Глава 5
Долина Терпящих Бедствие
читать дальшеЗдесь бесконечно идёт снег из пепла. Осыпаются ржавые иглы с ломких ржавых ветвей, но никогда не до конца. Чёрные и белёсые хлопья спускаются размеренно до головокружения – и если случилось отвлечься, можно увидеть всю Долину как бы постоянно восходящей ввысь, но это ложное ощущение, порождаемое отзвуками рефлексов и навыков оставленной в сугробе телесной оболочки.
Земля осталась то ли далеко внизу, то ли высоко над головой, но на расстоянии, большем, чем миллион световых лет. Мысль, посланная с Земли, сюда не доберётся. Место, ниоткуда извне не наблюдаемое, место без названия, место его трудов. Не имеющее привычных измерений. Если в вязком геле, что здесь вместо воздуха, он назначил верх, низ, условное небо (невидимое из-за блуждающих линз, рябящих оптических эффектов и оседающих прямо на глаза туманов), а ещё горизонт и почву под ногами (устланную гранулами, похожими на керамзит), то потому, что видел их двух, сидящих спиной одна к другой, и от них вёл все отсчёты.
Соня и Эгле неподвижны и безмолвны. Они держатся за руки (так быть и должно). Они были совсем такие, как он знал, только волосы у каждой больше не длинные. Если к ним повернуться и смотреть, немедленно затягивало полное впечатление, что живы, просто между вдохом и выдохом, и вот любая из них… сморгнет… повернёт голову и встретится глазами. Боялся этого и не смотрел, как бы ни влекло: когда кто-то в этом мире открывал глаза и вставал, это означало гибель человека на Земле.
У Эгле на руке можно было видеть браслет, сплетённый из сотни камушков; на шее у Сони – перламутровый кулон. Предметы указывали на то, что их кто-то избрал. Они могли сработать как магниты: помочь тем, кто их дарил, вытянуть девушек из беды. Или наоборот: затянуть в Долину и самих дарителей. Как повернёт судьба.
Меч был продолжением руки, продолжением разума. Меч был многодейственным инструментом. Обнаружив себя его обладателем, Стас, знавший себя только неуклюжим и скованным, не почувствовал чего-то особенного. Просто меч был с ним всегда – и до рождения на Земле тоже. Здесь постоянно появлялось много всякого, и налёты следовало отражать, классифицировать, обдумывать, предугадывать. Реакция требовалась такая, о какой он, не посетивший ни одного урока физкультуры на Земле, не сыгравший ни в одну компьютерную игру, не мог даже мечтать. Но Стасу были безразличны новизна опыта, и воодушевление его не обманывало. Его обрадовало бы только одно – если бы Эгле и Соня исчезли отсюда.
Или хотя бы стали менее отчётливо видимы. Это было место, откуда видны проекции, тени людей, попавших в беду, тех, чья жизнь находилась на волоске. Они здесь повсюду – Стас мог бы видеть всех в долине, но он хотел и мог себе позволить видеть только двух. И видеть, находясь как бы рядом, видеть совсем недолго. Его неусыпная забота была - спиной к ним, вокруг них описывать круги и стеречь. Всё, что на Земле воплощалось в беды и проблемы, здесь имело видимость зловещих сущностей, которые появлялись с любой стороны, и Стас с ними сражался .
Он мог рассечь. Мог смять рукой, затоптать, а мог перенаправить, лёгким движением острия указав другую траекторию. Тогда тёмная сущность находила – и неизбежно - другую мишень-человека, но это Стасу было всё равно. Ещё мечом можно проткнуть точечное отверстие в ткани Долины, и сущность, умело перенаправленная, утягивалась туда, как вода в слив раковины. Точечный прокол мог затянуться, а мог разойтись, тогда выходило только хуже. Оттуда прорывались мириады других тварей, и хорошо, если их не интересовали Соня и Эгле, и они уносились куда-то. Потому что далеко не со всеми Стас мог справиться.
Порой прорехи возникали сами, он усердно засыпал их грунтом, в котором не было под ногами недостатка. Тогда меч только мешал – а отложить, разъединить с рукой меч было невозможно.
Он должен быть внимательным всегда. Не будет ему другого дела до скончания Вселенной.
То, с чем он имеет дело, это один из огромного набора Планов, то есть пространств, каждое из которых отражает и описывает какой-то важный аспект – невидимые составляющие любого человека. Считается, что душа безбрежна и непознаваема, но, выходит, есть коды, вскрывающие эти метафизические файлы, и есть пути, чтобы их разыскать в архивах Вселенной, прочитать, изменить, стереть?
Есть, есть способы, для избранных – тех, кто знает больше.
Стало быть, Стас был из них? До того, как родиться на Земле, до того, как весь мир, известный людям, сформировался с его физическими константами?
Ведь покидая в последний день декабря дом Бабушки, он рассчитывал попасть в нечто похожее на эту долину.
Но… он предпочитал верить, что никаким «избранным» не позволено менять «настройки» себе на потеху. Потому что иначе нечего было бы ему любить и искать. Душа Сони и душа Эгле, непознаваемые и бесконечные. Только так. И то же самое у других, безразличных ему людей, иначе где, зачем была бы возможность жить, искать, любить для Сони, для Эгле?
И всё-таки он видит их здесь - видит как символ, как сечение, как аспект, как один из чертежей сложного механизма – так во что верить? Если души существуют, их отражение должно находиться там, где светло и высоко, за вратами свободы, в мире истинного бессмертия. И уж совершенно точно не должны быть доступны зрению таких, как Стас. Таких, как Бабушка.
В Долине Терпящих Бедствие. Он сам, первый, дал не-месту название.
Неважно. Лишь бы защитить.
Он знал, что Бабушка рыщет где-то почти рядом, в мире, куда отправляла людей толпами, а сама береглась заглянуть до последних времён. Вынюхивает следы, проскальзывает дорогами, ему недоступными. Ведает силами, ему неподвластными. Он же никакой не избранный, и нет для него особого знания, кроме того, что нет ничего понятного ему. Нет ориентира ни в одном из миров, кроме двух ориентиров, а надежды не было и не будет. И что с того, что он всё-таки здесь. Видимо, он тоже одна из теней, заполняющих Долину.
Ещё нельзя сбрасывать со счетов, что есть только агонические видения умирающего в снегу. Вся жизнь могла быть только плодом этой агонии, и что происходило и кто он на самом деле – никогда не узнать. Зато тогда он вправе смириться с иллюзорностью того, что видел и чувствовал, признать Соню и Эгле несуществующими, а следовательно не нуждающимися в защите – и, свернувшись в точку, свободно странствовать в любом из возможных миров. Это равновероятно с тем, что агонии нет, а есть его воля и его выбор.
Но и тогда он может, и даже должен бросить их на произвол всех нижних миров! Потому что миссия неосуществима – их не удержать даже на этой грани. И видит, как тонкой струйкой, подобно звезде подле чёрной дыры, постепенно отторгаются его и без того ничтожные силы, вся его сущность. Там, за ещё более низким порогом, он будет обезличен и включён в тёмную материю потустороннего. Это дело времени, его субъективного времени. Можно считать, он уже там.
Только выбор снова будет тем же. Защищать. До последнего.
Опаснее всех чудовищ летающие белые платки. Теперь-то Стас знал, что же вязала без конца на своих спицах Бабушка. Невидимые в обычном мире, здесь они оборачивались её слугами, верными шпионами. Даже в условиях недостатка прежней, легендарной своей силы, которой успела прихвастнуть, Бабушка времени даром не теряла и всегда подразумевала шанс вернуть себе могущество. И первым условием, несомненно было - выполнять угрозы во что бы то ни стало. Чтобы её слово не запустевало.
Белые платки нельзя рубить, они подают ей сигналы. Их нельзя отклонить прямо, только через буферы других потоков, чтобы не было всплесков, отличных от средней фоновой картины… не выдать, где же Соня, где Эгле, не выдать, что есть в Долине люди под особым покровительством. Белые платки можно развеять в прах быстрым вращением меча, но после нужно создавать их фантомы, летящие совсем другой дорогой, имитирующие их сигналы…
Труднее задачи не было, но Стас представлял, как это делать. Потому что он и сам был одним из этих платков - когда-то не столь аккуратно, не теми, что всегда, спицами, не на том, как обычно, их количестве, не под той луной - связанный Бабушкой и одушевлённый приступом злобного недовольства. Платком, который нельзя распустить.
Он бился, уже зная, что никакое волевое, умственное, физическое, волшебное усилие не позволит справиться – слишком ничтожен он, во всех мирах. Он проиграл.
… и настало: он увидел, как Соня поднимается и уходит. Так заканчивалось всё, что он знал и мог. Он закричал:
- Соня! Нет! Вернись обратно!
От крика ссохлись или разлетелись прочь все существа, что ошивались поблизости.
- Не делай этого! Нельзя! Здесь опасно!
Только Соня не слышит. Его никто и никогда не слышит.
Там, на Земле, Соня сидит на кухне, рискованно раскачивается на стуле и говорит то, за что спустя несколько минут проклянёт себя.
- Не оставляй Эгле!
Теперь нет никакого секрета в их местонахождении. Они обречены.
Стас понимает, что Соню уже не остановить: даже если встать на её пути, она пройдёт сквозь. Их пути никогда не совпадут.
Он бросается к Эгле и видит её удивлённый, осмысленный взгляд.
- Нет… закрой глаза… закрой глаза… живи!
Эгле на снежном склоне за автотрассой.
- Ну всё уже, уже всё, мы же – бессмертные! – шепчет ей Мартын, убирая льдинки с её лица, из ладоней, целуя её.
Стас немыслимо изворачивается, круша в прах всё, что его и Эгле окружает. Пока не оказывается в пустоте, где только переломанные ржавые ветки да хлопья пепла, мягко опускающиеся на голову и привычно застилающие глаза. Руки и меч наливаются такой тяжестью, что почти отваливаются. Тонкая струйка энергии, связывающая с чёрной дырой, держит Стаса, как поводок. Бабушка маячит не близко и не далеко; он видит спиной её насмешку и торжество.
конец главы 5
глава 6
Долина Терпящих Бедствие
читать дальшеЗдесь бесконечно идёт снег из пепла. Осыпаются ржавые иглы с ломких ржавых ветвей, но никогда не до конца. Чёрные и белёсые хлопья спускаются размеренно до головокружения – и если случилось отвлечься, можно увидеть всю Долину как бы постоянно восходящей ввысь, но это ложное ощущение, порождаемое отзвуками рефлексов и навыков оставленной в сугробе телесной оболочки.
Земля осталась то ли далеко внизу, то ли высоко над головой, но на расстоянии, большем, чем миллион световых лет. Мысль, посланная с Земли, сюда не доберётся. Место, ниоткуда извне не наблюдаемое, место без названия, место его трудов. Не имеющее привычных измерений. Если в вязком геле, что здесь вместо воздуха, он назначил верх, низ, условное небо (невидимое из-за блуждающих линз, рябящих оптических эффектов и оседающих прямо на глаза туманов), а ещё горизонт и почву под ногами (устланную гранулами, похожими на керамзит), то потому, что видел их двух, сидящих спиной одна к другой, и от них вёл все отсчёты.
Соня и Эгле неподвижны и безмолвны. Они держатся за руки (так быть и должно). Они были совсем такие, как он знал, только волосы у каждой больше не длинные. Если к ним повернуться и смотреть, немедленно затягивало полное впечатление, что живы, просто между вдохом и выдохом, и вот любая из них… сморгнет… повернёт голову и встретится глазами. Боялся этого и не смотрел, как бы ни влекло: когда кто-то в этом мире открывал глаза и вставал, это означало гибель человека на Земле.
У Эгле на руке можно было видеть браслет, сплетённый из сотни камушков; на шее у Сони – перламутровый кулон. Предметы указывали на то, что их кто-то избрал. Они могли сработать как магниты: помочь тем, кто их дарил, вытянуть девушек из беды. Или наоборот: затянуть в Долину и самих дарителей. Как повернёт судьба.
