Глава 14
Там, где весна
читать дальше- Я их нашёл. Нормальных людей. То есть, не нашёл и не терял – они меня все тут ждали.
- Вот видишь, всё не зря.
- Приезжай.
Она молчит. Это уже четвёртый звонок Мартына за его короткое отсутствие, и каждый раз звучит «приезжай».
Противиться трудно – да, она стесняется незнакомой компании и очень сомневается в своей уместности, но с ним, пожалуй, всё было бы нипочём; ей уже довольно тоскливо без Мартына, не очень воспитанного, не всегда чуткого к людям, несдержанного порой в словах и поступках, уже родного со всем этим. Но Эгле вполне допускает, что там, в Важной Горе, ему немного не до неё было бы. Старые друзья, свои воспоминания. Всему своё время.
Эгле не просто допускает, но всегда подразумевает, даже в тот декабря последний день знала, что будет каждый момент помнить о том, что всё так или иначе кончится. Их любовь. Это связано с ней.
Но и то знала, что если, как на то толкало воспитание и весь здравый смысл, сбежит, сказав, что обязана вернуться к скромности, вернуть волшебство будет нельзя. А другого не будет дано, никогда, никогда.
Значит, нельзя то, что есть, испортить. Значит, нельзя имитировать свою волшебность — надо быть. Мартын заслуживает настоящей.
Эти волшебные «настоящие девушки», которые нисколько не сомневаются, что их нужно любить без оглядки - Эгле считает, им не плохо бы навсегда перейти в реальность, так как, по её убеждению, по самому тайному большому счёту, именно такие наиболее человечны. Они не тратят интеллектуального ресурса на источники, где расписано, чего от них ждёт общество, потому что источники - они сами, задающие тон вкуса к жизни; не знают «проверок чувств» и прочих манипуляций, знают, что их нельзя заставить делать чего-то, к чему душа не лежит, любя – не потакают. Они отважны во всём и бережны к окружающим, как-то тонко ценят себя, но не жалеют. Другими словами, наделены дарами гармоний. Эгле и старалась быть такой. Без остатка отдавать силы, которые потом всё равно не понадобятся.
Она думала, что маловато у неё времени, чтобы действительно превратиться в подобное создание, но опускать руки не следует.
Было много счастливых моментов, когда она забывала досконально себя контролировать. И сейчас. С телефоном стоит на балконе седьмого этажа – в квартире больше негде уединиться. Строящийся дом, где они с Мартыном бывали осенью, так и не продолжился, поэтому ничто не загораживает ей закат.
Закат особенный. Телефонный разговор с Мартыном пришёлся на минуты, когда весь воздух заполнился ровным алым и Солнце слилось с небом. Стылый, всё невеснеющий мир испытывает расслабление под лечебным красным лазером после очередного жёсткого дня. Воздух похож на клубнику, на бруснику, на красную смородину – какой-то детский аромат пространства пробивается откуда-то из-под донца души. Холодно, но Эгле не спешит уходить, чтобы не бросить раньше срока его. Мартын рассказывает ей, как тепло там у них, в городе его родителей.
- Ты даже не знаешь! Здесь так… здесь, собственно, настала нормальная весна. Я стою в одних шортах на веранде.
- Но Важная Гора севернее Лесошишенска. Лучше оденься.
- Плюс пятнадцать, а днём было двадцать. Листья уже повылезли, а трава давно колосится. Здесь везде цветы торчат на клумбах, и в лесу тоже... торчат они. Эгле, а ты там как в холодильнике! Вот приедешь и, сможешь погреться.
- Лучше расскажи, как прошло сегодня?
«Женщины больше в описаниях пользуются прилагательными, а мужчины - глаголами». Так уверяла Соня, когда нормальная была и друг. Или это говорила та, которая притворялась Соней. Или это говорила Соня, которая притворялась другом.
Но правда ведь, он и использовал больше глаголы, чтобы поведать Эгле про вчера и про сегодня: как проснулись, как приготовились, что говорили, что ели, что делали потом. Не так уж складно, но был уверен, что чудом Эгле декодирует из слов его визуализацию дня и вчерашнего вечера – со всеми прилагательными, со всеми запахами и звуками. Эгле мало отвечала, но Мартын не сомневался, что она воспринимает точно так, как и он. Он не мог знать, что она вышла на балкон без куртки и теперь кутается в коврик. Но знал, что смотрит в то же, что и он, красное витражное стекло, алым мёдом затапливающее всё вокруг, и время в медовом том стекле увязает.
***
В автобусе он сразу заснул на все три часа маршрута.
Из машины, везущей их на окраину, высматривал некогда знакомые места. Город Важная Гора как мог модернизировался, и выражалось это в увешивании рекламными холстами старинных зданий, а то и не рекламными, а просто с изображением идеального фасада взамен настоящего, осыпающегося. Это воспринималось Мартыном как порча атмосферы.
А потом, выходя на утрамбованную грунтовую дорогу, извилисто идущую между двумя цепочками бревенчатых усадеб, отстоящих друг от друга и от прочих хозяйственных построек (во избежание пожара)… выйдя из машины, тотчас ощутил он, как ледяные клещи, держащие его в Лесошишенске, разжались. И немедленно звонил Эгле, отойдя в сторонку от родителей, занятых бурными и многочисленными приветствиями.
- Эта наша окраина – практически деревня. Между ней и городом несколько километров полей.
Он здесь, в ласковой луговой стране, где прямо в доме можно заслушаться всеми весенними птицами, а Эгле – там.
Но она снова отказалась приехать.
Мартын преодолел неловкость и пришёл к маме Теодоры, Танне, которая в белой косынке и вышитом фартуке замешивала тесто для пирогов к завтрашнему торжеству, и спросил у неё, кем он приходится ей и Теодоре.
Женщина засмеялась – вскоре они смеялись вдвоём, потому что Мартын оказался сорокалетней Танне троюродным братом. А Теодора, следовательно, его племянницей. Однако!
Впрочем, особого значения это не имело.
- Где она, ветер вольный, может быть? – вопросом ответила Теодорина мама на вопрос Мартына, - Не знаю! Если хочешь, иди в большую мастерскую. Там Мир и все мальчишки.
И украдкой печально вздохнула.
Серо-седой, невысокого роста и худощавый, как подросток, тридцатипятилетний спецназовец в отставке Мир ладил вместе с новоприбывшим Мартыном и его двоюродными и прочими братьями от шести до двадцати лет петарды для завтрашнего фейерверка. Мир сидит вместе со всеми на низкой скамейке, вытянув почти негнущуюся правую ногу, рядом с ним костыль. Он держит спину без опоры, хотя проще было бы раздобыть стул или сесть к стене: тренируется быть сильным по-новому. Мастерская, которой пользовалась вся община, то есть проживающие на этой длинной окраинной улице состоящие между собой в том или ином родстве люди, была огромным бревенчатым, как и всё вокруг, сараем высотой в два этажа. Очевидно, теперь это будет постоянная вотчина Мира.
В потолочных балках над головами тёплой компании хрипло переговаривалась пара сипух, но увидеть их мешал прожектор, свисающий над рабочей зоной на толстом шнуре. Ворота мастерской выходят на закат.
Волосы у Мира длинноватые, падают на глаза, а лицо, кажется, одновременно принадлежит ровеснику Мартына и старику. Он смотри вглубь себя и часто улыбается на пацаньи остроты, но впечатление обманчиво: стальные глаза видят даже за пределами круга света, а улыбка, жёсткая, летучая, и относится, скорее всего, к чему-то запредельному. Сколько эти глаза видели крови и агоний – не узнать всем мужчинам этой улицы, вместе взятым. Сколько крови пролито этими теперь истончёнными после долгих болезней руками.
Теодора прошлым летом подрабатывала в госпитале санитаркой.
Мартын теперь понимает её.
Мир рассказывает боевые истории, только без указания времени и места. Вроде как произошедшее не с ним. И малышня, впечатлённая, начинает его донимать.
- Этого больше не будет. В последний раз, - усмехается Мир, доставая из голенища ортопедического высокого ботинка невзрачный ножичек с простой чёрной рукояткой, мечет нож в темноту. Один из мальчишек, включив фонарик, отправляется на поиски и вскоре приносит поленце. В нём нож и пронзённая им ночная бабочка. Она ещё жива.
Несколько негромких слов – все, кто помладше, отправлены восвояси.
Этот не тёплый человек их кумир. Подростки тоже следят за ним с пристрастностью, чуть более сдержанной. Он больше не говорит и не реагирует на вопросы, и парни переключаются на редкого гостя – Мартына.
Мартыну, оказывается, уже непривычно их «деревенское» мышление. Но переключается быстро. С ними легко. Он рад встрече. Обещает назавтра показать свой «паркур» на речном обрыве, поведывает, каково жить и учиться в славном городе Лесошишенске. Потом братья информируют, кто себе каких девчонок, из тех, что ещё два года назад презирались за собственно девчонкость, разобрал. Завтра это можно будет уяснить наглядно.
Мартын прекрасно помнит, что Эгле просила о ней не рассказывать.
И он рассказывает им о Эгле.
- У меня есть девушка.
Все оживляются – хлопают по плечу, веселятся, выспрашивают. «А она у тебя красивая?»
- Чей следующий самый глупый вопрос? – вдруг осведомляется не принимающий участия в этой беседе Мир, не поднимая головы от миски, где растирает металлический порошок.
Все понимающе замолкают.
- Я хотел, чтобы она сюда приехала со мной, - неожиданно для себя заявляет Мартын.
- За чем дело? – спрашивает Мир.
- Мама-папа, - усмехается Мартын.
- А мы её спрячем. Будете с ней партизанить, - без тени иронии предлагает Мир. Затея всем очень нравится.
- Эгле, здесь тебя ждут! Когда я сказал, что ты умеешь ездить верхом и что ты… ну, почти рыжая… все сказали, что ты наш человек, потому что этого достаточно для их симпатии.
- Это приятно. Хоть и непонятно, как связано с цветом волос.
- Здесь рыжих любят и сами наполовину такие.
- Ясно. Скажи им, что я наверняка не то, что они представили. Не такая бойкая, да и нельзя сказать, что действительно могу верхом. Сам знаешь, и не хвастайся зря. А у них найдутся дела поважнее, чем прятать меня от твоих родителей.
Мартын размышляет, чем бы ещё аргументировать.
- Ты не обязана никому казаться чем-то. Я же ради себя тебя зову. Ради тебя. К тому же, с Теодорой тебе точно было бы интересно познакомиться…
- О, ей-то не до нас.
На чистом полевом горизонте возникает чёрная точка и стремительно приближается. Потом уходит за край проёма ворот и долго ещё о ней нет вести.
Мир сидит к воротам спиной – к нему, босиком, прокрадывается фигурка с разлохматившимися волосами, в брезентовых штанах и клетчатой рубахе. Мартын, которому подмигнули, успел сориентироваться и отвёл взгляд. Остальные, казалось, даже не видели ничего, ритм разговора не изменился. Но за секунду до того, как девичьи ладошки ложатся на глаза Мира, он неуловимым движением ловит их, притягивает к лицу и целует. Все смеются – это не в первый раз.
- Когда-нибудь у меня получится, - обиженно-весело обещает Теодора, гладя худощавое, тонкое его лицо.
- Когда мне будет восемьдесят, - соглашается Мир, - Конягин топот, милая, за километр слышно.
Теодора переступает скамейку, подходит к Мартыну и, приветствуя, обнимает теперь его, целует в щёку. Она никогда раньше так не делала – значит, видит, какой он он взрослый.
И снова вдруг исчезает, обойдя мастерскую и вскочив на вороного коня с незамысловатым именем Ворон – есть дела перед свадьбой: накормить табун, вымести в последний раз родительский дом. Ну, и голову помыть.
Счастье это – накануне свадьбы не бегать по потолку, потрясая маникюром и рыдая в компании подруг.
На самом деле, самый её счастливый день сегодня. Тихий-тихий, тающий в ночь вечер, редкий алый закат. Завтра шум, переполох и пустота после душевного напряжения: вот и свершилось всё. Послезавтра – короткие пьяные минуты брачного утра – и снова на привычный круг: уход за животиной и неохваченное новорождённое хозяйство (самый главный подарок выделялся между остальными добротными домами нарядной желтизной двух этажей). И в свой колледж ветеринарный заскочить надо будет послезавтра, чтобы не теряли там студентку.
Мартын полагал, что ему свадьбы неинтересны и смешны, то немногое, что знал о них, сводилось к занудным традициям, по которым машинально влеклись пьяные гости. А перед тем, как им, пьяным, станет всё равно, родители молодых много дней лезут из шкуры вон, чтобы «как у людей».
Поэтому на следующее утро его приятно удивило всеобщее спокойствие и то, как лениво, с перекурами, заполняется поляна в конце улицы грубоватыми длинными столами, которые расстанавливаются двумя причудливыми симметричными зигзагами, расходящимися от некоей самой важной точки, которую будет видно всем сидящим за ними. Мартын таскал их вместе с другими мужчинами. Безпафосно эти, без скатертей, столы после заполнялись самой разнопёстрой, не знающей общности сервизов, посудой, и, страшно сказать, одноразовыми ложками и вилками. На врытые заранее столбики навивались шнуры с лампочками.
И вот они стоят на глазах народа – Мир со своей – вечной теперь - тростью, в серой рубашке и выцветших свободных джинсах (в самом деле, не очень-то сочетались бы его грубоватые ботинки с церемонным костюмом), Теодора, под стать ему – мужу уже – в коротком льняном платье и белых туфельках без каблуков. На Теодоре нет украшений, кроме нити жемчуга, и косметики на уже загоревшем лице тоже ни капли, рыжевато-медовые волосы просто распущены. На головах у обоих пышные венки из первоцветов, что за пять минут до торжественного выхода соорудили младшие девочки. Их приветствуют стоя две или три сотни человек. Детишки, не зная никакого порядка, носятся вокруг, угрожая сбить Мира с ног. Двое молча улыбаются – благодарить и вообще что-то говорить в таком шуме бесполезно, да и не умеют они, подобно звёздам шоу-бизнеса, позировать и рисоваться. Однако они в чём-то грациозней многих их них.
Потом целуются.
Боевая девушка Теодора досталась бойцу – отчаянно-выдержанному, со стальным взглядом больных глаз.
Легко не будет никому.
Никто никого не организует и не держит, слишком много людей, чтобы сконцентрировать общее внимание на одном развлечении. Да и голод не дремлет. Люди начинают прозревать, что перед ними щедрое, богатое угощение. И не только в смысле снеди.
Мартын, наскоро побросав в рот всего того, что попало в поле зрения, убегает играть в футбол у реки.
Вскоре на верху обрыва показываются двое – они машут игрокам, они уже без венков. Теодора, передав мужу на хранение бусы, скидывает туфли и прыжками спускается по отвесному склону, чтобы присоединиться к футболистам. Следует короткий спор, какую команду она почтит участием, и вот идёт весёлый, но совершенно по правилам организованный матч. Он длится до тех пор, пока чья-то неловкость не отправляет мяч в речку, что протекает на дне обширного оврага… мяч плывёт величественно и красиво так, что все забываются и заворожено следят. До первого смешка. Мартын тратит несколько секунд, чтобы сбросить кроссовки и штаны, и с разбега кидается в воду.
Эта река заповедная, и люди доверяют ей. Она и не обмелела за те два года, что не было здесь Мартына.
Щенячий восторг – после долгой зимы да в живую воду! Нельзя сказать, что она тепла, ленты водорослей ещё не наросли, чтобы по-летнему щекотать тело, но от контраста двух миров захватывает дух! Мартын догнал мяч у другого берега. Он переправляет его товарищам через реку волейбольной подачей и, махнув им, чтобы не ждали, взбирается по противоположной стороне оврага, в одних плавках и босиком. А мост так и не построили!
Там бесконечный простор дикого луга, разве что с одной стороны можно угадать полоску леса. Впереди та самая Важная Гора, давшая название местности и городу.
Совершенно понятно, глядя на бескрайнюю, почти плоскую равнину, почему гору так зовут. Этот обширный зелёный холм здесь единственное возвышение. Быть может, племя, живущее здесь тысячу лет назад, насыпало курган. Или подземные напряжения вытолкнули гигантскую кучу породы. Но всё важное для людей, надо думать, происходило на её вершине. Свадьба ли, казнь, или, может, совет вождей, это знают историки и их книги.
А Мартыну, что туда сейчас направляется, совершенно всё равно. Он не может поверить своей радости и свободе, ведь никого на километры вокруг сейчас не будет.
Он не боится напороться ногой на стекло или металл, не боится замёрзнуть или быть укушенным – змей прекрасно видно издалека в короткой ещё траве, лучше, чем кроликов или внезапно вспархивающих из-под ног птиц. А солнце безо всяких предварительных договорённостей начинает снабжать его кожу загаром.
Немного странно идти без привычной сумки, знать, что ты без телефона.
Но его не начнут срочно разыскивать. Он помнит, что на маму и папу, как только они прибывают в Важную Гору, немедленно нисходит спокойствие за него, доверие к месту. Пусть здесь и объективно опасней, чем в Лесошишенске.
Только жаль, что Эгле с ним сейчас не идёт по весеннему лугу. Не взбирается на холм, чтобы оттуда увидеть и окраину, и весь город, и сияющую бездну неба. Так хочется разделить эту лёгкость с ней. Она как никто этого заслуживает.
Ей нужна такая свобода.
Потому-то вечером, едва вернувшись с просторов, Мартын так уговаривает её приехать.
- Все мои братья и сёстры – на самом деле твои. Я их тебе дарю. Потому что женюсь на тебе, когда ты этого захочешь.
Эгле, сидящая на холодном балконе седьмого этажа, знает, что этого не случится никогда.
Но она счастлива это слышать. Наверное, это самый прекрасный миг её жизни (только не думать о том, не думать). Если тебя позвал замуж тот человек, который нужен – вот и счастье. И не важно, будешь ли ты его женой когда-нибудь.
Он вдохновенно делится планами: вот здесь наша свадьба и будет. Как у Теодоры и Мира, только лучше. Жить в Важной Горе, конечно, совсем не обязательно, а для праздника – самое то. Эгле заставляет себя быть строгой, хоть и не может сдержать улыбки:
- «Не хочу учиться – хочу жениться», не так ли?
- Ну дааа… не хочу учиться. Ты бы поняла. Знаешь, здесь все мужчины от пяти лет и до своей свадьбы, с апреля по сентябрь, живут на чердаках и в мансардах. В каждом доме есть. И меня в такую же поселили. Буду дрыхнуть на сене. Экхм, не в сене дело! Моё гнездо – аж на третьем этаже, таких здесь немного, и ты бы знала, какое отсюда видно! А можно и на крышу ночью – тогда все триста шестьдесят… Эгле, тут ни смога, ни электрического зарева, поэтому все звёзды наши будут. Приезжай!
Эгле невольно оглядывается. Не может быть, чтобы с седьмого этажа видно было меньше, чем с той замечательной крыши. Звёздам рано – пока не ушла краска из воздуха, пока так же торжественно засыпает Солнце… Она удивляется. Обычно в её жизни наоборот: недолгое погружение в себя, в необязательные мысли, оборачивалось странно большой потерей времени, а сейчас, когда она, казалось, вместе с Мартыном прожила отдельную жизнь за сотни километров от Лесошишенска, прошло едва десять минут.
Это ли не торжество, это ли не знак, что она ошибалась относительно себя, всю жизнь ошибалась, и будет всё хорошо?
Но красное сияние не всё растворило в себе: сколько раз за эти десять минут Эгле натыкалась глазами на чёрное, неуловимое в лучах, слепое пятно, расположенное в доме напротив. Оно всё время мелькало на краю поля зрения, просто чёрное окно чьей-то квартиры соседнего дома, тоже на седьмом этаже. Оно, кажется, уже которую неделю темнеет вечером: значит, никто там не живёт, обычное дело, но почему этот визуальный провал в черноту так подцепляет тонкую ниточку тревоги? Почему отбирает прекрасное настроение? Почему Эгле кажется, что именно существование этого окна заставляет её отказываться от упорных и очень для неё ценных и убедительных уговоров Мартына? Не надо думать. Времени не так много на эти скользящие по дну мысли.
- Приезжай!
Павел Фахртдинов - Заря краснее кумача
конец главы 14
глава 15