Глава 1
1.
2. Ученик-невидимка (дурная сказка)
читать дальшеРаньше и подумать не мог, что существует «пошлость» и как она выглядит в людях, а вдруг сам стал различать её. Когда стал наблюдательным и – наверное! – в своём роде ироничным.
Ведь те похожи.
Говорят одинаково.
Они схоже одеваются.
У них одинаковые реакции.
Правда, так и не расстался с древним – мутным представлением о том, что за его спиной всегда какая-то цветная жизнь, недоступная его и только его восприятию. Насколько мало помнил, что такое цвет, настолько невнятными были его представления о жизни других людей.
Но другие люди имели то, чего у него никогда не будет - врата в свободу за спиной у каждого заурядного гражданина.
Только не видел их каждый, нет, не видел. Не видели, не поворачивались лицом, случайно, неосознанно пользовались – и спокойно выпускали из рук, неблагодарно выпускали радость, чтобы часто и случайно подбирать её снова.
Другие люди умели ходить, невзирая на силовые линии.
Пространство заполнено сетью. В помещениях школы она особенно действует. Когда Стас передвигался от одного пункта к другому, ноги несли его вдоль тех линий, что стелились по полу (даже если на пути был кто-то другой), а в положенных местах он спотыкался раз за разом.
Он видел, как там, где для него поперёк коридора натянута толстая жила, другие, не замедляя шаг, уносят её с собой, не чувствуя, как невидимая верёвка тянется за ними, попадает под ноги кому-то ещё и иногда захлёстывает петлёй; что струны разной степени посечённости и размочаленности, разной толщины и прозрачности, проходят сквозь стены, потолки коридоров, кабинетов - во всех направлениях, держат одна другую узлами, прогибаются вслед за движением людей, цепляются за них. За смену все, кто ходил по школе, так запутывают в них себя и окружающих, что вспыхивают ссоры, и каждый судорожно вычищает пространство под себя, тесня других.
Но это все находят обыкновенным.
Его могли заставить остаться после уроков в этой разбухшей сети. Тут реальность искажалась особенно. Бабушка обязательно наказывала его за опоздание домой, так же, как и за опоздание в школу – и причина была… таинственна. Ведь она знала же всё, что в школе происходило.
Ещё обречённо ждал, когда в годовой сети придёт срок болеть гриппом. Срок был с конца декабря по вторую половину января – равенствовал, другими словами, каникулам. И в срок этот свершалось с ним… что-то.
(Шум в голове.)
После этого Стас возобновлялся привидением.
Он ненавидел школу, ненавидел каникулы.
Он ненавидел себя и жизнь.
Ненавидели его. В охотку, когда замечали. Это было примерно каждый день. Он молчал: его основное состояние. Закрывал глаза, чтобы его не заметили. Учителя скользили по нему рыбьим взглядом и тяжело вздыхали. Иногда обстоятельства и паутина, заплетавшие школу, вынуждали их, и обращались учителя тогда к Стасу с глухим чувством раздражения и неясной тревоги. Вот он оказывался отвечающим у доски, где всё – и плоское, и трёхмерное - как на пересвеченной фотографии, и очень холодно даже после холодного закутка на заднем ряду. Острые блики на доске мешают видеть, что он пишет мелом и что уже написано кем-то. А на интерактивной доске или мониторах компьютеров он не видел вообще ничего и оттого не мог взять в голову, чему же учит информатика.
Эти факты не могли не радовать соучеников. Их кинжальные взгляды в спину не давали расправиться лёгким. Стоило оказаться лицом к любому, как начиналось одно и то же. Лица, за секунду до этого беззаботные, искажались в непроизвольных гримасах оскорбительного и необъяснимого отвращения, которое сменялось истерическим весельем. Любой самый косноязычный школьник вдруг обретал истинное лингвистическое вдохновение, начиная чувствовать себя так хорошо, как если бы, угощаем приторной карамелькой, получал бонусом лишние пять минут перемены. Недружный класс, глядя на неприкаянного подростка в поношенной нелепой одежде, медленно реагирующего на всё, фантастическим образом солидаризировался, с наслаждением перечисляя и бичуя его странности - обыкновенный угрюмый вид, молчаливость, неуклюжесть и - яркие эпизоды из ряда вон выходящего странного поведения, память о которых эхом блуждала годами. Парни без стеснения показывали пальцем, девушки демонстративно ласкались к ним, символически требуя "защиты" от потустороннего чудовища. Никто Стаса не щадил. Проходившие рядом взрослые вздыхали, скользили по собранию заученным взглядом, и продолжали путь с чувством опустошающего раздражения, иногда делая беспомощное, безадресное замечание.
Иногда слов тех и других набиралось на лавину тупой физической боли.
… дать отпор, отшутиться, оправдаться? Сбежать на край света? Стать другим? Этого не было никогда.
Но, иногда без предупреждения происходило такое: глумящаяся компания ещё несколько секунд обсмеивала пространство, где он только что был, а он, на миг почувствовав себя тенью, проскальзывал между и оказывался в другом конце коридора. Обнаруживая его отсутствие, все немного удивлялись и расходились.
О том, возможно ли школу закончить, он не думал. Привыкнув существовать в аду безвременья, он знал, что Бабушка и школа - это навечно.
Но иногда осознавал, что просто видит пусть тяжёлый, но только сон. Наверняка он давно студент, который начитался на ночь мистики. Или побаловался наркотиком, в первый и последний раз.
3.
1.
2. Ученик-невидимка (дурная сказка)
читать дальшеРаньше и подумать не мог, что существует «пошлость» и как она выглядит в людях, а вдруг сам стал различать её. Когда стал наблюдательным и – наверное! – в своём роде ироничным.
Ведь те похожи.
Говорят одинаково.
Они схоже одеваются.
У них одинаковые реакции.
Правда, так и не расстался с древним – мутным представлением о том, что за его спиной всегда какая-то цветная жизнь, недоступная его и только его восприятию. Насколько мало помнил, что такое цвет, настолько невнятными были его представления о жизни других людей.
Но другие люди имели то, чего у него никогда не будет - врата в свободу за спиной у каждого заурядного гражданина.
Только не видел их каждый, нет, не видел. Не видели, не поворачивались лицом, случайно, неосознанно пользовались – и спокойно выпускали из рук, неблагодарно выпускали радость, чтобы часто и случайно подбирать её снова.
Другие люди умели ходить, невзирая на силовые линии.
Пространство заполнено сетью. В помещениях школы она особенно действует. Когда Стас передвигался от одного пункта к другому, ноги несли его вдоль тех линий, что стелились по полу (даже если на пути был кто-то другой), а в положенных местах он спотыкался раз за разом.
Он видел, как там, где для него поперёк коридора натянута толстая жила, другие, не замедляя шаг, уносят её с собой, не чувствуя, как невидимая верёвка тянется за ними, попадает под ноги кому-то ещё и иногда захлёстывает петлёй; что струны разной степени посечённости и размочаленности, разной толщины и прозрачности, проходят сквозь стены, потолки коридоров, кабинетов - во всех направлениях, держат одна другую узлами, прогибаются вслед за движением людей, цепляются за них. За смену все, кто ходил по школе, так запутывают в них себя и окружающих, что вспыхивают ссоры, и каждый судорожно вычищает пространство под себя, тесня других.
Но это все находят обыкновенным.
Его могли заставить остаться после уроков в этой разбухшей сети. Тут реальность искажалась особенно. Бабушка обязательно наказывала его за опоздание домой, так же, как и за опоздание в школу – и причина была… таинственна. Ведь она знала же всё, что в школе происходило.
Ещё обречённо ждал, когда в годовой сети придёт срок болеть гриппом. Срок был с конца декабря по вторую половину января – равенствовал, другими словами, каникулам. И в срок этот свершалось с ним… что-то.
(Шум в голове.)
После этого Стас возобновлялся привидением.
Он ненавидел школу, ненавидел каникулы.
Он ненавидел себя и жизнь.
Ненавидели его. В охотку, когда замечали. Это было примерно каждый день. Он молчал: его основное состояние. Закрывал глаза, чтобы его не заметили. Учителя скользили по нему рыбьим взглядом и тяжело вздыхали. Иногда обстоятельства и паутина, заплетавшие школу, вынуждали их, и обращались учителя тогда к Стасу с глухим чувством раздражения и неясной тревоги. Вот он оказывался отвечающим у доски, где всё – и плоское, и трёхмерное - как на пересвеченной фотографии, и очень холодно даже после холодного закутка на заднем ряду. Острые блики на доске мешают видеть, что он пишет мелом и что уже написано кем-то. А на интерактивной доске или мониторах компьютеров он не видел вообще ничего и оттого не мог взять в голову, чему же учит информатика.
Эти факты не могли не радовать соучеников. Их кинжальные взгляды в спину не давали расправиться лёгким. Стоило оказаться лицом к любому, как начиналось одно и то же. Лица, за секунду до этого беззаботные, искажались в непроизвольных гримасах оскорбительного и необъяснимого отвращения, которое сменялось истерическим весельем. Любой самый косноязычный школьник вдруг обретал истинное лингвистическое вдохновение, начиная чувствовать себя так хорошо, как если бы, угощаем приторной карамелькой, получал бонусом лишние пять минут перемены. Недружный класс, глядя на неприкаянного подростка в поношенной нелепой одежде, медленно реагирующего на всё, фантастическим образом солидаризировался, с наслаждением перечисляя и бичуя его странности - обыкновенный угрюмый вид, молчаливость, неуклюжесть и - яркие эпизоды из ряда вон выходящего странного поведения, память о которых эхом блуждала годами. Парни без стеснения показывали пальцем, девушки демонстративно ласкались к ним, символически требуя "защиты" от потустороннего чудовища. Никто Стаса не щадил. Проходившие рядом взрослые вздыхали, скользили по собранию заученным взглядом, и продолжали путь с чувством опустошающего раздражения, иногда делая беспомощное, безадресное замечание.
Иногда слов тех и других набиралось на лавину тупой физической боли.
… дать отпор, отшутиться, оправдаться? Сбежать на край света? Стать другим? Этого не было никогда.
Но, иногда без предупреждения происходило такое: глумящаяся компания ещё несколько секунд обсмеивала пространство, где он только что был, а он, на миг почувствовав себя тенью, проскальзывал между и оказывался в другом конце коридора. Обнаруживая его отсутствие, все немного удивлялись и расходились.
О том, возможно ли школу закончить, он не думал. Привыкнув существовать в аду безвременья, он знал, что Бабушка и школа - это навечно.
Но иногда осознавал, что просто видит пусть тяжёлый, но только сон. Наверняка он давно студент, который начитался на ночь мистики. Или побаловался наркотиком, в первый и последний раз.
3.
@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом