Глава 4
Дорога без следа
1. Соня
читать дальшеЗапахи, вот что сильнее всего определяет сходство одних мест с другими, даже у людей с преобладанием зрительного или слухового восприятия.
Соня не хотела бы найти больше ям, поэтому выбирала маршрут по наименьшей высоте травы. Трудно убедить себя, что тут и не должно быть никаких дорожек. Так что неизвестно, бежал ли Мартын именно тут или не раз свернул куда угодно. Нет дорожек – нет и направлений. Надо помнить об этом постоянно. Белые летучие платки могли завести Мартына куда угодно.
Соня, подражая ему, обошла яму, поискать его следы, но вся растительность успела качественно выпрямиться. Следопыт из неё так себе. Выбрала направление примерно то, куда вроде бы улетели платки.
Солнце коснулось леса справа.
Прямо по курсу продолжался огромный луг, через который придёшь к другому лесу, по крайней мере, плотно стоящие деревья есть далеко впереди. Позади – чаща, через которую Соня с Мартыном сюда попали. Чаща почернела. Соня и подумать не могла, чтобы возвратиться туда. Значит, хорошо бы двигаться по самой длинной линии луга, чтобы как можно дольше тебе было светло.
Панику, которая обязательно наступит, каким-то чудом – не усилием – Соня придерживала в сторонке. Нечаянно наступило оптимальное время, чтобы разложить последние события в голове. Вопреки здравому смыслу ей казалось, что здесь она уже бывала - неуместное, но мощное впечатление, что идёт по знакомой местности. Это была бы дача папиных знакомых, года четыре назад. Городской Соне как-то сразу занравилось в окрестностях посёлка, ходила по довольно пустынным местам одна, но чувствовала себя в безопасности. Там всегда где-то в поле зрения был деревянный домик, стожок, опоры ЛЭП, конечно. Отовсюду легко вернуться в усыпанный опилками двор, через палисадник и огород. Потому что где бы тебя ни носило, добровольно и добросовестно носится большими кругами вокруг тебя (но якобы по своим интересам) хозяйская Жучка. В тех дачах почему-то собаки всё были ЖУчки и ЖучкИ... Как раз начинается такой же точно закат, и все взрослые и дети, гости и местные, стекаются на «завалинку» - низкую дровницу, накрытую толстыми одеялами. И любые разговоры вдруг именно на завалинке становятся достойными внимания, и негаданно вскрывают особенный, может даже самый ценный, опыт давно знакомых, скучноватых людей. Классно там было. Точно как здесь, если на минутку забыться.
Жара ушла, так что Сонины майка и штаны стали одеждой ровно по погоде. И растворялось вокруг милое вечернее сияние, в котором не было больше места сомнению, что сейчас настоящее лето. Пели сверчки (или кто тут за летних трещоток), Соня поднимала с мест насекомую живность. Перед носом то и дело проносились золочёные фейские крылышки.
«Наверное, у Корнея были в карманах эти белые платки.» Соне важно хоть как-нибудь для себя объяснить безаппаратный полёт человека снизу вверх, а не наоборот. Платки, как одна из ярчайших реалий этого мира, годились. Ну а что до их собственного неаргументированного полёта… люди точно так же не знают, как впервые зародилась живая материя, но знают, как с ней быть. Соня видела - значит, летали.
«Миша, смотри, кто-то опередил тебя и уже изобрёл антиграв… не огорчайся, ты сделаешь что-то круче». Соне вздумалось прикинуть грузоподъёмность одного платочка, и мысленный эксперимент показал, что Корнею понадобилась бы и тысяча.
Потом её во второй раз осенило. Корней был антигравом сам, точнее, нечто было встроено в его грудную клетку, так замечательно развитую. Другими словами, он был робот. С учётом характерного запаха немытого человеческого тела – биоробот, что бы это ни означало. Отсюда становилась очевидной возможность движения антикварного мотоцикла без топлива: он и не нуждался в нём, двигатель, компактный, антигравитационный, находился внутри Корнея, сидящего верхом…
С этим и «параллельность» мира спокойно укладывалась в голове.
Удивительно, что мир этот по характеристикам настолько схож с Землёй, что разница фактически не определяется без специальных обстоятельств. Это можно как-нибудь начерно объяснить? Но можно с другой стороны: "биоробот", повинуясь неведомо кем заложенным командам, привозит Эгле именно сюда, где ей можно дышать.
Зачем же?
Должен ли он был доставить любого человека? Или кого-то с определёнными параметрами? Или именно её?
Если любого – нет нужды добираться до Лесошишенска, человека проще изловить где-то ближе к тому, что назовём порталом.
Если одного из категории, то что это за люди? Девочки или подростки вообще? Как выбираются: по внешности, по уровню интеллекта, по особенностям ДНК?
А если именно Эгле, в чём же её избранность?
Соня до сих пор мало знала о маме Эгле. Поэтому сейчас не сказала бы с уверенностью, что особые цели и возможности не вяжутся с представлениями об этой женщине. Но Мартын мог, ещё как мог быть прав насчёт неё.
Тогда да. Именно Эгле.
Соне вспомнила его слова в автобусе и ей представились эксперименты на людях. И о таком случалось задумываться в жизни, тогда она мысленно кого-то благодарила за то, что её ничего вроде этого, конечно же, не коснётся. Если же сейчас (а когда, если не сейчас) развивать нехорошую идею, то можно домыслить, что экспериментаторам на людях нужны лаборатории и оборудование. То есть помещения. Помещений она не видит: либо не дошла до них, либо они под землёй/под в одой. Или в небе. На воздушном корабле. А Мартын либо до сих пор плутает, либо его… давно привели в «лабораторию».
За Соней пока никто не пришёл. Не угадать, почему.
Укус в спину. И не первый. Комары?!
Наверное, всякие мошки начали есть Соню уже давно, но на время её мозг отключил сигналы о такой мелочи. А теперь спина, руки, лицо и прочее так обыденно и непреодолимо зудят. Комары всегда расстраивали Соню, так как их укусы на ней заживали медленно и особенно «украшали» летом. Сейчас кусатели могли быть кем угодно вплоть до аллергенно-ядовитых разновидностей. «Комар есть, например, малярия», подумала Соня, непроизвольно продолжая чесаться, «комар - равно смерть».
Но прежде чем гипотетический яд или вирус проявятся, произойдёт другое. Упадёт тьма.
Соня остановилась. Незаметно золотистое сияние заката вышло и воздух стал выпитым, опустевшим. Последний подсвеченный край облачка виднелся над лесом по правую руку, куда сворачивать Соне не хотелось категорически. Больше облаков не было: над Соней образовалась чистая, синеющая гуще с левой стороны, линза.
Понадобился ещё одна краткая мысленная разведка, чтобы провидеть, что её ждёт.
Ночь.
Прошлым летом Соня с Мишей несколько раз гуляли по городу всю ночь. Они просто ходили по улицам, не порываясь проникнуть в модные заведения - сами себе музыка и сами себе центр Земли. Они не ставили себе ограничения по времени, не заботились о своей работоспособности в грядущий день. А лето то, как забыть непросто, выдалось аномально жарким, тщетно ночи пытались отвести от почвы избыток тепла. Но даже тогда часам к трём Соня начинала дико мёрзнуть, тогда пригождался рюкзак Миши, который он всегда брал с собой. Кто хочет увидеть рассвет, тот берёт с собой джемпер для любимой и для себя. В большом рюкзаке Миши было ещё много всего, в том числе и... Соня решительно воспоминание заблокировала. Довольно того, что прямо сейчас беда, от которой она хитростью улизнула из утреннего Лесошишенска, возьмёт своё. К следующему утру Соня будет мертва от холода.
Ещё немного, и совсем больше не о чем станет думать, а пока - досада. Вот чего куртку не взяла? Пусть волновалась и торопилась, пусть ей наплевать на себя было, но куртка – это же привычно и само собой, да хоть дёрнуть с вешалки, обрывая петлю, и на бегу натянуть? (Ладно уж, не будем те же рассуждения применять к шапке, шарфу).
Вскоре Соня, напрягая зрительную память, разгадала эту загадку. Просто куртки на вешалке в прихожей не было. Там не было ни одной куртки или пальто. Это объяснялось, наверное, тем, что вешалка сломалась и дядя собирался починить её. Или кошки подрали обои в том месте.
И ощущение уютного дачного прилеска исчезло. Одна, в безбрежных гигантских травах, окружённых гигантским, каменеющим в сумерках лесом, Соня стояла, зная, что некуда идти, зная, что её ждёт.
Может, ей стоит ночь напролёт прыгать на месте? Или, зачем прыгать, если можно с той же энергией идти? Но в темноте - ямы и... всякое, а идти медленно - то же самое, замёрзнуть.
А если она почему-то не замёрзнет, её сожрут.
- У-ух! – раздалось издалека в ответ на эту мысль.
Они все уже здесь, и чем это хуже Южностралии?
«А вдруг не замёрзну, вдруг некому меня кушать? Вдруг дотяну до утра, а утром увижу что-то существенное?»
Нельзя умирать, нельзя, покуда Мартын и Эгле не вернутся домой.
- Я не отказываюсь от обещания! – сказала Соня обступившей траве, - Просто я отдам жизнь не зазря. Иначе смысл был бежать не знаю куда.
- Уу-уху! – снова раздалось из леса.
- Совы не опасны, - возразила Соня, - Совы мне симпатичны.
А лес, полемизируя с ней, издалека испустил характерный вой.
- Мамочки!! Только сюда не приходите, ладно? Где же ты, Мартын?!
Пока она думает вслух, не так страшно.
Соня продолжала брести, так как опыт с остановкой и попыткой отдохнуть показал, что страх из ног в состоянии покоя перемещается в район солнечного сплетения, а оттуда, не имея простого выхода, разрастается. Нехорошо лишь, что даже своими темпами она всего через час-полтора всё равно добредёт до леса, и где ей ночь тогда коротать?
Травы становились всё выше. Земляне имеют возможность почувствовать себя лилипутами, так как сохранено немало заповедников с реликтовыми растениями прошлого, да и что вдали, что вблизи от цивилизации, нередко сами по себе возникали популяции гигантских форм. Где-то на них не обращали внимания, относясь как к высокорослым кустарникам, где-то уничтожали из-за настоящей или выдуманной опасности для человека.
Травяные волны вот-вот сомкнутся над головой. В них станет совсем тесно и душно. В травах обязательно нападут со всех сторон, а убежать невозможно - зачем же она прёт сквозь них? Защитит ли трава от ночного холода?
Тогда-то, подняв глаза в который раз, Соня обнаружила кое-что, чётко вписывавшееся в ряд из того, дачного, воспоминания. Прямоугольник, даже полоску над вершинами травы, что-то малоконтрастное, но притягивающее внимание. Небольшие размеры и плоскость без деталей не раскрывали ни размера объекта, ни расстояния до него. Но мозг заявил сразу и безапелляционно: это строение.
Соня прибавила шаг, не было вариантов: ей нужна цель. Она не забывала, что, вероятно, вот она та самая «лаборатория», то есть ставка неведомого врага. И что в зависимости от возможностей врага в неведомом мире, это может быть просто добротным домом, а может - жёстко охраняемой территорией с камерами, с датчиками слежения. И не готова Соня морально, что при попытке приблизиться к объекту её схватят и приволокут под неизвестные очи. И если ТАМ сейчас в плену Эгле и Мартын, у неё может не хватить сил, смекалки и духу освободить их.
Но и стоять на месте выше сил. «Я просто подберусь поближе и посмотрю».
Даже соображение о минах или ловушках при подходе к строению не заставило передумать.
Прямоугольник на горизонте рос не так, как Соня ждала. Он не поглотился тьмой дальнего леса, а вытягивался над ним по мере приближения. Это означало его многоэтажность, но ни единого огонька не выявляло структуру. Соня покрылась испариной от мысли, что это не дом, а какая-то гигантская глыба правильной формы. Действительно очень правильной.
Детский кошмар, который, о чём бы ни был изначально, всегда завершался встречей в ночном поле с исполинским волком, этот сон почти сбывался. Вот-вот параллелепипед неслышно перестроится – вздохнув, изогнёт крышу-хребет, выпустит лапы. Поднимет сонную пасть и тут же зафиксирует присутствие крошечной Сони в высокой траве. «Всё теперь возможно». И даже было знакомо - по опыту события, когда интуиция не стращала зря, когда "волк" поднялся. Это в декабре, когда Соня в последний раз вошла в пустой коттедж, где у неё без причины шевелились волосы на голове и что-то погнало к окну, спасая, как подтвердилось минуты спустя, жизнь.
«Но мне бежать некуда, какой бы катаклизм сейчас ни начался, да и не смогу убежать».
Соня шла вперёд, прямо на «волка», в надежде, что психическая усталость задавит вскоре страх. Или, если ЧТО-ТО будет гнаться за ней, пусть настигнет скорее.
Но прямоугольник не двинулся, лишь изменился в перспективе. Явственно обрисовался скат крыши с одной стороны. Пришлось поверить глазам: дом в несколько этажей высотой был выстроен как одноэтажный.
Кончился бурьян. Несколько свободных сотен метров до безжизненной постройки. Невнятные невысокие бугорки, белеющие песком или светлым камнем, тёмное стоячее мельтешение на их фоне.
Сколько Соня ни всматривалась в пестреющую темноту, не могла разобрать, что и как расположено и есть ли кроме дома что-то рукотворное. Этот открывшийся пустырь совсем не казался похожим на двор. «Не надо мне туда!» А время до утра обещало роскошно долгое ожидание. Будто две силы толкали Соню в двух противоположных направлениях. «Утром увижу, что это такое. Вдруг кости или кишки вокруг лежат, не собираюсь я впотьмах по ним идти!»
«Я засну в траве, а меня кто-то куснёт».
«Уже холодно; а потом?»
Усилия глаз выявили навес на четырёх брёвнах, в два этажа высотой, прилаженный в чёрной стене. «Неужели я, как честный человек, обязана предположить проживание великана?!» Больше всего издали этот навес напоминал обычную скамейку.
И Соня сорвалась – решительно пошла к тому навесу. Она же и вернуться сможет, так? Соня наступала на белое и обходила тёмное. Белое и вправду было песком.
И вот небо накрылось - Соня вошла под навес.
Порог. Он не вписывался под навес, а находился рядом. Его нижний край начинается от Сониных плеч. А над порогом, стало быть, дверь. Открывать или закрывать её – не дело человека без строительной или спасательной техники. И так слегка приоткрытая, уходящая вверх, а кончающаяся где - под крышей прямо или раньше, не разглядеть..
А за ней просто тьма.
Одного запаха достаточно, чтобы предположить полное запустение. Штаб неведомого врага?
Та самая плесенная затхлость и дух мышиного старожильства. Старое сено, подгнившее дерево. И что-то ещё знакомое.
Ноябрь, предгорье, разрушенная ветрами скамейка, три часа до поезда.
- Видишь, целая улица стоит как бы отдельно от всего города? Это Чёрная слобода. Все дома в ней бревенчатые и двухэтажные. Там каждый год случается пожар. Всегда выгорает до конца только одна изба: та, что ближе к основной застройке. Поэтому эти дома и отделились. Но старухи, которые живут на этой улице, отказываются переезжать, "ибо место то питает их тонкую ниточку жизни».
- Это легенда или на самом деле? Почему ты об этом заговорил?
- Да так, мне как раз вчера поведали, непередаваемо выразительно. Говорят, в каждом из домов по полтергейсту. Не боишься?
Хозяйка, довольно зловещая, если напрячь воображение, угощает их чаем (это как нельзя кстати), развлекает разговорами, но больно однообразными. Про свой любимый домашний полтергейст (или уместнее говорить «про своего полтергейста?») Старуха явно ждёт от девушки ужаса в глазах (от солдата вряд ли, потому что на него не смотрит). О, она владеет темой, поэтому Соне и вправду страшно, только показывать не хочет. Кроме того, Соня рассчитывает, что Миша защитит, если что. А так, все знают, что п. не существует. Но Соня абсолютно допускает, что в любой момент пожелтевшая скатерть поползёт по столу, чтобы опрокинуть ей на колени горячую чашку, что люстра вздохнёт и обронит ей в чашку пыльную основательную подвеску зелёного стекла. А наиболее перспективно в смысле кошмара выглядит кукушка из громоздких висячих часов. Она уже раз выступила. Миша тихонько сказал, что, независимо от модели часов, не вовремя.
Так вот, именно так пахло в том доме, пусть протопленном, пусть жилом - вечностью и запустением.
Ночь поймала её.
Соня, набравшись храбрости, так как её сверхзадача – дожить до утра, забирается по шероховатостям досок на порог, садится на нём и смотрит во тьму, стараясь разгадать её. Вдыхает воздушный настой грибов. И ничего не происходит пусть, можно даже сказать, что убежище она нашла, ведь никакие шорохи не нарушают тишины внутри дома… да не дома, а огромного сарая… но пользоваться до конца плодами железной воли и преодолённой слабости у Сони не получается. Что-то внутри требует убраться немедленно, и это не хвалёная интуиция, а обычная городская трусость. Соня сползает обратно на песок, так и не решившись вслух позвать Мартына, который, не исключено, нашёл в доме убежище, забирается под «скамейку», прижимается к трухлявоватой опоре (когда-то стволу гигантского дерева), что ближе к стене сарая, забивается между ней и стеной. Провал дверного проёма не даёт покоя.
Надрываются ночные сверчки. Между кромкой навеса и верхушками деревьев на горизонте единственные во всём мире крупицы света – это россыпь звёзд, не замазанная искусственными заревами.
Соне холодно, но теперь спина разгружена и прикрыта, тяжёлая голова приткнута в угол. Пока кажется, что скатываться ей некуда. Жуткий проём прямо над Соней, но раз он теперь не виден, можно попробовать абстрагироваться. Надо выбросить из головы всё, что там вообще есть, стать тряпкой, разжать волю. Только так дотянет до утра. Но душевный спазм заставляет таращиться, глазомерить, сопоставлять.
И она дожидается, чего не хотела.
Прозрачные, голубоватые, похожие на светящиеся изнутри клочки дымков, они парами, тройками высвобождались из темноты, превзошедшей ночную – из гигантского дощатого сарая, пахнущего прелью. Будто рыбы на водных перекатах, задерживались на мгновение над порогом, чтобы плавно, как в замедленном падении, скатиться с него и продолжить воздухоплавание невысоко над песчаной поверхностью. Они пульсировали, истончались по краям контура, но не таяли.
И продолжали появляться один за другим, не переставая, не заставляя ждать себя больше минуты – из ниоткуда, через порог и мимо скамьи.
То есть рядом с не успевшей на свою беду заснуть Соней.
Соня тряслась, покрывшись астральными колючками. На ночную охоту выползали настоящие призраки, уходя в заросли впереди. Все проходили точку, где она сидела только что, решаясь проникнуть в сарай. Соня не обольщалась, что они не замечали её, с колючками. Она ждала. Это были родичи тех голодных духов, что, вызванные ею, обитали на техническом этаже её дома. И если от тех она скрылась, знают эти: она добыча, она жертва, принесшая в жертву саму себя. Соня помнила и чаепитие в доме с полтергейстом, который так и не показался (ну и что – он там был). Она вспоминала всё, что слышала и читала о призраках, почти на слух, как если бы непреклонный шёпот чей-то взялся ей пересказывать. Перекрученные алюминиевые трубки складного стула... Теперь мир людей и вещей окончательно отвергает её. Передаёт на ту сторону, как отчуждённый элемент. Ибо она уже не сможет существовать в колесе перерождений: душа стала смертна.
Соня проследила за движением процессий. Полупрозрачные дымки, достигнув зарослей, возбуждали свечения, похожие на глаза хищников: едва призрак таял, вспыхивали овальные точки, не отличимые от отражения луча фонарика от сетчатки зверя. Только «глаз» было по три.
Три - это страшнее, чем точно такие же два?!
Ночь медленно проволакивала по земле край плаща, не заботясь о крошечных созданиях, запутавшихся в нём, и уж точно не думала о съёжившемся человеке внизу, в дебрях. Задумчиво катился над диким лугом, над лесом небосвод. Один хор сверчков сигнализировал Соне о том, что она ещё есть. Это и есть карающая вечность? Сизовато-седые призраки и золотые глаза.
Как ни странно, она проснулась. Горло пересохло. Солнце высоко. Небо - глазурованное лазурное блюдо.
Заросли, куда заплывали призраки, открывали многочисленные проходы по песку, сквозь них резким блеском угадывалась вода.
Сарай состоял из серых досок и брёвен. Соня, одеревеневшая, как это строение, едва выползла из щели. Рассмотреть что-либо как следует не позволял песок в глазах. Она и боялась обернуться, чтобы не увидеть того, что скрывалось за приоткрытой, но много лет как застывшей в этом положении дверью. Соня, придерживаясь за растения, пошла по песку – без единой мысли в голове. Лишь спустя некоторое время обернулась. Но на фоне бесполезно-ясного неба не оказалось ничего, похожего на крышу и стены.
2., нач.