Глава 2
Сонины записки
читать дальше«…тётя Варя как-то говорила, что мне повезло застать самое жаркое лето и самую снежную зиму. А я вспоминаю самую длинную осень. И ещё теоретические вопросы про П-вр-я и поезда, с которыми я тогда надоедала дяде. «А если поезд не успевает проскочить границу, что происходит, если в задних вагонах П-я есть, а в передних – нет?» Оказывается, такое возможно даже без всякого П и далеко от Лесошишенска – когда поезд не успевает проскочить. Не доезжая несколько километров до Агдя…»
Соня сидела на своём верхнем ярусе кровати с ноутбуком, где открыла сразу несколько текстовых документов. Соглашаясь с перескоками мыслей, она разворачивала соответствующий, что-то печатала в одном, а потом в другом. Порой копировала несколько строк из одного, уничтожала файл, а то вдруг, разветвляя тему, создавала новый.
Соня учила себя спокойствию. Отучала себя писать так, будто кто-то стоит за спиной и оценивает, не правила сию секунду ошибки и опечатки, не бросалась выверять стиль и не тревожила словари и справочники. Просто фиксировала, что думалось, подразумевая, что никому в ближайшее время результаты этого труда не предоставит. И не понадобится отчитываться, на что же она потратила это великолепное время.
Вся комната до последнего уголка полнится морозным полуденным солнцем начала февраля. Выходной. Рациональные люди бегом побегут сейчас на прогулку, у ленивых обязательно закрадётся чувство вины… а Соня сохраняла внутреннюю тишину, насколько могла. Сидела наверху, обернувшись пледом, несмотря на то, что в квартире тепло, и печатала.
Наверное, правильнее было бы взять сейчас любой учебник и догонять, догонять – теперь Соня знала о себе, что балансирует на грани неуспеяния и как-то незаметно откладывает довольно много науки для изучения «на потом». Но сегодня будет сидеть до упора и слушать себя.
Это история её жизни. То, что реально видела и слышала. Когда-нибудь из этого могут вырасти даже рассказы и так далее, что-нибудь, что сможет прочитать друзьям (или, как правильно подсказывает тщеславие, честно издать в мир). А может, и не будет ничего. Это неважно. Важно, что никто сейчас и сколько угодно часов вперёд не станет дёргать её, предлагая другие занятия.
Для осанки и вообще здоровья полезнее сидеть за столом, но «внизу» начнутся казусы, постоянно отбивающие сосредоточение. К примеру, через клавиатуру могла оскорбительно промчаться кошка, оставляя подпись типа «йывапешдь0ъ». Или тихо подсесть Василиса и задумчиво положить Соне на плечо голову, приласкаться. Это безумно приятно, и с другой стороны обязательно добавится Наргиза, они обычно так молча посидят с минуту, несомненно, переглядываясь у Сони за спиной, пока она тщетно ловит последнюю мысль, пытаясь её впечатать… заканчивалось это смешком одним, вторым – всеобщим смехом на ровном месте. Счастливым и добрым… но причём тут творчество?! Объяснять каждый раз, что вторгаться в таинство нельзя – бесполезно, хоть и не маленькие давно. Но не прогонять - родные же и любимые, двоюродные.
