Глава 9
1.
2. Сгинувший
читать дальше«Если мы изолированы не только во времени, но и в пространстве, почему дует ветер, откуда идёт дождь и каким образом сменяются день и ночь? И откуда прилетают с ветром листья, когда деревья давно облетели?»
Если не смотреть на небо, то терпимо. И если не обращать внимание на не прекращающийся на грани слышимости писк, который невозможно локализовать – то ли в ушах он, то ли над головой, как комариха-маньячка, следующая за тобой везде. Наверное, хорошо тем, у кого близорукость, для них рябь ставшего плоским неба, похожая на помехи в старых телевизорах, должна казаться просто облачной пеленой. А так… внутри Полувремени не происходит ничего!
Поехали по грибы в лесополосы близ города. На машине установили радиомаяк, ибо и компас показывал что хотел, и небо людям не служило. Вместо того, чтобы искать шляпки, Соня изводила дядю вопросами, на которые не мог ответить ни один специалист, но которые обязательно возникают у человека, если он мало-мальски вдумывается в происходящее.
- А если поезд не успевает проскочить границу, что происходит, если в задних вагонах Полувремя, а в передних – нет?
- Как что? Для «передних» ничего не происходит, поезд... едет себе. Для «задних»… а не знаю!Их вагоны… останавливаются, наверное.
Лев относился к Полувремени равнодушно, практично, так как помнил немало их, тринадцатых месяцев. Странно было видеть его каждый день дома, без вечных переговоров, без бумаг, в спортивной одежде, просыпающегося ближе к полудню. Соне жалела его: это единственный и притом вынужденный отпуск, который дядя сам себе позволяет.
- Ну ладно, я так поняла, что никто не знает, как транспорт останавливается на границе – может, как в стену врезается или плавненько тормозит. Но ведь люди, которые сзади, не будут же месяц оставаться в вагонах? Значит, снаружи поезд полупустым приедет. Неужели такого никогда никто не наблюдал? Или… или если отцепить те вагоны, которые остановились – ещё круче, пол-поезда придёт…
- Будет авария? - предположил дядя, - Верный способ убить пассажиров в передней части поезда, однако…
- Потому что скорость передних вагонов резко возрастёт? – сообразила Соня, - Значит, такого точно ещё не было. Ну а если… Полувремя упадёт на середину стоячего поезда? Те, кто снаружи, когда выйдут из вагонов – что увидят, если задние вагоны в Полувремя всё-таки отцепили и отогнали?
- Что, что увидят... Что за секунду вагоны исчезли? Потом – когда потом? - найдут их, наверное. Или, если не поезд, а дом, вдруг половина дома за секунду обрушилась, но пыль как бы не поднялась. Или как будто дом аккуратно разобрали… И вещи, предположим, исчезнут на глазах, если их за Полувременье аккуратно вынесли… Нафантазировать можно. Только никто вроде не слышал о таких случаях. И поезда, и дома, и живые существа как бы огибаются, видишь ли. Целиком оказываются по одну какую-нибудь сторону.
В лесу тихо, капли падают с ветвей за шиворот. Искали пнят, взволнушек, грибы-донца, грибы-крышечки, но главным образом охлапули. Считалось, что есть виды, вплоть до животных, которые можно наблюдать только в Полувремя, если посчастливится (или не). Грибы все эти несъедобны, но не за едой приехали люди в лес – за разбавлением обстановки. Еду для людей и животных можно взять бесплатно, а больше ничего почти не осталось на витринах и прилавках. Аптеки работают только в поликлиниках и больничных корпусах. «Интересно, повелось бы так, если бы по окончании Полувремени любые продукты скоропостижно не портились, даже крупа? Деньгами платить нельзя, еды в город завезти тоже. Были бы набеги на склады?» Ещё могли быть мародёрства и прочие бесчинства, о которых страшно думать. В самом деле, детей одних старались не отпускать на улицу. Первое, что было разобрано на халяву - алкоголь, который, в отличие от остального, оставался в сохранности и после, но тем не менее хозяева магазинов предпочитали снабдить сограждан горячительным. Пьяные компании встречались где угодно, звуки вечного праздника доносились из многих квартир. Но милиция и отряды добровольцев этого не пресекали, лишь увозили уснувших на улице, разнимали особо жестокие драки, следили, чтобы с наступлением темноты на улицах не было детей и подростков. Таков был неписаный закон: Полувремя – зона веселья.
Каждую ночь - залпы салютов, рёв и грохот импровизированных дискотек, гонки по опустевшим дорогам, визг тормозов и чёрные следы на асфальте поутру. Если не знать, в чём дело, видится, будто людям стало всё равно, как пойдёт их жизнь, потому что ничего своего у них нет, нечего и терять. А то и что скоро – война… Туда же и тёмные, задраенные общественные здания, киоски, и много мусора и разбитых окон. Вороньи стаи, сновавшие подле человеческого жилья в поисках пропитания… Одни люди проживали Полувремя как бы радостно. Другие – как тот человек, которого Соня видела в луже под фонарём, рыдающим в голос. Потом уже ей открылось, что он не был пьян и что она вполне может оказаться на его месте. Ведь стоит замереть, вслушаться, оторваться от близких – Полувремя всей своей неправильностью хватает тебя.
Соне было стыдно перед тётей (остальные так и не узнали!) за попытку бегства. После вспышки своехарактерности она хотела бы сгладить последствия – хотя бы не вынуждать никого тревожиться из-за неё, но живое воображение не позволяло Соне самозабвенно предаваться даже тому, что единственно было возможно – развлечениям пустого характера. То есть, именно в них она и погрузилась вместе со всеми, но что-то стояло спицами сломанного зонтика поперёк привычки к счастью. Вот что есть моё существование, размышляла Соня, в который раз подавляя рефлекс позвонить, зайти в интернет, включить плейер (мало того, что надёжной связи нет, так ещё вся техника включается через раз)? Мир представлен Лесошишенском с его окрестностями – случайный пузырёк с людьми в космической тверди. Как знать, движется ли мир к освобождению, или это – наступила вечность.
- А ведь у нас должен наступить парниковый эффект, разве нет?
- Соня, ты знатная мозгоедка, прости. Знаешь ведь, что никто ничего не знает.
- Как раз вот этого никто не знает - знает ли кто-то что-то или нет! Но порассуждать-то можно? Тебе что, никогда не было интересно, что происходит в Полувремя и что это такое вообще?
- В твоём возрасте – без всякого сомнения. Поэтому предоставляю тебе дискутировать с друзьями, а мне проще принимать то, что есть. Всё равно не вспомним, к чему пришли.
Соня чувствовала враждебность Полувремени по отношению к ней. Оно покушалось на основу личности человека – память. Оно отбирало то, что само и давало. Оно означало то, что Сони не существует. Если условно воспользоваться словом «сейчас», то Миша спит и видит, наверное, сон – одну секунду сна точнее, которая, как известно, может вмещать вечность. Это нормальное поведение времени – вмещать вечность в один сон. Но пусть секунду или меньше, Сони для него нет на свете, даже если вдруг именно она ему снится! Да и сам Миша существует только в её памяти - в воображении. То есть, нет и его. Просто нигде нет. И воображение о Мише - Сонино, вот здесь - исчезнет. Да что там… теперь у Сони и родителей не было. Она просто кожей это понимала. Раньше жила долго без них и не чувствовала тоски, потому что они всё равно были и думали о ней. А теперь они не думают – или думают часть мысли о ней длиной в одну секунду, которая, конечно, тоже вмещает вечность. Но излучению мысли этой к Соне не пробиться.
И ей страшно. Каждый бессмысленный день, когда на несколько часов в воздухе самозарождается свет вроде солнечного в пасмурный день, когда редко хочется есть и пить, когда тётя и дядя, с трудом просыпаясь, поднимают тебя и девчонок за уши и обязательно тащат на прогулку, чтобы всем им не сойти с ума, не заболеть, не озвериться… Соня считала, что Полувремя – это разумная сила (не зря же оно избирательно действует на разумных существ и само регулирует свои границы так, чтобы люди не могли отследить пограничные феномены) и поэтому боялась его мести за то, что не принимает его покорно и без размышлений.
Из леса они вышли на берег.
- Лучше бы я этого не видела! – вырвалось у Сони.
Под серо-рябящим небом не было горизонта. Насколько хватало глаз, там, где был морской простор – только хребты обнажившихся скал и лужи между ними. Море отступило неизвестно куда. Резко пахло гниющими водорослями, которые копнами покрывали широкую топкую полосу литорали и подводные валуны.
По дну – это можно было видеть в бинокль – шли цепочки людей.
- Кладоискатели… - прошептала Наргиза, - Пап, а давай тоже пойдём на дно?
- А давайте… объедем границу по кругу на машине и посмотрим, что там происходит?! – тут же предложила Соня.
- Нет и нет, и забудьте об этом навсегда! – неожиданно раздражённо воскликнул дядя.
- Это опасно, - вздохнула Варвара. Василиса, глядя огромными глазами на бывшее море, поставила на землю пустую корзинку и прижалась к маме.
Когда-то, полжизни назад, Лев делал так – пешком шёл через мокрый и туманный лес, чтобы увидеть, где кончается Полувремя.
***
- Твоя тётушка просила меня рассказать тебе, - сказал Лев Соне вечером, когда сломался очередной диск с фильмом и младшие девочки ушли к себе в комнаты, - Чтобы я рассказал о себе.
Тётя сидела почти рядом.
- Это вспоминается один месяц в году, - пояснила она и снова занялась распутыванием старых шерстяных клубков (одно из немногих полезных занятий, возможных в Полувремя и на которое во Время как раз времени не хватало).
- Когда мне было семнадцать, мы с моим другом… Когда мы были немного постарше, чем ты…
- Может, не надо? – предложила Соня, чувствуя, что все непроизвольные жесты и запинки выдают его... что?
- Мы пошли к границе. Мы думали доехать на машине – это машина была моего отца – до того места, где якобы эта граница. Думали в тот же день вернуться. О чём мы думали? Да. Я помню, рассчитывал доказать, что Полувремя – это форма массовой истерии и его на самом деле не существует. То есть, выбраться и привезти какие-то доказательства. Едем по шоссе – оно сначала параллельно железной дороге, а потом сворачивает на юг. Можно было ехать по любой дороге, так?
- Ну да…
- Потом я заметил, что бензин истрачен наполовину. Его мало было в городе, как сейчас. Я развернул машину и оставил на обочине. По нашим расчетам, километра три надо было ещё пройти. Или больше – до деревни, которая якобы в Полувремя не попадала точно. Мы шли сначала по дороге, потом свернули в лес. У друга были какие-то приборы, его отец в физлаборатории служил. У меня - видеокамера. Раз…говаривали.
Соня внимательно следила за его лицом. У неё выработалась привычка подмечать все чувства и реакции людей. Это пригождалось в написании историй. Она приготовилась услышать болезненный заход к трагедии. Но дядя закончил просто:
- А потом я заметил, что говорю сам с собой. Иду по лесу напролом и не понимаю направления. Один. И уже темнеет, хотя только что был полдень. Сумки с камерой нет. Рюкзака с едой и водой нет. Пять дней, как мне сказали, меня не было, и как в город вернулся – тоже не помню. Говорили, что я мог убить моего друга. Потому что он с тех пор пропал без вести.
- Почему – убить? – изумилась Соня, - Вы разве поссорились хотя бы?
- Не знаю, - уже спокойно пожал плечами Лев, - Давно всё было. Милиция расследовала наше исчезновение, поэтому у них всякие версии были, в том числе и эта. А дальше просто слухи пошли, ведь убийство всегда интереснее какого-то просто несчастного случая. И осталось за мной подозрение… до самого окончания Полувремени. А потом, само собой, дело забылось, всё выглядело так, будто он бесследно исчез в ночь со второго на третье ноября. Само собой, завели другое дело, но я уже в нём был как бы ни при чём. И не мог быть, потому что это мой лучший друг, да и алиби фактическое какое-то...
- Ну ничего себе!! А через год?
- Через год и далее я вспоминал и все вспомнили. Но уже никакого смысла не было расследовать. Просто все знакомые вспоминали на тридцать три дня, что на меня надо косо смотреть.
- А… уезжать надо было!
- Я и уезжал, когда мог. Понимаешь, я не виноват – во всяком случае, мне до сих пор нечего об этом сказать - а почему-то совесть неспокойна. И его матери с тех пор в глаза не могу смотреть. Даже когда она не помнит. Только каждый год второго я увожу её из города. Мы так договорились.
- Ой, плохо, - только и сказала Соня, - А ведь тебе должно быть… противно и тягостно в лес ходить. А ты и сегодня был. Ради нас?
- «Противно, тягостно»! Я кто – мужчина или истеричка вам?
3.
1.
2. Сгинувший
читать дальше«Если мы изолированы не только во времени, но и в пространстве, почему дует ветер, откуда идёт дождь и каким образом сменяются день и ночь? И откуда прилетают с ветром листья, когда деревья давно облетели?»
Если не смотреть на небо, то терпимо. И если не обращать внимание на не прекращающийся на грани слышимости писк, который невозможно локализовать – то ли в ушах он, то ли над головой, как комариха-маньячка, следующая за тобой везде. Наверное, хорошо тем, у кого близорукость, для них рябь ставшего плоским неба, похожая на помехи в старых телевизорах, должна казаться просто облачной пеленой. А так… внутри Полувремени не происходит ничего!
Поехали по грибы в лесополосы близ города. На машине установили радиомаяк, ибо и компас показывал что хотел, и небо людям не служило. Вместо того, чтобы искать шляпки, Соня изводила дядю вопросами, на которые не мог ответить ни один специалист, но которые обязательно возникают у человека, если он мало-мальски вдумывается в происходящее.
- А если поезд не успевает проскочить границу, что происходит, если в задних вагонах Полувремя, а в передних – нет?
- Как что? Для «передних» ничего не происходит, поезд... едет себе. Для «задних»… а не знаю!Их вагоны… останавливаются, наверное.
Лев относился к Полувремени равнодушно, практично, так как помнил немало их, тринадцатых месяцев. Странно было видеть его каждый день дома, без вечных переговоров, без бумаг, в спортивной одежде, просыпающегося ближе к полудню. Соне жалела его: это единственный и притом вынужденный отпуск, который дядя сам себе позволяет.
- Ну ладно, я так поняла, что никто не знает, как транспорт останавливается на границе – может, как в стену врезается или плавненько тормозит. Но ведь люди, которые сзади, не будут же месяц оставаться в вагонах? Значит, снаружи поезд полупустым приедет. Неужели такого никогда никто не наблюдал? Или… или если отцепить те вагоны, которые остановились – ещё круче, пол-поезда придёт…
- Будет авария? - предположил дядя, - Верный способ убить пассажиров в передней части поезда, однако…
- Потому что скорость передних вагонов резко возрастёт? – сообразила Соня, - Значит, такого точно ещё не было. Ну а если… Полувремя упадёт на середину стоячего поезда? Те, кто снаружи, когда выйдут из вагонов – что увидят, если задние вагоны в Полувремя всё-таки отцепили и отогнали?
- Что, что увидят... Что за секунду вагоны исчезли? Потом – когда потом? - найдут их, наверное. Или, если не поезд, а дом, вдруг половина дома за секунду обрушилась, но пыль как бы не поднялась. Или как будто дом аккуратно разобрали… И вещи, предположим, исчезнут на глазах, если их за Полувременье аккуратно вынесли… Нафантазировать можно. Только никто вроде не слышал о таких случаях. И поезда, и дома, и живые существа как бы огибаются, видишь ли. Целиком оказываются по одну какую-нибудь сторону.
В лесу тихо, капли падают с ветвей за шиворот. Искали пнят, взволнушек, грибы-донца, грибы-крышечки, но главным образом охлапули. Считалось, что есть виды, вплоть до животных, которые можно наблюдать только в Полувремя, если посчастливится (или не). Грибы все эти несъедобны, но не за едой приехали люди в лес – за разбавлением обстановки. Еду для людей и животных можно взять бесплатно, а больше ничего почти не осталось на витринах и прилавках. Аптеки работают только в поликлиниках и больничных корпусах. «Интересно, повелось бы так, если бы по окончании Полувремени любые продукты скоропостижно не портились, даже крупа? Деньгами платить нельзя, еды в город завезти тоже. Были бы набеги на склады?» Ещё могли быть мародёрства и прочие бесчинства, о которых страшно думать. В самом деле, детей одних старались не отпускать на улицу. Первое, что было разобрано на халяву - алкоголь, который, в отличие от остального, оставался в сохранности и после, но тем не менее хозяева магазинов предпочитали снабдить сограждан горячительным. Пьяные компании встречались где угодно, звуки вечного праздника доносились из многих квартир. Но милиция и отряды добровольцев этого не пресекали, лишь увозили уснувших на улице, разнимали особо жестокие драки, следили, чтобы с наступлением темноты на улицах не было детей и подростков. Таков был неписаный закон: Полувремя – зона веселья.
Каждую ночь - залпы салютов, рёв и грохот импровизированных дискотек, гонки по опустевшим дорогам, визг тормозов и чёрные следы на асфальте поутру. Если не знать, в чём дело, видится, будто людям стало всё равно, как пойдёт их жизнь, потому что ничего своего у них нет, нечего и терять. А то и что скоро – война… Туда же и тёмные, задраенные общественные здания, киоски, и много мусора и разбитых окон. Вороньи стаи, сновавшие подле человеческого жилья в поисках пропитания… Одни люди проживали Полувремя как бы радостно. Другие – как тот человек, которого Соня видела в луже под фонарём, рыдающим в голос. Потом уже ей открылось, что он не был пьян и что она вполне может оказаться на его месте. Ведь стоит замереть, вслушаться, оторваться от близких – Полувремя всей своей неправильностью хватает тебя.
Соне было стыдно перед тётей (остальные так и не узнали!) за попытку бегства. После вспышки своехарактерности она хотела бы сгладить последствия – хотя бы не вынуждать никого тревожиться из-за неё, но живое воображение не позволяло Соне самозабвенно предаваться даже тому, что единственно было возможно – развлечениям пустого характера. То есть, именно в них она и погрузилась вместе со всеми, но что-то стояло спицами сломанного зонтика поперёк привычки к счастью. Вот что есть моё существование, размышляла Соня, в который раз подавляя рефлекс позвонить, зайти в интернет, включить плейер (мало того, что надёжной связи нет, так ещё вся техника включается через раз)? Мир представлен Лесошишенском с его окрестностями – случайный пузырёк с людьми в космической тверди. Как знать, движется ли мир к освобождению, или это – наступила вечность.
- А ведь у нас должен наступить парниковый эффект, разве нет?
- Соня, ты знатная мозгоедка, прости. Знаешь ведь, что никто ничего не знает.
- Как раз вот этого никто не знает - знает ли кто-то что-то или нет! Но порассуждать-то можно? Тебе что, никогда не было интересно, что происходит в Полувремя и что это такое вообще?
- В твоём возрасте – без всякого сомнения. Поэтому предоставляю тебе дискутировать с друзьями, а мне проще принимать то, что есть. Всё равно не вспомним, к чему пришли.
Соня чувствовала враждебность Полувремени по отношению к ней. Оно покушалось на основу личности человека – память. Оно отбирало то, что само и давало. Оно означало то, что Сони не существует. Если условно воспользоваться словом «сейчас», то Миша спит и видит, наверное, сон – одну секунду сна точнее, которая, как известно, может вмещать вечность. Это нормальное поведение времени – вмещать вечность в один сон. Но пусть секунду или меньше, Сони для него нет на свете, даже если вдруг именно она ему снится! Да и сам Миша существует только в её памяти - в воображении. То есть, нет и его. Просто нигде нет. И воображение о Мише - Сонино, вот здесь - исчезнет. Да что там… теперь у Сони и родителей не было. Она просто кожей это понимала. Раньше жила долго без них и не чувствовала тоски, потому что они всё равно были и думали о ней. А теперь они не думают – или думают часть мысли о ней длиной в одну секунду, которая, конечно, тоже вмещает вечность. Но излучению мысли этой к Соне не пробиться.
И ей страшно. Каждый бессмысленный день, когда на несколько часов в воздухе самозарождается свет вроде солнечного в пасмурный день, когда редко хочется есть и пить, когда тётя и дядя, с трудом просыпаясь, поднимают тебя и девчонок за уши и обязательно тащат на прогулку, чтобы всем им не сойти с ума, не заболеть, не озвериться… Соня считала, что Полувремя – это разумная сила (не зря же оно избирательно действует на разумных существ и само регулирует свои границы так, чтобы люди не могли отследить пограничные феномены) и поэтому боялась его мести за то, что не принимает его покорно и без размышлений.
Из леса они вышли на берег.
- Лучше бы я этого не видела! – вырвалось у Сони.
Под серо-рябящим небом не было горизонта. Насколько хватало глаз, там, где был морской простор – только хребты обнажившихся скал и лужи между ними. Море отступило неизвестно куда. Резко пахло гниющими водорослями, которые копнами покрывали широкую топкую полосу литорали и подводные валуны.
По дну – это можно было видеть в бинокль – шли цепочки людей.
- Кладоискатели… - прошептала Наргиза, - Пап, а давай тоже пойдём на дно?
- А давайте… объедем границу по кругу на машине и посмотрим, что там происходит?! – тут же предложила Соня.
- Нет и нет, и забудьте об этом навсегда! – неожиданно раздражённо воскликнул дядя.
- Это опасно, - вздохнула Варвара. Василиса, глядя огромными глазами на бывшее море, поставила на землю пустую корзинку и прижалась к маме.
Когда-то, полжизни назад, Лев делал так – пешком шёл через мокрый и туманный лес, чтобы увидеть, где кончается Полувремя.
***
- Твоя тётушка просила меня рассказать тебе, - сказал Лев Соне вечером, когда сломался очередной диск с фильмом и младшие девочки ушли к себе в комнаты, - Чтобы я рассказал о себе.
Тётя сидела почти рядом.
- Это вспоминается один месяц в году, - пояснила она и снова занялась распутыванием старых шерстяных клубков (одно из немногих полезных занятий, возможных в Полувремя и на которое во Время как раз времени не хватало).
- Когда мне было семнадцать, мы с моим другом… Когда мы были немного постарше, чем ты…
- Может, не надо? – предложила Соня, чувствуя, что все непроизвольные жесты и запинки выдают его... что?
- Мы пошли к границе. Мы думали доехать на машине – это машина была моего отца – до того места, где якобы эта граница. Думали в тот же день вернуться. О чём мы думали? Да. Я помню, рассчитывал доказать, что Полувремя – это форма массовой истерии и его на самом деле не существует. То есть, выбраться и привезти какие-то доказательства. Едем по шоссе – оно сначала параллельно железной дороге, а потом сворачивает на юг. Можно было ехать по любой дороге, так?
- Ну да…
- Потом я заметил, что бензин истрачен наполовину. Его мало было в городе, как сейчас. Я развернул машину и оставил на обочине. По нашим расчетам, километра три надо было ещё пройти. Или больше – до деревни, которая якобы в Полувремя не попадала точно. Мы шли сначала по дороге, потом свернули в лес. У друга были какие-то приборы, его отец в физлаборатории служил. У меня - видеокамера. Раз…говаривали.
Соня внимательно следила за его лицом. У неё выработалась привычка подмечать все чувства и реакции людей. Это пригождалось в написании историй. Она приготовилась услышать болезненный заход к трагедии. Но дядя закончил просто:
- А потом я заметил, что говорю сам с собой. Иду по лесу напролом и не понимаю направления. Один. И уже темнеет, хотя только что был полдень. Сумки с камерой нет. Рюкзака с едой и водой нет. Пять дней, как мне сказали, меня не было, и как в город вернулся – тоже не помню. Говорили, что я мог убить моего друга. Потому что он с тех пор пропал без вести.
- Почему – убить? – изумилась Соня, - Вы разве поссорились хотя бы?
- Не знаю, - уже спокойно пожал плечами Лев, - Давно всё было. Милиция расследовала наше исчезновение, поэтому у них всякие версии были, в том числе и эта. А дальше просто слухи пошли, ведь убийство всегда интереснее какого-то просто несчастного случая. И осталось за мной подозрение… до самого окончания Полувремени. А потом, само собой, дело забылось, всё выглядело так, будто он бесследно исчез в ночь со второго на третье ноября. Само собой, завели другое дело, но я уже в нём был как бы ни при чём. И не мог быть, потому что это мой лучший друг, да и алиби фактическое какое-то...
- Ну ничего себе!! А через год?
- Через год и далее я вспоминал и все вспомнили. Но уже никакого смысла не было расследовать. Просто все знакомые вспоминали на тридцать три дня, что на меня надо косо смотреть.
- А… уезжать надо было!
- Я и уезжал, когда мог. Понимаешь, я не виноват – во всяком случае, мне до сих пор нечего об этом сказать - а почему-то совесть неспокойна. И его матери с тех пор в глаза не могу смотреть. Даже когда она не помнит. Только каждый год второго я увожу её из города. Мы так договорились.
- Ой, плохо, - только и сказала Соня, - А ведь тебе должно быть… противно и тягостно в лес ходить. А ты и сегодня был. Ради нас?
- «Противно, тягостно»! Я кто – мужчина или истеричка вам?
3.
@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная
-
-
01.06.2019 в 20:48