Глава 21
Не для себя
начало
читать дальшеСестрёнка сидела удивительно тихая и Евлалия этим пользовалась, чтобы безвозбранно ворчать, когда ещё выпадет случай? Отогреется – ощетинится.
Глупая девочка Эрми могла бы поинтересоваться заранее климатическими особенностями Лесошишенска - приехала сюда легко и форсисто одетой, а Евлалия напротив, вовсе не замёрзла, а сейчас ещё наслаждалась кофе горячим, пирожными, сигареткой. И наблюдала внимательно за непривычной унылостью и заторможенностью сестрицы. За плотно завешенными окнами бушевал шторм, мерещились звуки бьющегося стекла вдалеке.
Евлалия настаивала на хорошем ресторане, но Эрми раздражённо бросила, что хорошие ей обрыдли, и тут же на их пути встретилось это кафе. Переполненное в поздний час до краёв, сразу видно, но почему-то именно их как-то необоснованно любезный официант тотчас, как появились гостьи на пороге, провёл к необоснованно пустующему и удобно стоящему столику. Неинтересное с виду меню оказалось ключом к достойной пищевой ценности.
Ерминия сладостей не замечала, не поддавалась на уговоры глотнуть из бокала, что стоял перед ней. Кто мог подумать, что она позволит этому дню быть испорченным!
- Стоило подарить тебе ещё одну машину. Розовую, как сопля фламинги. Девушкам в твоём возрасте положены розовенькие машинки.
- Интересно, зачем тебе понадобилось соблазнять беднягу по имени Лев? – с неуловимым смешком интересуется, наконец, Ерминия, игнорируя подначку. И бросает быстрый вызывающий взгляд, - Кто-то сообщал мне о своей разборчивости и умеренности.
- Как это зачем? – удивляется сестра, с радостью включаясь в игру, - Ты же сама просила. Для чего – неизвестно до сих пор, но я не посмела тебе отказать
Эрми, наконец, слегка улыбается – притворство для неё как на ладони, а между строк сестра, как выясняется, читать не разучилась.
- Нет, - говорит она строго-печально, - Как же я могла попросить тебя об этом? Что ты, Лали, ты меня совершенно превратно поняла. «Соблазнить» - это в переносном смысле.
Лали веселится. Браво, сестра!
- Ой, я такая глупая, - «пугается» она и заедает «печаль» сладким кусочком.
Сейчас она не кажется такой юной и любознательной, как в доме Льва. Взрослая женщина, слегка усталая, бросающая оценивающие взгляды на мужчин, появляющихся в дверях кафе — и вторые, контрольные, на их спины, по мере продвижения посетителей. Сегодня Лали впервые за полгода позволила себе день-без-телефона. Телефон сегодня только для сестры.
- Я пошутила, когда говорила так, - «признаётся» Эрми, - Ты из нас двух скромница, я и подумать не могла, что примешь слова как руководство к действию. Впрочем, я тобой горжусь – это всё как воздух необходимо.
Евлалия неторопливо выдыхает дым. Ей стоит труда не улыбнуться: даже на Ерминию довольно простоты.
- Милая, разве ты забыла, что я хочу ребёнка? Как бы у меня свои планы.
- Ах да, припоминаю. Хи-хи. Но зачем тебе этот тип? В другом городе живёт, женат весь. Хлопотно.
- Напротив, - возразила Евлалия, - Идеальный вариант! Я так возрадовалась, когда рассмотрела, даже досадовать перестала, что по твоей милости приехала фигнёй какой-то заниматься. Жалость такая, нескольких минут не хватило, нет бы на полчасика раньше засуетиться... Но он так любезно беседовал… заслушалась я, душой отдыхала, красавицей любимой себя чувствовала.
- Ты его загипнотизировала, Лали. Какая может быть честность с его стороны? Что в марионетке интересного?
- Гипнотизировала, верно... Но легко с ним было, не в пример иным другим. Так радостно поддался… Да мы с ним просто родственные души оказались. Хороший! Красивый мужик! Порода.
- Что, заполучать будешь? – изумлённо уточнила Эрми.
- Ой, для чего мне надо? Одна лишь малость в дополнение к приятному вечеру – и больше ни разу в жизни меня не увидел бы, ни шантажа, ни алиментов, ни жене словечка… Ах ладно, упустила так упустила. Другого приищу. Завтра, может быть.
- Ты решила растить ребёнка одна?
- А как иначе? – неподдельно удивилась Евлалия, - Нам с девочкой мужчины в доме не нужны, много суеты вокруг них.
- Почему - девочка? – машинально поинтересовалась Ерминия, хотя лучше сестры знала, почему.
- Я так хочу. Знаешь, прежде чем я Лёвушку разглядела, видела фото дома у него. Какие у него красивые доченьки! Две чёрненькие и одна каштаночка. Прямо лисички. Заглядеться.
Ерминия вздрогнула.
- … вот я и поняла – надо. Такую!
«Сказать ей, что они ему не кровные? Ладно, это неважно, чего зря расстраивать. Важнее другое, другое…»
- Мама нас бросила… - невпопад произнесла Эрми, - Как ты думаешь, почему?
- Это давно неинтересно! – отмахнулась Евлалия, - Зато я свою детку не брошу никогда, и всю жизнь буду ей подружкой. И банковским счётом.
«Понимаешь, сестрица, это будет сильнее тебя. Ты в любой момент пойдёшь на зов, а мою будущую племянницу бросишь. С кем, если не хочешь замуж? Никого, кроме меня, у вас нет… у тебя нет. А я не желаю иметь дело с младенцем. Да и я пойду на зов. Одно дело было бы иногда видеть её, при тебе… Неужто ты вынудишь меня рассказать правду про нас?»
- Удачной охоты тебе, Лали! А давай теперь к моим делам перейдём. Сдаюсь, измучила! Говори скорее, что видала и слыхала?
- А? – Лали снова пускает дым.
- Да что ты всё куришь! – воскликнула Ерминия, - Терпеть не могу!
- Пойми, я весь день без сигарет.
- Разве не слышала никогда, что если хочешь ребёнка, надо бросать?
- Нуу, сегодня уже можно о том не беспокоиться.
- За полгода, Лали, за полгода бросать! Да говори уже, видела ты Соню?
Сестра неторопливо кивает. Что так тебя гнетёт, Эрми?
- И что же она? Какая она?
- Худая, бледная, чёрная, стриженная. По-моему, болеет. Печаль на ней большая, глаза как камни. Эрми, знаешь, как мне было стыдно перед этим ребёнком? Да, я сказала всё, что пообещала сказать. Твой «подарочек»... Но ты не представляешь, как был он зря и не к месту. Если бы я только сообразила уйти раньше, чем она вернётся - это бы лучше всего. Эрми, заклинаю: не трожь ребёнка. Оставь её. Это не объект для тебя. Это… позор для тебя.
Эрми молчит. Сжав ладони коленями, смотрит в пол.
- Милая, - Лали, всё так же волнуясь, переходит на мягкий тон, - А я понимаю. Среди всех, которых ты к себе приглашала, он самый лучший был, пусть и мальчишка. Настоящий, тот, из которых растут настоящие, если не сбить. Я тебя упрашивала отпустить – знала, чем кончится. Что твоё… твоя обида прорвётся в самый неподходящий момент. Ну хорошо, ты ему навредила – а он выжил. Не поверю, что тебя это коробит. Ты же не мстишь ему за счастье?
- Нет, - сказала Ерминия, - Нет.
Понятно, что думает обо всём Евлалия. Эрми сама придумала, что такая репутация в глазах сестры и некоторых людей будет ей полезна. Считалось, что когда Эрми берёт себе маленький отпуск от дел, она устраивает «рейды», отправляясь к мужчинам, которые её бросили. Евлалия догадывалась, что Эрми специально позволяет некоторым как бы по своей инициативе бежать от неё – провоцирует, подстраивает ситуации, когда у них не остаётся выбора; во время «рейдов» же разыскивает их, чтобы завлекать по новой, попугивая жён и подруг. Никто не мог устоять перед Эрми – женщины послушно плакали, мужчины покорно шли за ней, а она бросала их по новой, мордой в асфальт через колено, и всё успевала за выходные.
Этот жестокий релакс Евлалия не одобряла. Но уже не попрекала и не отговаривала: дитя тешилось. Когда-нибудь это прекратиться. Даже частенько содействовала ей в мелочах. Зачем же? Это был один из немногих доступных способов проявить к сестре любовь. Ну а «жертвы»… у них ведь, по идее, голова на плечах.
Так что Евлалия не удивилась вчера, решив, что снова.
Два года назад она не удивлялась особенно, когда про Мишу ей Эрми рассказала, смеясь и красуясь, как «наказала» его.
Ей и не представить, зачем.
Евлалии не понять, зачем Эрми захотела посмотреть на истинный Кристалл Любви.
Евлалия не знает, почему сестра предпринимает краткие поездки в ближайшие города, а настоящие путешествия, например, за границу, ей не интересны. Пусть думает, что у Ерминии примерно один сорт дури, с мужчинами. Так спокойнее всем. А Ерминия ездит и... чаще всего просто смотрит, как, чем живут люди. Она крадётся среди ночи и дня, забирается в жилища, в учреждения и цеха — тренирует лисость, пользуется лисостью, хочет твёрдо знать, что может проворачивать штуки, вертя хвостом и не прячась, безнаказанно, что она в безопасности даже перед лицом самого страшного человека, но это вторично, а самое важное — пробираться и смотреть, как, чем живут люди. И только иногда — поиздеваться над мужчинами, которые были хоть немного пренебрежительны или недобры с ней.
Если бы Евлалия знала, что они обе - лисы, может быть, Эрми захотела бы рассказать ей обо всём, о всех тайнах небоскрёбов, старых бань, казино и ветра из промзоны.
Эрми не хочет красть у сестры обычную человеческую жизнь. Это ведь так просто, не отяжелять её разума знанием о вечности, хранить тайну ещё лет двадцать. Как раз по человеческим меркам Лали начнёт считать, что стоит на пороге старости… Нет, раньше надо, ведь Евлалия обратит внимание на то, что, вопреки всем опасениям, никак не стареет.
Для лис особенно важны те годы, в которые их возраст пишется одинаковыми цифрами. Что-то важное и переломное происходит с ними каждые одиннадцать лет, а потом через сто одиннадцать и так далее… На четырёх двойках Арха настигла смерть. То есть, по его циничным словам, чисто собачий «уход в радугу». Значит, будет Евлалии сорок четыре, тогда она легче примет ошеломляющую правду о том, кем на самом деле рождена. И закончив таким образом жизнь человека, продолжит лисой, будет вознаграждена обеими жизнями… Так Ерминия задумала давно уже, но одного почему-то не предусмотрела – народится племянница, которую Лали, повинуясь природе лис, обязательно бросит, и бросит, скорее всего, пока ребёнок будет мал, лисья статистика. Ещё одна неприкаянная лисья душа. Лали, считая себя подлой матерью, прострадает, не понимая себя, а вернуться не захочет, никакой воли вернуться не будет. Страшное дело, глубокий сущностный дефект: ни одна лиса самостоятельно о себе никогда не догадается, пусть проживёт даже сотни лет. Сумасшедшие лисы, считающие себя проклятыми женщинами - жуткая легенда. Хорошо, что лис почти нет.
Значит, надо раскрываться, пока она без ребёнка. Тогда Евлалия, справившись с шоком, может прийти к выводу, что рожать ей никого не нужно. А если всё равно рожать, это будет осознанный выбор. Но тогда у Лали не будет больше «человеческой» жизни, а будет что и у Эрми: скука, пресыщенность, тревога, пустота. И усиливающееся презрение к роду человеческому, и бесконечные поиски всё более дурацких, грубых, опасных развлечений.
Жаль неродившуюся, но сестра дороже.
Слишком тяжело то, что знают лисы; против воли узнавать то, что милосердно скрыто от человеков. Всего пять лет Эрми о себе знает – а с каждым шагом впереди открывается новая пустыня и новая горькая истина. Бесконечные пять лет.
- Эрми, я раньше почти не перечила в твоих забавах. Но теперь сильно прошу тебя, оставь Мишу. Просто позволь ему жить - можно, это будет моя личная просьба?
- Ты… смогла узнать, где он?
- Ты меня слышишь?
- Да. Ты узнала?
Евлалия не спешит сказать. Думает, откинувшись на стуле. Помня про дурное упрямство Ерминии.
- Может быть, я у тебя выкуплю… его голову? Хочешь – снова за желание? – грустно спрашивает она, - Сколько можно, Эрми, сколько можно. Чего ты ищешь?
- Лали...
- Да-да. Я узнала у Льва, что, например, все три его дочери – не родные ему, да-да. Что жена его ждёт ребёнка сейчас. И что её племянница ради Миши осталась жить в Розии, без родителей, которые в другую страну переехали, потому что… не помню, как он сказал, но под гипнозом, знаешь ли, очень искренне. И вот ради этой Сони, перед которой мне стыдно - и из-за того, КАК Лев сказал про неё — я желаю просить тебя поклясться оставить Мишу в покое. Совершенно верно, я узнала, где сейчас он. Но тебе не скажу.
Лали ждёт бури. Ждёт испепеляющего презрения. Обвинения в предательстве, может быть даже. Или хитрой игры, когда Эрми притворно согласится. Или невыполнимого, или неприятного желания в уплату.
А Эрми даже не поднимает глаз. То, что сначала показалось капризной надутостью – удивительно, это спешно захораниваемые слёзы, чьи силы равны силе Ерминии; Ерминия не плачет никогда.
- Та-ак… - потихоньку прозревает Евлалия, - А ну схарчила пироженку, взяла коньяк, чёртова трезвенница, живо! Сегодня – пьёшь. И реви уже! Я отныне больше не помощница тебе в издевательствах над родом мужским. Плачь, Ерминия, если считаешь, что некому тебе помочь!
окончание