«Т. В. всегда говорит обо мне лучше, чем обстоит на самом деле. Будто бы я отлично помогаю по дому и вся настолько хороший товарищ, что даже неукоснительно застилаю кровать – знает, что маме это особенно важно, чтобы в гостях я нашла в себе хоть немного зайчаток культуры быта. Не палит, что мне, вообще-то, бывает через раз лень, да и выполняю просьбы не вовремя. Но хочется верить, что всё хорошее – действительно про меня. И что она и д. Л. ни разу не пожалели, что меня оставили. Тётя несколько раз говорила маме, что я у них – большая удача, так как способствую Васи и Наргизки лучшей учёбе. А вот правда. Каждый день проверяю им уроки и занимаюсь розийским языком, потом вместе читаем. Но это легко – они меня с удовольствием слушают, а я дикцию вырабатываю, и хочу когда-нибудь классно начитать аудиокниги (самые любимые в первую очередь). Хотя Васе трудно надолго сконцентрировать внимание, зубрить ей бесполезно, поэтому мы…»
Соня с наслаждением в который прокрутила в голове новогодний видеозвонок папе с мамой, когда они в виде большого исключения не звали её к себе, а просто расспрашивали о бытии, и даже больше Мишку, чем её… Родители сидели на веранде, за которой дорожка, мощёная плоским камнем, через песчаные залысины на земле и кустарник, увешанный лампочками, вливается прямо в пляж, а на заднем плане в ночи явственно можно было видеть белые гребни океанических волн и огоньки в руках проходящих людей. Мама и папа были в новогодних купальных нарядах, собирались на вечеринку. Папа держал в руках игрушечного, но весьма реалистичного крокодильчика с обвязанной ленточкой пастью, и рассказывал, что недавно плавал в озере, где живут такие же, раз в пять подлиннее. Соне стало очень не по себе, она стала упрашивать папу больше так не делать, мало ли что крокодилы до определённой температуры воды совершенно неактивны! Получасом раньше наплакавшись из-за происшествия с Мишей, Соня чувствовала, что снова может впасть в нервничание, уговаривала себя сдержаться. Мама тоже была не в восторге, но для неё-то плавание уже произошло. Папа клятвенно пообещал беречь себя и маму. Соня предпочла поверить. Она любовалась ими - видно было, что маме с папой приходится вести более подвижный … и очень молодящий образ жизни. Они держались в обнимку, дружно смеялись, глядели на них с Мишкой без всякого сожаления и тайного недовольства, и Соня поняла, что точно такими, как сейчас, были и лет 15-16-17 назад. То есть и до её появления на свет…
«…за десять или меньше минут до вылета «таможенник» (уточнить, кто за должность) заявил, что они не имеют права вывозить «за пределы империи» (!) «произведения, выражающие достояние национальной культуры» (ну и слог! хотя скорее всего, передано неверно)… и вырвал из рук детей их игрушечных медведя и кролика (я произносила малоприемлемое для меня, когда услышала… бомбило). Даника закричала, кинулась сначала на него, а затем на («бесполезного») мужа, который удерживал её за плечи и умолял не нарываться на арест в то время, когда они уже почти на свободе…
…на это таможенник (ну, представитель спецслужбы, как и все они там), сохраняя рожу в безмятежности, лёгким движением как бы по неловкости выбил из руки женщины её единственную кладь – полиэтиленовый пакет с личными вещами и документами, и скомандовал «на выход». До взлёта оставалось совсем ничего, а ещё надо было добежать с детьми до самолёта по обледенелому полю, поэтому Ян кричал, чтобы она бросила рассыпавшееся – косметику, немного одежды, яблоки и сухое печенье, помогая подобрать только документы. Во время полёта она проклинала его за трусость и мягкотелость, а потом… »
Соня узнала много такого, что заставило её окончательно в душе простить Данике, с которой старалась по возможности не разговаривать, её безобразное приставание к Мише. Про обстановку в Олмидонии и так можно было слышать почти ежедневно в новостях, но некий барьер сознания мешал остро и явственно понимать, сколько жестокости приходится терпеть её гражданам при новом режиме. Непосредственное же наблюдение прямо на дому за олмидонскими беженцами заставляло покрываться мурашками и только благодарить судьбу за то, что это происходило не с ней, слабой и капризной, слишком любящей свободу и комфорт.
«… серебряной краской в приказном порядке красили волосы специалистам высшего класса в различных областях. Но тем, кто работал на предприятиях, объявленных стратегическими – золотой. Яну особенно не повезло – у него ещё и борода. Выходя на улицу, он особенно тщательно натягивает шапку и заворачивается в шарф, это по крайней мере понятно, пока сильные холода. Побриться налысо и избавиться от бороды он не хочет, утверждая, что краска въелась в кожу, это выглядеть ещё жутче. Он знает, что говорит – краску он сам и разработал. очень подавлен. Каждый день уезжает с дядей на завод, а возвращается в стрёмном настрое, который пытается маскировать. Есть подозрение, что как работник, пусть и крутой химик, дяде он особенно не нужен, и только родственные соображения и желание морально поддержать…»
Да-да, Соня узнавала подробности и нелегитимным путём – подслушивала, когда дядя и Ян устроились в гостиной за коньяком. Дамам и детям многие вещи слышать не стоило ради их душевного спокойствия и самолюбия Яна, но Лев выпытывал у него всё новые подробности, желая знать, как жилось его сестре. А Соня, зацепившись случайно, не могла не слушать.
«…можно сказать, что вся страна стала вроде глобального соглядатая, который контролирует самого себя. Тошно за тех, кто сохранял иллюзию представления себя обычным мирным жителем с семьёй, работой, свободами и правами. Нянька, которую наняла по рекомендации Даника, регулярно посылала своему начальству доклады обо всём, что происходит у них дома. Вплоть до маразма – какие слова используют родители, обращаясь к детям. Они это знали, и старались говорить в её присутствии как можно меньше. Но однажды Даника не выдержала морального давления, набросилась и избила бабу эту. о»
Соня думала о том, будет ли ей стыдно, если её файлы кто-то из родных гипотетически прочитает, и пришла к выводу, что вряд ли слишком сильно. У неё всегда будет право слова, чтобы объяснить, зачем она пишет то и другое. Счастье, что она живёт в таком месте и в таком времени, где можно не бояться и не быть в постоянном напряжении, ожидая жестоких каверз от действительности. Одноклассники не в счёт, это же просто смешно – считать их деструктивным фактором.
Кстати, о последних… Они притихли.
"…если бы Наина страшно отомстила мне. Я этого ждала, втайне любопытствуя, что же она придумает. А она… ничего не делает. Язык кусачий при ней, но нам не привыкать. Я не верила, что она так терпелива, чтобы выждать очень много времени и ударить, когда я совсем расслаблюсь. Но уже мне наблюдать за ней скучно."
Странное дело – с конца ноября и до сих пор Соня порой чувствовала себя дурой, которая навыдумывала плохое отношение к себе в классе. Не то чтобы все вдруг оказались терпимыми и доброжелательными и оставили друг дружку в покое – скорей, апатичными в общении и больше нацеленными на учёбу. Как и полагается. Не то чтобы Марьиванна и другие учителя перестали слышать о себе смачные и более-менее несправедливые вещи, но определённо что-то поменялось. Батарейки у лидеров сели, а приспешникам автоматически стало неинтересно.
Соня повернула голову влево. На соседнем втором ярусе точно так же со своим ноутбуком, сидела Нилуфар и тоже что-то быстро-быстро печатала. Соня знала, что она с кем-то переписывается. Внизу негромко переговаривались Наргиза и Василиса. Они распределили по всему столу клей, краски и бумажки с орнаментами, вдохновенно декупажировали всё, что до того плохо, некрасиво лежало. Милое дело.
- Ты сейчас на сайте оружейников? – спросила Соня. Она уже так сжилась с тайной Нилуфар, что это прозвучало совершенно без сарказма.
Но та покачала головой:
- Не. Я там, где обсуждает политические прогнозы. Перспективы ближайшего развития страны.
- И как они? – уязвлённая, поинтересовалась Соня.
- Не имеются. Все сходятся на том, что через год или полтора мы будем воевать.
- Понятно, - Соня нарочито зевнула и уставилась в свой экран, хотя больше ей хотелось поплотнее закутаться в плед.
Сестре Сонина реакция или отсутствие таковой оставались безразличны.
«…оставшиеся украшения пошли в уплату за подпольный интернет, именно так они смогли связаться с нами …»
Теперь уже у детей не было недостатка в игрушках, а у Даники – в косметике, одежде и прочем, но чувствовала она себя паршиво, депрессивно. Целыми днями не выходила из комнаты, а с детьми возились Ян, Варвара и вечно теперь хмурый Лев, который часто особо внимательно наблюдал за малышами, пытаясь уяснить себе, что же это за зверушки – его племянники и как с ними правильно себя вести. Он полагал, что это ему когда-нибудь может пригодиться. А то ведь его собственные дочери никогда не были такими маленькими.
«У каждого своя боль.»
В тот злополучный вечер второго января Соня вернулась в Лесошишенск, полагая, что наибольшим счастьем на ближайшие сутки для неё будет не заболеть. Что же, стоило включить дома новости, и недомогание как рукой сняло. В них говорилось о том, что этим утром поезд – а гадать, какой именно из идущих в том направлении, не приходилось - попал под обвал, не дойдя около пяти километров до города Агдя, но уже…
Соня не дослушала и бросилась искать какой-нибудь заряженный телефон. Уже второй раз – и без какого-то недоброго предчувствия! Или тот сон в метро и был предчувствием?
Ничего, уже всё закончилось, уверил её Миша. Ему и ещё паре сотен человек повезло отделаться пусть нелёгким, но только испугом. Был участок пути в гористой местности, где поезд сбавляет скорость, идя через ряд тоннелей и чуть вверх. И самый короткий из этих тоннелей – толстая арка в скале меньше десяти метров длиной. В своё время эту скалу можно было вовсе убрать с железнодорожной траектории, но показалось, что быстрее и дешевле продырявить. Этой зимой древний камень подумал, что пришло его время, да и аккуратно осел на голову едва ползущего состава. Миша на первых порах не стал напоминать, что именно в первом вагоне, на который, один из трёх, пришлось, он и ехал, но Соня этого не упустила. Пришлось доложить ей в деталях, каково удивление было наблюдать, после рывка инерции, спросонья, как стремительно пригибается навстречу, чудом не отламываясь, багажная полка, всё ближе, ближе, и почти замирает, коснувшись носа, а скрип и скрежет не прекращается. Как то ли не скоро, то ли слишком быстро пришло понимание ситуации и необходимости переждать первую волну паники среди пассажиров, вытянувшись в струну на полке-ловушке. Миша тихонько сообщил ближайшим соседям о своём бедственном положении, добавив, что они могут помочь ему, если осторожно вытянут из-под него матрас. Потом они все выручили ещё десяток аналогично застрявших людей, после чего направились исследовать двери в обоих концах вагона. Расковыривали эти двери в темноте подручными средствами, и Миша, конечно, живо вспоминал «клуб» и пожар в нём… Но из соседних вагонов пробивались им навстречу – и из переговоров стало известно, что в целом поезд не пострадал, люди серьёзно - тоже. Несколько часов в кромешной темноте и в принуждённой тишине – пассажиры молчали, чтобы меньше тратить кислород, окна не били и не открывали из-за отменного холода. Усталость и некоторая боль недавних ожогов, зато еды и питья довольно. Совещание прибывших к тому времени спасателей. Кроме железнодорожного, пути до города оттуда нет.
О страхах, препятствиях и ожидании Миша говорил примерно так – «да ничего, нас довольно быстро вытащили» - но тем не менее Соня сразу сказала ему:
- Ты герой!
И только потом, после разговора, прихватив ноутбук, забралась вглубь гардеробной комнаты, чтобы выплакаться в шмотки. Она оказалась права: прочитала позже в интернете много подробностей катастрофы, где упоминалось поведение пострадавших, и в том числе о парне, в котором распознала Мишу. Как он помогал выводить людей из задней части состава через повреждённый вагон, потому что обойти скалу возможности не было, отыскать и перенести в темноте самые необходимые вещи, верхнюю одежду, следить, чтобы не было давки… (Потом эвакуированные пассажиры шли пешком, ранним утром, в лютый мороз и метель несколько километров по склонам, камням к чистому полю.) Конечно, не один Миша проявил себя достойно, но Соня ревностно вычитывала, что говорилось о нём… Но почему ему так не везёт?!
«Почему мне кажется, что тут есть моя вина – и не только прямая вина, потому что от меня он именно в том поезде возвращался - как будто моя любовь, вместо того, чтобы защитить, делает его уязвимей?»
Соня готова была одуреть от извивов судьбы, но вдруг ей стало совсем спокойно. «С ним всё будет хорошо, даже не думай» - вспомнила она чьи-то слова и подумала, что в своё время всё поймёт и будет знать, как поступать. И решила, что отныне для неё не будет плохой погоды и тусклых времён. Что каждый день будет как жемчужина. И пусть, может быть, некоторые жемчужины окажутся чёрными…
На высоте двадцать четвёртого этажа теперь чаще всего стояла удивительная тишина - звуки города льдинками оставались внизу. В каникулы Соня решилась на отважную вылазку на улицу Папоротников в мороз, который, будь он небоскрёбом, превышал бы Левое Крыло этажностью.
Действительно, захолустье – улица, начинавшаяся типовыми городскими зданиями и продолжавшаяся частными постройками деревенского вида. Это и была раньше деревня, полвека назад всего. Бесшабашно перечирикивались колонии воробьёв, уплотнившиеся по кружевным наличникам, а то склёвывавших что-то с травяных зонтиков, торчащих из огородов… Соня очень хотела найти Тиву. Хотелось расспросить её. Непонятно, на что Соня рассчитывала, пробираясь по узенькой тропе посреди сугробов проезжей части, задыхаясь от ледяного ветра и зажмуриваясь от солнца прямо в глаза. Встретить случайно зеленовласку, невозмутимо прохаживающуюся в сопровождении снежных смерчиков, без перчаток или варежек, с видом, будто только что прошёл грибной дождик?
«Странно, что мы не удивились странностям, которые, странности, есть у неё.»
«Пока не кончились каникулы, они каждое утро приходили на каток. Поясняю: по утрам, когда темно. Это значит, что озеро несколько часов принадлежало только им двоим.»
Думая о Мартыне и Эгле, Соня испытывала приятное смущение и ещё что-то вроде немотивированной гордости – будто бы сама спонсировала постройку и лично вывела из верфи на море прекрасный парусник. Несколько раз они звали её с собой, но сослалась на то, что хочет в те немногие дни в начале января быть свободной от всех на свете и делать, что ей взбредёт в голову. Потом началась школа. Соня, признаться, опасалась реакции окружающих на новоявленные отношения. Почему? Это можно объяснить только себе, молча – почему вот те «парочки» в школе «ненастоящие» и им всё как с гуся вода, а вот у друзей что-то вроде… миссии по поиску пути в особенный, лучший вариант будущего.
Но они повели себя так, что дух захватило! Изменились их лица, походка, пластика, речь… и вот беспощадно-точное коллективное сознание вынесло вердикты о том, что Эгле, кроме того, что «всегда была умной», ещё и красива, и является, слышите, обладательницей хорошего вкуса и прочих фенечек, а Мартын вовсе не шут гороховый, а крутой паркурщик, а ещё каким-то чудом реализовал потенциально высокие способности к учёбе, отказавшись от штатной лени. Само собой отпало его давнее прозвище "Детский Сад". Теперь Эгле и Мартын казались одновременно взрослее и веселее - странное, но гармоничное свойство. И добрее остальных, что не казалось слабостью теперь. Глядя на окружающих неизменно доброжелательно и как будто покровительственно. Как команда, всегда готовая придти на помощь, из старых и наивных фильмов?
Соня тайно надеялась, что они с Мишкой вместе выглядят хотя бы вполовину так обаятельно, как эти. Наверное, друзья стали сами собой. И всех без разбора это проняло. Остатки страха быть не как все и опасений быть осмеянными развеялись под чистым ветром доверия… незаметно те, кто Мартына и Эгле по привычке освистывал, стали кем-то вроде их глашатаев. Что-то менялось в людях, светлая тоска накрывала самых циничных. Наина ещё держалась, так как гордость не позволила бы ей признаться, что она уже не королева. Продолжала бравировать тем, что может в любой час заполучить любого парня для любых нужд (не то что некоторые скромняги, которые отхватили себе по одному и рады до смерти), даже, к примеру, фантастическим образом заставить жертву чар взять у технички ведро, швабру, и мыть пол на глазах всей школы, напевая популярную песенку – и это было! И ничем, ни словом за это не отблагодарить.
Каждый день Соня шла в школу, как на праздник. Но время от времени собиралось комком в животе чувство тревоги за двоих друзей. Будто бы знает она, что бывает за всё это счастье, но не хочет оформить в подходящую мысль. Может быть, в последнее время она стала более чуткой к происходящему вокруг, и в новостях её внимание всё чаще цепляли случаи аварий, бытовых убийств, нелепых несчастий?
- Знаете что? – говорила Соня чуть не каждый день, - Переходите дорогу осторожней. Я вас знаю!
Хлопнула со всей мочи далеко внизу входная дверь, квартира огласилась традиционным воплем. Меньше чем через минуту ДЕТИ будут здесь, и не факт, что Соня успеет надёжно припрятать ноутбук.
конец главы 2
глава 3