Меч был продолжением руки, продолжением разума. Меч был многодейственным инструментом. Обнаружив себя его обладателем, Стас, знавший себя только неуклюжим и скованным, не почувствовал чего-то особенного. Просто меч был с ним всегда – и до рождения на Земле тоже. Здесь постоянно появлялось много всякого, и налёты следовало отражать, классифицировать, обдумывать, предугадывать. Реакция требовалась такая, о какой он, не посетивший ни одного урока физкультуры на Земле, не сыгравший ни в одну компьютерную игру, не мог даже мечтать. Но Стасу были безразличны новизна опыта, и воодушевление его не обманывало. Его обрадовало бы только одно – если бы Эгле и Соня исчезли отсюда.
Или хотя бы стали менее отчётливо видимы. Это было место, откуда видны проекции, тени людей, попавших в беду, тех, чья жизнь находилась на волоске. Они здесь повсюду – Стас мог бы видеть всех в долине, но он хотел и мог себе позволить видеть только двух. И видеть, находясь как бы рядом, видеть совсем недолго. Его неусыпная забота была - спиной к ним, вокруг них описывать круги и стеречь. Всё, что на Земле воплощалось в беды и проблемы, здесь имело видимость зловещих сущностей, которые появлялись с любой стороны, и Стас с ними сражался .
Он мог рассечь. Мог смять рукой, затоптать, а мог перенаправить, лёгким движением острия указав другую траекторию. Тогда тёмная сущность находила – и неизбежно - другую мишень-человека, но это Стасу было всё равно. Ещё мечом можно проткнуть точечное отверстие в ткани Долины, и сущность, умело перенаправленная, утягивалась туда, как вода в слив раковины. Точечный прокол мог затянуться, а мог разойтись, тогда выходило только хуже. Оттуда прорывались мириады других тварей, и хорошо, если их не интересовали Соня и Эгле, и они уносились куда-то. Потому что далеко не со всеми Стас мог справиться.
Порой прорехи возникали сами, он усердно засыпал их грунтом, в котором не было под ногами недостатка. Тогда меч только мешал – а отложить, разъединить с рукой меч было невозможно.
Он должен быть внимательным всегда. Не будет ему другого дела до скончания Вселенной.
То, с чем он имеет дело, это один из огромного набора Планов, то есть пространств, каждое из которых отражает и описывает какой-то важный аспект – невидимые составляющие любого человека. Считается, что душа безбрежна и непознаваема, но, выходит, есть коды, вскрывающие эти метафизические файлы, и есть пути, чтобы их разыскать в архивах Вселенной, прочитать, изменить, стереть?
Есть, есть способы, для избранных – тех, кто знает больше.
Стало быть, Стас был из них? До того, как родиться на Земле, до того, как весь мир, известный людям, сформировался с его физическими константами?
Ведь покидая в последний день декабря дом Бабушки, он рассчитывал попасть в нечто похожее на эту долину.
Но… он предпочитал верить, что никаким «избранным» не позволено менять «настройки» себе на потеху. Потому что иначе нечего было бы ему любить и искать. Душа Сони и душа Эгле, непознаваемые и бесконечные. Только так. И то же самое у других, безразличных ему людей, иначе где, зачем была бы возможность жить, искать, любить для Сони, для Эгле?
И всё-таки он видит их здесь - видит как символ, как сечение, как аспект, как один из чертежей сложного механизма – так во что верить? Если души существуют, их отражение должно находиться там, где светло и высоко, за вратами свободы, в мире истинного бессмертия. И уж совершенно точно не должны быть доступны зрению таких, как Стас. Таких, как Бабушка.
В Долине Терпящих Бедствие. Он сам, первый, дал не-месту название.
Неважно. Лишь бы защитить.
Он знал, что Бабушка рыщет где-то почти рядом, в мире, куда отправляла людей толпами, а сама береглась заглянуть до последних времён. Вынюхивает следы, проскальзывает дорогами, ему недоступными. Ведает силами, ему неподвластными. Он же никакой не избранный, и нет для него особого знания, кроме того, что нет ничего понятного ему. Нет ориентира ни в одном из миров, кроме двух ориентиров, а надежды не было и не будет. И что с того, что он всё-таки здесь. Видимо, он тоже одна из теней, заполняющих Долину.
Ещё нельзя сбрасывать со счетов, что есть только агонические видения умирающего в снегу. Вся жизнь могла быть только плодом этой агонии, и что происходило и кто он на самом деле – никогда не узнать. Зато тогда он вправе смириться с иллюзорностью того, что видел и чувствовал, признать Соню и Эгле несуществующими, а следовательно не нуждающимися в защите – и, свернувшись в точку, свободно странствовать в любом из возможных миров. Это равновероятно с тем, что агонии нет, а есть его воля и его выбор.
Но и тогда он может, и даже должен бросить их на произвол всех нижних миров! Потому что миссия неосуществима – их не удержать даже на этой грани. И видит, как тонкой струйкой, подобно звезде подле чёрной дыры, постепенно отторгаются его и без того ничтожные силы, вся его сущность. Там, за ещё более низким порогом, он будет обезличен и включён в тёмную материю потустороннего. Это дело времени, его субъективного времени. Можно считать, он уже там.
Только выбор снова будет тем же. Защищать. До последнего.
Опаснее всех чудовищ летающие белые платки. Теперь-то Стас знал, что же вязала без конца на своих спицах Бабушка. Невидимые в обычном мире, здесь они оборачивались её слугами, верными шпионами. Даже в условиях недостатка прежней, легендарной своей силы, которой успела прихвастнуть, Бабушка времени даром не теряла и всегда подразумевала шанс вернуть себе могущество. И первым условием, несомненно было - выполнять угрозы во что бы то ни стало. Чтобы её слово не запустевало.
Белые платки нельзя рубить, они подают ей сигналы. Их нельзя отклонить прямо, только через буферы других потоков, чтобы не было всплесков, отличных от средней фоновой картины… не выдать, где же Соня, где Эгле, не выдать, что есть в Долине люди под особым покровительством. Белые платки можно развеять в прах быстрым вращением меча, но после нужно создавать их фантомы, летящие совсем другой дорогой, имитирующие их сигналы…
Труднее задачи не было, но Стас представлял, как это делать. Потому что он и сам был одним из этих платков - когда-то не столь аккуратно, не теми, что всегда, спицами, не на том, как обычно, их количестве, не под той луной - связанный Бабушкой и одушевлённый приступом злобного недовольства. Платком, который нельзя распустить.
Он бился, уже зная, что никакое волевое, умственное, физическое, волшебное усилие не позволит справиться – слишком ничтожен он, во всех мирах. Он проиграл.
… и настало: он увидел, как Соня поднимается и уходит. Так заканчивалось всё, что он знал и мог. Он закричал:
- Соня! Нет! Вернись обратно!
От крика ссохлись или разлетелись прочь все существа, что ошивались поблизости.
- Не делай этого! Нельзя! Здесь опасно!
Только Соня не слышит. Его никто и никогда не слышит.
Там, на Земле, Соня сидит на кухне, рискованно раскачивается на стуле и говорит то, за что спустя несколько минут проклянёт себя.
- Не оставляй Эгле!
Теперь нет никакого секрета в их местонахождении. Они обречены.
Стас понимает, что Соню уже не остановить: даже если встать на её пути, она пройдёт сквозь. Их пути никогда не совпадут.
Он бросается к Эгле и видит её удивлённый, осмысленный взгляд.
- Нет… закрой глаза… закрой глаза… живи!
Эгле на снежном склоне за автотрассой.
- Ну всё уже, уже всё, мы же – бессмертные! – шепчет ей Мартын, убирая льдинки с её лица, из ладоней, целуя её.
Стас немыслимо изворачивается, круша в прах всё, что его и Эгле окружает. Пока не оказывается в пустоте, где только переломанные ржавые ветки да хлопья пепла, мягко опускающиеся на голову и привычно застилающие глаза. Руки и меч наливаются такой тяжестью, что почти отваливаются. Тонкая струйка энергии, связывающая с чёрной дырой, держит Стаса, как поводок. Бабушка маячит не близко и не далеко; он видит спиной её насмешку и торжество.
конец главы 5
глава 6
@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом