Глава 13
Стена мыслей
читать дальшеА были ли ангелы? Говорят, были когда-то и даже жили рядом с людьми.
До сих пор каждому известно, что постичь всю глубину – всю высоту - ангельского языка люди не способны. Не хватает мощностей мозга, ресурсов психики - физиология не дозволяет. Однако в Розии и в некоторых ещё странах всё никак не отменят давние законы, запрещающие углублённое изучение Языка, ведь предание гласит, что человек, каким-то непонятным образом его выучивший, непременно возносится, то есть перестаёт существовать как объект материальной вселенной. Ничья мощь и власть не сможет воспрепятствовать этому, никакие самые тяжёлые оковы его не удержат.
Понятно, что ухудшение демографии через массовое вознесение ни одной стране не грозило ни в какой период истории, а шансы современного человека стать легче, чем дым, однозначно равны нулю… а прежде всего, нет на Земле никого, способного обучить желающего Языку во всей полноте. Но прохождение основ в общеобразовательных школах Розии поставлено из рук вон плохо не иначе для того, чтобы школьники нечаянно не разлетелись, оставив страну без будущего. Студентам однако, выпущенным из школ, где Языка не было, приходилось особенно трудно, нагоняя азы. Ведь это международный язык медицины, биологии, юриспруденции, дипломатии, и просто необходим тому, кто, исследуя, вскрывает древние пласты литературы.
Ещё любой скажет, что основ вполне достаточно тем, кто хочет хвастаться «культурным багажом», а дальше, говорят, стараться попросту бесполезно или даже опасно. Но истинная причина пренебрежения – это негласное представление о том, что способности к ангельскому языку напрямую связаны с таким туманным понятием, как чистота души. Кто-нибудь скажет, что это такое и как можно измерить? А возможны ли варианты чистоты души? Но… все люди знают, что они грешны и мало кто об этом беспокоится, однако отчего-то никому не хочется узнать о своей ангелословесной несостоятельности.
Для тех, кто усвоил несколько больше, внимание и пристрастное отношение общественности обеспечены. В разные эпохи это чествование, возведение в ранг пророка – и принуждение служить власть имущим или гонение. Сегодня, скорее всего, было бы нездоровое преследование со стороны масс-медиа. Вот почему загадкой оставалось скромное положение и вообще неприметность существования Серафимы Киприановны, которая, к тому же, самый старый человек на Земле. До недавнего времени она преподавала в самой обычной школе розийский язык, литературу и этот самый ангельский язык, а ещё могла при необходимости подменить любого учителя в любом классе.
«Она побуждает к деликатности. Не помню, чтобы кто-то о ней говорил плохо, даже наши лихие одноклассники. А что касается известности, когда-то о ней писали в газетах и журналах, снимали документальные фильмы; десять раз (почему только десять?) она была «учителем года», но сейчас будто никого не интересует, хотя чем дальше, тем более феноменальным человеком должна считаться», думала Эгле. У неё накопилось слишком много вопросов, которые никогда не решилась бы задать учительнице, что была так добра, занимаясь с ней у себя дома.
- У меня появилась ещё одна ученица со вчерашнего дня, - пояснила невысказанную мысль Серафима Киприановна, - Соседка моя, Лал. Она меня убедила… значит, будем работать.
- Почему вы не хотите, чтобы мы собирались группой? – спросила Эгле, - Теперь шесть человек, если не ошибаюсь. Вам было бы проще, и времени меньше уходило бы.
- Разный уровень подготовки. Ты, если интересно, прошла дальше всех. Пока ты. Язык именно того и требует, индивидуальных занятий, для любого – и я никогда не считала, что есть люди, которым Язык противопоказан или бесполезен. Но как возможно это обеспечить?
Несмотря на чуткость к любому землянину и современность воззрений стошестидесятивосьмилетней женщины, ходить к ней что на занятия, что в гости было каждый раз испытанием. Даже когда ещё в школе самые буйно-циничные ученики благостно затихали, сосредотачиваясь на её интереснейших уроках, покидая пределы кабинета, все чувствовали облегчение. Что делать, Серафима Киприановна умела читать мысли, а то, что вроде бы этим не злоупотребляла, не отменяло глубинного напряжения душевных сил её визави. Если Эгле предлагала Мартыну навестить учительницу, тот упирался, изрёкая что-то вроде «не желаю, чтобы мои примитивные мыслишки были считаны». И верно, одно дело быть при этом в массе народа, другое – с телепатом один на один.
Сегодня занятие закончилось, Серафима Киприановна по традиции заваривала чай, не позволяя себе помогать. Неосведомлённому человеку в этой бытовой сцене, имевшей место на втором этаже дома очень старого жилого фонда города, в двухкомнатной квартире с белёными стенами, почти без мебели и скромным количеством прочих вещей, ничто не показалось бы фантастическим. Высокая женщина лет пятидесяти, не очень деликатного от природы сложения, но подтянутая и стройная, лёгкая в движениях, одетая в джинсы и вышитую блузу, модно подстриженная. Лишь немного странно, откуда в таком возрасте белоснежная, абсолютная седина.
«А она ведь не потому вышла на пенсию, что мечтала обучать кого-то индивидуально, о нет. Наверное, всё не так просто, и эта лёгкость, звучный голос – лишь видимость. Никто ещё не жил вечно… неизвестно такое, а Серафима Киприановна… совсем одна, каково ей… будет, когда…?» - думалось Эгле, когда она рассматривала гравюры на стене. Они изображали в основном здания и пейзажи.
- Я близко не одна, - откликнулась Серафима Киприановна, - Пожалуйста, отодвинь шторку и посмотри, сколько нас.
Эгле, как это здесь с ней постоянно бывало, смутилась, поэтому молча повернулась к единственной глухой стене, всегда скрытой плотной занавесью.
Сразу распознала, что именно ей открылось, и её поначалу переполнило тихое восхищение. Гипсовая стена представляла собой – от пола и почти до потолка – путешествие из прошлого в настоящее, и места едва хватало, чтобы вместить все положенные прямоугольнички из плотной бумаги, распределённые по законам фамильного древа. Бесчисленные фотографии: неразборчивая сепия, чёрно-белые пересвеченные, паспортные увеличенные, цветные - жизнерадостно и наивно колорированные, профессиональные, студийные и домашние, с камер плёночных, моментальных, цифровых, а также сканы. У самого пола были не фото, а рисунки… удивительные, почти нереальные лица. Каждый прямоугольник висел ровно, в выдержанных интервалах, прикреплённый за специально подклеенное сверху ушко пластиковой кнопкой.
Смысл кнопок чёрных не нуждался в объяснении. Преимущественно белыми прикноплены три ряда сверху. Несколько ветвей обрывались где-то в толще временной субстанции. Восторг прошёл, Эгле быстро пожалела об увиденном. Холодок прошёлся по спине и там остался.
- Сними любую и посмотри на обороте, - посоветовала Серафима Киприановна. Эгле пришлось встать на цыпочки, выбирая второй ряд сверху – надо думать, там поколение маминых ровесников. На карточке - пресимпатичнейшая женщина в красной бандане с младенцем на коленях. «Аррита Кносх». Дата рождения (тридцать шесть лет на сегодня), место проживания (Ярдень, Зигория), телефоны, электронные адреса. Видимая только вблизи, прочерченная по стене простым карандашом линия вела от Арриты и Оттегги Кносхов к фотографиям их детей (двенадцати, девяти и двух годов)… кем приходилась Аррита Серафиме Киприановне, сразу не понять, для этого следовало спуститься по линиям вниз. Эгле прочитала ещё несколько имён: в основном иностранцы, разбросаны по земному шару.
- Не всем места хватает, но о каждом помню… кого знаю. Я имела нескромность начать Древо с себя; мои предки не здесь записаны. Видишь ли, стоит мне захотеть, многие из живых с удовольствием приедут сюда - кто свободен. К стыду своему, отказываю многим им в общении, времени иначе ни на что не хватит.
Но Эгле отчего-то не смогла в это поверить. Она отвела взгляд от гипнотизирующей её схемы. Росчерки снежинок, сигающих вниз по вечерней черноте, вкупе со светящимися прямоугольниками ближайшего, за рощицей, многоэтажного дома превращали балконное окно в динамичный, пугающе точный негатив древа-стены. В ящике за окном что-то зеленело, видимо, убитые внезапными заморозками цветы, которые учительница забыла занести в комнату.
Живи даже все потомки прямо в этих домах, Серафиме Киприановне всё равно должно быть одиноко, как никому на Земле. Тех, чьи портреты у самого пола (кому заглянуть в глаза Эгле не решалась), нет больше ста лет – а Серафима Киприановна помнит их. «Просто она первая… может, все люди будут жить столько или больше. И родители опять не станут хоронить детей». Стоило вслушаться в слова Серафимы Киприановны, чтобы через ноту обнаруживать в них отравляющую горечь. «Такая длинная жизнь не могла пройти без трагедий. Едва ли я хотела бы сейчас о них знать, пусть она меня простит, что не слишком хорошо держу под контролем свои мысли! Точнее, совсем плохо. Наверное, если телепатия станет (к сожалению!) обычным явлением, возникнет необходимость отрабатывать «второй слой вежливости». Но «третьего слоя» быть не должно, иначе каждый человек превратится в луковицу, состоящую из одной шелухи…»
- Что ты, населению Земли точно не грозит, - сказала на это Серафима Киприановна, - Знаю достоверно, что такого эволюция пока не предусматривает, а что до меня, я исключение. Мутант!
Она подошла к стене, встала на табуреточку и прикнопила прямоугольник, который ознаменовал собой начало нового ряда – нового поколения!
- Вчера родился. Имени ещё нет и фотокарточки тоже – я нарисовала. Расскажи лучше, как там в школе? – попросила она Эгле.
«Не поверю, что никто вам этого не рассказывает… простите же!»
- Как там в школе тебе, - уточнила Серафима Киприановна.
- Неплохо, - на автомате ответила Эгле, стараясь представить быстренько, что именно в школе было хорошего, и естественно, сразу же Соню и Мартына, но мысленный кульбит привёл её в замешательство, потому что цепочка мыслей логично приземлялась к Марьиванне Штефановне, Наине и тому, что было позавчера. Впору головой постучаться о стену, как Соня в оранжерее.
- Что Марьянна? – как ни в чём ни бывало, поинтересовалась Серафима Киприановна, - Она ведь некоторое учудила… ну поведай мне, сделай милость!
У Серафимы Киприановны прорезался порой особенный – архаичный, деревенский что ли – выговор, который она позволяла себе в домашней обстановке, в школе же являя только образцовое, нормированное произношение.
Эгле, страшно краснея и подбирая нейтральные слова, поведала, кто учудил на самом деле – и про мышку, которую незаметно поймал Мартын, тоже… Старая учительница, вгоняя её в этический ступор, хохотала, как ребёнок над мультиком, а потом укоризненно изрекла:
- Ох, Марь'янна, девочка… говорила же я ей, чтобы из школы… кхм, не важно. Однако ты не находишь, что свински было бы лишать человека удовольствия вынуть себя из болота за волосы?
«Что сделать, одни живы душой в сто шестьдесят восемь лет, другим в тридцать три жизнь кажется вязкой трясиной», может быть, подразумевалось этой сентенцией?
- Смотря какого… - проговорила сбитая с толку Эгле, - Почему - "болото"?
- Она предпочитает не верить в себя. Но Мартын-то, Мартын! Умница! Где мои семнадцать лет?
«Чего это он «умница»?! О, а она знает, что ему уже как бы семнадцать! Ну конечно, она обязательно должна помнить Полувремя».
На эту мысль Серафима Киприановна никак не ответила.
- А знаешь что? – она вдруг радикально сменила нить беседы, - Лучше бы тебе больше не ходить ко мне, коль скоро я ассоциируюсь у тебя с разнообразными несчастьями и заставляю думать о смерти больше, чем в твоём возрасте положено.
- Не так, - неожиданно взволнованно возразила Эгле, будто давно ждала этого, - Мало ли что я думаю. Я не имею права упускать такую возможность. Сколько разрешите – столько и приду ещё.
- Ты проецируешь то, что положено мне, на себя. Поверь, это больно слышать. Давай ты просто не стесняясь спросишь всё, что тебя волнует, даже если тебе это кажется глупым, а там решим.
Эгле вскинула голову:
- Если так, то я всегда считаю, что родилась по ошибке. Так бывает, по-вашему? Или это просто кокетство с моей стороны – или гордыня?
- Лично мне не встречались люди, которых хотелось бы объявить лишними - Серафима Киприановна ничуть не удивилась, - А ученики, и не только ученики, мне попадались такие, что я почти готова была желать им смерти. С наклонностями мучителей. Наина, которая тебя допекает, по сравнению с ними – светлая сущность, чей Язык мы с тобой пытаемся выучить.
- Вы разве знаете Наину?
- Её мама была у меня и плакалась (да, и она у меня училась). Ты права, Наине не вполне сейчас сладко, хотя кто бы ей поверил, девочке в «полном шоколаде»…
- Не надо больше, я всё поняла.
- Одно дело понимать, потому что положено быть умненькой, а другое – быть совершенно уверенной в своей неотразимой необходимости этому миру. Как Соня твоя, например... это очень правильно, что вы с ней дружите, абсолютно неизбежно… Кстати, уже шесть, если включишь «всемирные новости», то я, скорее всего, покажу тебе человека, которому по нашим с тобой меркам давно впору провалиться в ядро планеты за свою суетную деятельность, ан нет, собой доволен и упитан.
С выпуклого экрана древнего чёрно-белого телика вещали, в который раз за последний месяц, об одиозном князе Каракатицком и его приспешнике генерале Эррое, которые возглавили маленькую Олмидонию, государство в составе Западных земель, намереваясь основать, ни много ни мало, в сердце современной цивилизации аж ядро будущей империи с некими жёсткими устоями, призванными защитить настоящих и будущих подданных от нестабильного, разлагающего ум и нравственные начала, мира. Особенно тяжело слушать было о бессилии Межнационального Совета обратить ситуацию, так как новый властитель не нарушает нормы международного права. Формально не нарушает, очевидно было каждому у экрана.
- Стыдно… в наш-то век! – с нескрываемой горечью произнесла Серафима Киприановна.
Не было совсем понятно, за кого именно ей стыдно.
- А ведь мировые войны всегда начинались с локальных конфликтов в маленьких странах, да? – задумавшись, проговорила Эгле, одновременно решая про себя: «если такое будет на моём веку, отправлюсь туда с миротворцами… когда выучусь».
- Не всегда… Но этот наворотит князёк, как чувствую. Как минимум развалит страну, но людей жальче. Посмотри, самая левая гравюра на стене. Что видишь?
- Карта… ой, Олмидонии?
- Совершенно верно, середина позапрошлого века. Найди на юго-востоке селение Каракатице. Пишется: «коль-нев Каро-Катицеи».
- Нашла!
- Наш Ирместальф оттуда родом. Дворянский род некогда знатный, известный. Что не жилось, не знаю. Ласковое место – горы, озеро, угодья, богатые деревеньки и международный аэропорт почти рядом… аэропорт не видела, врать не буду.
«Ой, она ведь лично была знакома… и замолчи, Эгле, глупая! Думай об… этом, о старом телевизоре хотя бы!»
- Телевизор был в золотой оправе когда-то, а сделан в Иниде – есть, о чём подумать, кстати. Ну-ка, назови главную достопримечательность Олмидонии! – вдруг весело потребовала Серафима Киприановна.
- Инидский Университет, конечно. Он на второй гравюре… кажется.
- Не кажется, он и есть. Твой покорный слуга, устраиваясь на работу в известной тебе Лесошишенской школе, предоставлял в числе прочих нужных бумажек Золотой диплом вот этого самого Университета.
У Эгле было хорошо с арифметикой, да и с историей неплохо, поэтому тотчас перед ней развернулась совершенно невероятная ситуация. Кусок пирога, уже откушенный, не был проглочен сразу.
- Вот именно, - ответила на её мысли Серафима Киприановна, - Теперь, на старости да будет мне позволено похвастаться перед тобой, сообщаю, что была я первой женщиной, которая поступила в учебное учреждение подобного уровня в Западных землях. Да ладно, в единственное в своём роде.
«Однако… но не помню точной даты, когда женщинам было разрешено учиться».
- 6380-й год, - подсказала учительница.
«Ей было тогда… тридцать? лет. Даже в наше время не каждый решается в этом возрасте начать высшее образование. Наверное, это была заветная мечта.»
- Мне было двадцать семь, когда я поступила, за три года до этой даты.
- Как это могло быть? Вы же не выдавали, случайно, себя за мужчину? Ну, как в сказках?
- Ой, насмешила! С моим голосом? Признаюсь, тогда я выглядела исключительно женственно, я и не знала у меня на родине ни одной женщины, которую можно было бы выдать за юношу... Нет, пришла как есть, умея кое-как читать и писать по-олмидонски. И не обучаясь ранее нигде.
«И где об этом написано? Такое не могло остаться в истории незамеченным!»
- В толстых скучных летописях, правда, их автор считал, что не годится расписывать достижения какой-то деревенской бабы, много чести… Как бы с того пошло, что князь Инидский, правящий тогда, пригласил меня на Осеннем Университетском балу, где меня не должно было быть, и вопреки этикету и здравому смыслу, танцевал со мной с одной, а между тем бал для жён и дочерей профессоров и попечителей – это всё дамы благородного происхождения. Пустое… Наш Ирместальф его прямой потомок, Бренна-Гериварда Инидского, правителя Олмидонского.
- Тогда понятно, почему он претендует на власть.
- Нет. Даже в очереди на престол стоять не мог. Его дед – незаконный сын внука князя. Но поросёнком Ирместальф является не по этому признаку, разумеется. Всё, прекращаю сплетничать.
«Нет, в самом деле, как ей удалось…?»
- Да уж, тут есть чему дивиться. Простолюдинка, иностранка без связей, не слишком молодая по тем меркам, нищая и… с детьми на руках… вдова. Да. Знаешь, просто было настолько нужно, что судьба пошла навстречу. И не пожалела по сумме казусов, смею надеяться. Судьба, то есть.
Эгле сидела, как прибитая, мысли спутались так, что для Серафимы Киприановны, должно быть, стали вроде тех Сонькиных каракулей. Эгле было беспричинно страшно.
_________________________________________________
- С тем, кто вы… какую прожили жизнь, вам надо быть посланником мира. Кем-то вроде лица планеты, наравне с королевами Аиосконарийскими. Я правда так считаю. Школа - это важно, но… не ваш масштаб. Я не о том, что надо было… искать известности, не так, конечно, просто вам есть, что дать людям… большему числу людей.
- Оно так выглядит со стороны?
- Да.
- Только правильно считаешь – долгая жизнь не может быть безупречной. Есть, как вы, молодь, сейчас говорите, «косяки», которые серьёзно мешают стремиться к тому, чтобы быть «лицом планеты». И это нормально.
Выходя на лестницу, Эгле знала, что больше сюда не вернётся. «Мне тоже есть, что скрывать, и это стоит уроков. И пусть она меня простит за праздное любопытство и за мысли, которые заставили вспоминать какую-то прошлую боль».
конец главы 13
глава 14
Стена мыслей
читать дальшеА были ли ангелы? Говорят, были когда-то и даже жили рядом с людьми.
До сих пор каждому известно, что постичь всю глубину – всю высоту - ангельского языка люди не способны. Не хватает мощностей мозга, ресурсов психики - физиология не дозволяет. Однако в Розии и в некоторых ещё странах всё никак не отменят давние законы, запрещающие углублённое изучение Языка, ведь предание гласит, что человек, каким-то непонятным образом его выучивший, непременно возносится, то есть перестаёт существовать как объект материальной вселенной. Ничья мощь и власть не сможет воспрепятствовать этому, никакие самые тяжёлые оковы его не удержат.
Понятно, что ухудшение демографии через массовое вознесение ни одной стране не грозило ни в какой период истории, а шансы современного человека стать легче, чем дым, однозначно равны нулю… а прежде всего, нет на Земле никого, способного обучить желающего Языку во всей полноте. Но прохождение основ в общеобразовательных школах Розии поставлено из рук вон плохо не иначе для того, чтобы школьники нечаянно не разлетелись, оставив страну без будущего. Студентам однако, выпущенным из школ, где Языка не было, приходилось особенно трудно, нагоняя азы. Ведь это международный язык медицины, биологии, юриспруденции, дипломатии, и просто необходим тому, кто, исследуя, вскрывает древние пласты литературы.
Ещё любой скажет, что основ вполне достаточно тем, кто хочет хвастаться «культурным багажом», а дальше, говорят, стараться попросту бесполезно или даже опасно. Но истинная причина пренебрежения – это негласное представление о том, что способности к ангельскому языку напрямую связаны с таким туманным понятием, как чистота души. Кто-нибудь скажет, что это такое и как можно измерить? А возможны ли варианты чистоты души? Но… все люди знают, что они грешны и мало кто об этом беспокоится, однако отчего-то никому не хочется узнать о своей ангелословесной несостоятельности.
Для тех, кто усвоил несколько больше, внимание и пристрастное отношение общественности обеспечены. В разные эпохи это чествование, возведение в ранг пророка – и принуждение служить власть имущим или гонение. Сегодня, скорее всего, было бы нездоровое преследование со стороны масс-медиа. Вот почему загадкой оставалось скромное положение и вообще неприметность существования Серафимы Киприановны, которая, к тому же, самый старый человек на Земле. До недавнего времени она преподавала в самой обычной школе розийский язык, литературу и этот самый ангельский язык, а ещё могла при необходимости подменить любого учителя в любом классе.
«Она побуждает к деликатности. Не помню, чтобы кто-то о ней говорил плохо, даже наши лихие одноклассники. А что касается известности, когда-то о ней писали в газетах и журналах, снимали документальные фильмы; десять раз (почему только десять?) она была «учителем года», но сейчас будто никого не интересует, хотя чем дальше, тем более феноменальным человеком должна считаться», думала Эгле. У неё накопилось слишком много вопросов, которые никогда не решилась бы задать учительнице, что была так добра, занимаясь с ней у себя дома.
- У меня появилась ещё одна ученица со вчерашнего дня, - пояснила невысказанную мысль Серафима Киприановна, - Соседка моя, Лал. Она меня убедила… значит, будем работать.
- Почему вы не хотите, чтобы мы собирались группой? – спросила Эгле, - Теперь шесть человек, если не ошибаюсь. Вам было бы проще, и времени меньше уходило бы.
- Разный уровень подготовки. Ты, если интересно, прошла дальше всех. Пока ты. Язык именно того и требует, индивидуальных занятий, для любого – и я никогда не считала, что есть люди, которым Язык противопоказан или бесполезен. Но как возможно это обеспечить?
Несмотря на чуткость к любому землянину и современность воззрений стошестидесятивосьмилетней женщины, ходить к ней что на занятия, что в гости было каждый раз испытанием. Даже когда ещё в школе самые буйно-циничные ученики благостно затихали, сосредотачиваясь на её интереснейших уроках, покидая пределы кабинета, все чувствовали облегчение. Что делать, Серафима Киприановна умела читать мысли, а то, что вроде бы этим не злоупотребляла, не отменяло глубинного напряжения душевных сил её визави. Если Эгле предлагала Мартыну навестить учительницу, тот упирался, изрёкая что-то вроде «не желаю, чтобы мои примитивные мыслишки были считаны». И верно, одно дело быть при этом в массе народа, другое – с телепатом один на один.
Сегодня занятие закончилось, Серафима Киприановна по традиции заваривала чай, не позволяя себе помогать. Неосведомлённому человеку в этой бытовой сцене, имевшей место на втором этаже дома очень старого жилого фонда города, в двухкомнатной квартире с белёными стенами, почти без мебели и скромным количеством прочих вещей, ничто не показалось бы фантастическим. Высокая женщина лет пятидесяти, не очень деликатного от природы сложения, но подтянутая и стройная, лёгкая в движениях, одетая в джинсы и вышитую блузу, модно подстриженная. Лишь немного странно, откуда в таком возрасте белоснежная, абсолютная седина.
«А она ведь не потому вышла на пенсию, что мечтала обучать кого-то индивидуально, о нет. Наверное, всё не так просто, и эта лёгкость, звучный голос – лишь видимость. Никто ещё не жил вечно… неизвестно такое, а Серафима Киприановна… совсем одна, каково ей… будет, когда…?» - думалось Эгле, когда она рассматривала гравюры на стене. Они изображали в основном здания и пейзажи.
- Я близко не одна, - откликнулась Серафима Киприановна, - Пожалуйста, отодвинь шторку и посмотри, сколько нас.
Эгле, как это здесь с ней постоянно бывало, смутилась, поэтому молча повернулась к единственной глухой стене, всегда скрытой плотной занавесью.
Сразу распознала, что именно ей открылось, и её поначалу переполнило тихое восхищение. Гипсовая стена представляла собой – от пола и почти до потолка – путешествие из прошлого в настоящее, и места едва хватало, чтобы вместить все положенные прямоугольнички из плотной бумаги, распределённые по законам фамильного древа. Бесчисленные фотографии: неразборчивая сепия, чёрно-белые пересвеченные, паспортные увеличенные, цветные - жизнерадостно и наивно колорированные, профессиональные, студийные и домашние, с камер плёночных, моментальных, цифровых, а также сканы. У самого пола были не фото, а рисунки… удивительные, почти нереальные лица. Каждый прямоугольник висел ровно, в выдержанных интервалах, прикреплённый за специально подклеенное сверху ушко пластиковой кнопкой.
Смысл кнопок чёрных не нуждался в объяснении. Преимущественно белыми прикноплены три ряда сверху. Несколько ветвей обрывались где-то в толще временной субстанции. Восторг прошёл, Эгле быстро пожалела об увиденном. Холодок прошёлся по спине и там остался.
- Сними любую и посмотри на обороте, - посоветовала Серафима Киприановна. Эгле пришлось встать на цыпочки, выбирая второй ряд сверху – надо думать, там поколение маминых ровесников. На карточке - пресимпатичнейшая женщина в красной бандане с младенцем на коленях. «Аррита Кносх». Дата рождения (тридцать шесть лет на сегодня), место проживания (Ярдень, Зигория), телефоны, электронные адреса. Видимая только вблизи, прочерченная по стене простым карандашом линия вела от Арриты и Оттегги Кносхов к фотографиям их детей (двенадцати, девяти и двух годов)… кем приходилась Аррита Серафиме Киприановне, сразу не понять, для этого следовало спуститься по линиям вниз. Эгле прочитала ещё несколько имён: в основном иностранцы, разбросаны по земному шару.
- Не всем места хватает, но о каждом помню… кого знаю. Я имела нескромность начать Древо с себя; мои предки не здесь записаны. Видишь ли, стоит мне захотеть, многие из живых с удовольствием приедут сюда - кто свободен. К стыду своему, отказываю многим им в общении, времени иначе ни на что не хватит.
Но Эгле отчего-то не смогла в это поверить. Она отвела взгляд от гипнотизирующей её схемы. Росчерки снежинок, сигающих вниз по вечерней черноте, вкупе со светящимися прямоугольниками ближайшего, за рощицей, многоэтажного дома превращали балконное окно в динамичный, пугающе точный негатив древа-стены. В ящике за окном что-то зеленело, видимо, убитые внезапными заморозками цветы, которые учительница забыла занести в комнату.
Живи даже все потомки прямо в этих домах, Серафиме Киприановне всё равно должно быть одиноко, как никому на Земле. Тех, чьи портреты у самого пола (кому заглянуть в глаза Эгле не решалась), нет больше ста лет – а Серафима Киприановна помнит их. «Просто она первая… может, все люди будут жить столько или больше. И родители опять не станут хоронить детей». Стоило вслушаться в слова Серафимы Киприановны, чтобы через ноту обнаруживать в них отравляющую горечь. «Такая длинная жизнь не могла пройти без трагедий. Едва ли я хотела бы сейчас о них знать, пусть она меня простит, что не слишком хорошо держу под контролем свои мысли! Точнее, совсем плохо. Наверное, если телепатия станет (к сожалению!) обычным явлением, возникнет необходимость отрабатывать «второй слой вежливости». Но «третьего слоя» быть не должно, иначе каждый человек превратится в луковицу, состоящую из одной шелухи…»
- Что ты, населению Земли точно не грозит, - сказала на это Серафима Киприановна, - Знаю достоверно, что такого эволюция пока не предусматривает, а что до меня, я исключение. Мутант!
Она подошла к стене, встала на табуреточку и прикнопила прямоугольник, который ознаменовал собой начало нового ряда – нового поколения!
- Вчера родился. Имени ещё нет и фотокарточки тоже – я нарисовала. Расскажи лучше, как там в школе? – попросила она Эгле.
«Не поверю, что никто вам этого не рассказывает… простите же!»
- Как там в школе тебе, - уточнила Серафима Киприановна.
- Неплохо, - на автомате ответила Эгле, стараясь представить быстренько, что именно в школе было хорошего, и естественно, сразу же Соню и Мартына, но мысленный кульбит привёл её в замешательство, потому что цепочка мыслей логично приземлялась к Марьиванне Штефановне, Наине и тому, что было позавчера. Впору головой постучаться о стену, как Соня в оранжерее.
- Что Марьянна? – как ни в чём ни бывало, поинтересовалась Серафима Киприановна, - Она ведь некоторое учудила… ну поведай мне, сделай милость!
У Серафимы Киприановны прорезался порой особенный – архаичный, деревенский что ли – выговор, который она позволяла себе в домашней обстановке, в школе же являя только образцовое, нормированное произношение.
Эгле, страшно краснея и подбирая нейтральные слова, поведала, кто учудил на самом деле – и про мышку, которую незаметно поймал Мартын, тоже… Старая учительница, вгоняя её в этический ступор, хохотала, как ребёнок над мультиком, а потом укоризненно изрекла:
- Ох, Марь'янна, девочка… говорила же я ей, чтобы из школы… кхм, не важно. Однако ты не находишь, что свински было бы лишать человека удовольствия вынуть себя из болота за волосы?
«Что сделать, одни живы душой в сто шестьдесят восемь лет, другим в тридцать три жизнь кажется вязкой трясиной», может быть, подразумевалось этой сентенцией?
- Смотря какого… - проговорила сбитая с толку Эгле, - Почему - "болото"?
- Она предпочитает не верить в себя. Но Мартын-то, Мартын! Умница! Где мои семнадцать лет?
«Чего это он «умница»?! О, а она знает, что ему уже как бы семнадцать! Ну конечно, она обязательно должна помнить Полувремя».
На эту мысль Серафима Киприановна никак не ответила.
- А знаешь что? – она вдруг радикально сменила нить беседы, - Лучше бы тебе больше не ходить ко мне, коль скоро я ассоциируюсь у тебя с разнообразными несчастьями и заставляю думать о смерти больше, чем в твоём возрасте положено.
- Не так, - неожиданно взволнованно возразила Эгле, будто давно ждала этого, - Мало ли что я думаю. Я не имею права упускать такую возможность. Сколько разрешите – столько и приду ещё.
- Ты проецируешь то, что положено мне, на себя. Поверь, это больно слышать. Давай ты просто не стесняясь спросишь всё, что тебя волнует, даже если тебе это кажется глупым, а там решим.
Эгле вскинула голову:
- Если так, то я всегда считаю, что родилась по ошибке. Так бывает, по-вашему? Или это просто кокетство с моей стороны – или гордыня?
- Лично мне не встречались люди, которых хотелось бы объявить лишними - Серафима Киприановна ничуть не удивилась, - А ученики, и не только ученики, мне попадались такие, что я почти готова была желать им смерти. С наклонностями мучителей. Наина, которая тебя допекает, по сравнению с ними – светлая сущность, чей Язык мы с тобой пытаемся выучить.
- Вы разве знаете Наину?
- Её мама была у меня и плакалась (да, и она у меня училась). Ты права, Наине не вполне сейчас сладко, хотя кто бы ей поверил, девочке в «полном шоколаде»…
- Не надо больше, я всё поняла.
- Одно дело понимать, потому что положено быть умненькой, а другое – быть совершенно уверенной в своей неотразимой необходимости этому миру. Как Соня твоя, например... это очень правильно, что вы с ней дружите, абсолютно неизбежно… Кстати, уже шесть, если включишь «всемирные новости», то я, скорее всего, покажу тебе человека, которому по нашим с тобой меркам давно впору провалиться в ядро планеты за свою суетную деятельность, ан нет, собой доволен и упитан.
С выпуклого экрана древнего чёрно-белого телика вещали, в который раз за последний месяц, об одиозном князе Каракатицком и его приспешнике генерале Эррое, которые возглавили маленькую Олмидонию, государство в составе Западных земель, намереваясь основать, ни много ни мало, в сердце современной цивилизации аж ядро будущей империи с некими жёсткими устоями, призванными защитить настоящих и будущих подданных от нестабильного, разлагающего ум и нравственные начала, мира. Особенно тяжело слушать было о бессилии Межнационального Совета обратить ситуацию, так как новый властитель не нарушает нормы международного права. Формально не нарушает, очевидно было каждому у экрана.
- Стыдно… в наш-то век! – с нескрываемой горечью произнесла Серафима Киприановна.
Не было совсем понятно, за кого именно ей стыдно.
- А ведь мировые войны всегда начинались с локальных конфликтов в маленьких странах, да? – задумавшись, проговорила Эгле, одновременно решая про себя: «если такое будет на моём веку, отправлюсь туда с миротворцами… когда выучусь».
- Не всегда… Но этот наворотит князёк, как чувствую. Как минимум развалит страну, но людей жальче. Посмотри, самая левая гравюра на стене. Что видишь?
- Карта… ой, Олмидонии?
- Совершенно верно, середина позапрошлого века. Найди на юго-востоке селение Каракатице. Пишется: «коль-нев Каро-Катицеи».
- Нашла!
- Наш Ирместальф оттуда родом. Дворянский род некогда знатный, известный. Что не жилось, не знаю. Ласковое место – горы, озеро, угодья, богатые деревеньки и международный аэропорт почти рядом… аэропорт не видела, врать не буду.
«Ой, она ведь лично была знакома… и замолчи, Эгле, глупая! Думай об… этом, о старом телевизоре хотя бы!»
- Телевизор был в золотой оправе когда-то, а сделан в Иниде – есть, о чём подумать, кстати. Ну-ка, назови главную достопримечательность Олмидонии! – вдруг весело потребовала Серафима Киприановна.
- Инидский Университет, конечно. Он на второй гравюре… кажется.
- Не кажется, он и есть. Твой покорный слуга, устраиваясь на работу в известной тебе Лесошишенской школе, предоставлял в числе прочих нужных бумажек Золотой диплом вот этого самого Университета.
У Эгле было хорошо с арифметикой, да и с историей неплохо, поэтому тотчас перед ней развернулась совершенно невероятная ситуация. Кусок пирога, уже откушенный, не был проглочен сразу.
- Вот именно, - ответила на её мысли Серафима Киприановна, - Теперь, на старости да будет мне позволено похвастаться перед тобой, сообщаю, что была я первой женщиной, которая поступила в учебное учреждение подобного уровня в Западных землях. Да ладно, в единственное в своём роде.
«Однако… но не помню точной даты, когда женщинам было разрешено учиться».
- 6380-й год, - подсказала учительница.
«Ей было тогда… тридцать? лет. Даже в наше время не каждый решается в этом возрасте начать высшее образование. Наверное, это была заветная мечта.»
- Мне было двадцать семь, когда я поступила, за три года до этой даты.
- Как это могло быть? Вы же не выдавали, случайно, себя за мужчину? Ну, как в сказках?
- Ой, насмешила! С моим голосом? Признаюсь, тогда я выглядела исключительно женственно, я и не знала у меня на родине ни одной женщины, которую можно было бы выдать за юношу... Нет, пришла как есть, умея кое-как читать и писать по-олмидонски. И не обучаясь ранее нигде.
«И где об этом написано? Такое не могло остаться в истории незамеченным!»
- В толстых скучных летописях, правда, их автор считал, что не годится расписывать достижения какой-то деревенской бабы, много чести… Как бы с того пошло, что князь Инидский, правящий тогда, пригласил меня на Осеннем Университетском балу, где меня не должно было быть, и вопреки этикету и здравому смыслу, танцевал со мной с одной, а между тем бал для жён и дочерей профессоров и попечителей – это всё дамы благородного происхождения. Пустое… Наш Ирместальф его прямой потомок, Бренна-Гериварда Инидского, правителя Олмидонского.
- Тогда понятно, почему он претендует на власть.
- Нет. Даже в очереди на престол стоять не мог. Его дед – незаконный сын внука князя. Но поросёнком Ирместальф является не по этому признаку, разумеется. Всё, прекращаю сплетничать.
«Нет, в самом деле, как ей удалось…?»
- Да уж, тут есть чему дивиться. Простолюдинка, иностранка без связей, не слишком молодая по тем меркам, нищая и… с детьми на руках… вдова. Да. Знаешь, просто было настолько нужно, что судьба пошла навстречу. И не пожалела по сумме казусов, смею надеяться. Судьба, то есть.
Эгле сидела, как прибитая, мысли спутались так, что для Серафимы Киприановны, должно быть, стали вроде тех Сонькиных каракулей. Эгле было беспричинно страшно.
_________________________________________________
- С тем, кто вы… какую прожили жизнь, вам надо быть посланником мира. Кем-то вроде лица планеты, наравне с королевами Аиосконарийскими. Я правда так считаю. Школа - это важно, но… не ваш масштаб. Я не о том, что надо было… искать известности, не так, конечно, просто вам есть, что дать людям… большему числу людей.
- Оно так выглядит со стороны?
- Да.
- Только правильно считаешь – долгая жизнь не может быть безупречной. Есть, как вы, молодь, сейчас говорите, «косяки», которые серьёзно мешают стремиться к тому, чтобы быть «лицом планеты». И это нормально.
Выходя на лестницу, Эгле знала, что больше сюда не вернётся. «Мне тоже есть, что скрывать, и это стоит уроков. И пусть она меня простит за праздное любопытство и за мысли, которые заставили вспоминать какую-то прошлую боль».
конец главы 13
глава 14
@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная