Глава 10
1.
2., нач.
2., прод.
читать дальшеОн менял одно место неквалифицированного труда на другое. Нет, Миша не имел там претензий и к нему не имели, работал на совесть. Поиски лучшей оплаты тоже тому не причина. Просто он знал, что такой год, как сейчас, в его жизни не повторится. Потом снова червём зароется в книги. Этот год дан ему, чтобы узнать себя, что любит он и что может. Борьба за выживание ему не грозила, поэтому с лёгким сердцем Миша экспериментировал. Сначала его интересовала процедура собеседования-приёма-увольнения, форма должностных инструкций, а также исследование шансов получить произвольное место. В среднем заработанного Мишей хватало на оплату коммуналки и чистые носки – он добросовестно вкладывался именно в это, хотя для Ерминии такая сумма была вопросом пары новых скромных туфель.
Людские легенды гласят, что записная красавица тратит очень много времени, принаряжаясь и пудрясь перед выходом, но Эрми, когда тепло, собиралась секунд за двадцать, так как была уверена в своей ухоженности «до кончиков ногтей». Выцепить затерявшиеся в складках драпировки стен спальни трусики да технично обернуть вокруг стана прямоугольник цветной шёлковой ткани. И может, к примеру, две бархатные мушки усадить – у губ и пониже поясницы. Или начать облачаться с детской фенечки на руку. И к ней вещь на грани понятий о наименованиях одежды, купленную за два ползлата в магазине «вторые-третьи руки» - ношенная-переношенная, ещё заштопанная, зато невероятно породистая по происхождению; но главное, и критикам моды, и простым обывателям сразу становилось очевидным, что тряпочка не зря проделала свой нелёгкий путь – так прелестно могла бы носиться одной Ерминией. Той самой Ерминией, у которой в её кабинете в клубе королевская коллекция сшитых на заказ платьев. Не в цене ценность!
Также не было в её доме традиционной тонны притираний, что надобны для красоты – Эрми попросту заходила в любимые салоны, где учтивые волшебницы делали всё за неё, пока она, скажем, вела телефонные переговоры.
Зато в шкафу-развалюхе длиной в полкоридора хранились бесчисленные коробки с обувью самой высшей пробы. Всё каблуки, ни одной пары кед или балеток.
Деньги Ерминия, на взгляд Миши, тратила удивительно и непредсказуемо, не делая попыток отложить их, например, на интересные путешествия или ремонт вопящей о нём квартиры.
Оная квартира, очевидно, представляла собой объект презрения: из двух комнат одна была всегда заперта, в другой ничего, кроме матраса почти во весь пол, укрытого шёлковым бельём, и гипсовой статуи девушки-купальщицы, на которую Ерминия набрасывала платки, шляпы, бусы. В квартире было чисто – от пыли с грязью, от тараканов с комарами и от, собственно, быта. Старая краска сшелушивалась со стен, лампочки без плафонов венчали древнюю, как весь дом, проводку. Некогда благородный паркет имел негоризонтальный от вздутий и щелей профиль и жутко поскрипывал по ночам. Иногда результатом деятельности соседей сверху становились растущие на высоченном потолке влажные пятна, но Ерминия никогда не придавала таким мелочам значения. И даже частенько не запирала за собой квартиру, где её любимые серебряные украшения лежали на виду. В серебряном чеканном блюде. Миша обещал себе не вмешиваться в устоявшиеся без него привычки Эрми; бросаться благоустраивать её логово по меньшей мере бестактно. Денег достаточно, а значит, дело не в них и не в отсутствии времени. Это почти то же самое, что спрашивать её о прошлом, от каковых вопросов она становилась невыносимо отстранённой.
- Что там, во второй комнате, у тебя?
- Антиквариат. Если пойму, что осталась без денег, могу продавать понемногу.
Долго Миша не вытерпел без элементарных вещей под рукой. Купил в комиссионке настольную электроплитку, немного простой посуды и пару раскладных стульев. На кухне Ерминия успешно и не помышляя о большем обходилась столом, кофемолкой, серебряной (в комплект с чашей для браслетов) и медной джезвами и спиртовкой, не считая ерунды вроде чашки и ложки. Еду она не покупала – разве что йогурт себе на завтрак, один микроскопический стаканчик стоимостью как три литра человеческого кефира. Миша научился находить магазины, где можно было найти основные продукты подешевле. Поняв, что остался без важнейшего и ранее незаметного, как воздух, ресурса – маминой кухни, он моментально научился готовить.
Новинок в интерьере кухни Эрми даже не заметила.
Знающие люди советовали Мише завести для Ерминии плётку. Он смеялся – его всё устраивало. Он дорожил противоречивой и неудобной Ерминией.
А у него тем временем появлялись друзья – те самые, которых можно беспокоить круглые сутки и которым ничего от тебя, кроме негромкого общества, не нужно. Какого пола твой друг – не важно. Они принимают тебя как есть и не посягают исправлять личную жизнь.
Ни одного из Ермининых знакомых среди них не было. Да она, что делать, и пренебрегала этим кругом.
_______________________________________
Хозяин клуба, которого, кажется, никто никогда не видел, прославился странной маркетинговой политикой. Потому что принято было, чтобы лоск и стриптиз подавались по чётным числам месяца. В промежуточные же дни вместо толкучки хороших авто улицу менее плотно заполняли расписные драндулеты, микроавтобусы и мотоциклы, можно было видеть вспотевших юных людей, тянущих на себе по частям самое дорогое – свою первую почти нормальную звукоаппаратуру. Блёстки выметались со сцены, столы частично убирались. Запахи в мраморном помещении мгновенно приобретали демократический характер, что касалось цены табака, и публика состояла из приглашённых по неким внутренним каналам друзей и друзей друзей. Хорошим тоном для начинающих коллективов, для исполнителей самых последних и не всегда устоявшихся направлений было, скинувшись всем миром на аренду, играть в клубе «Чёт-Нечет», который среди этого народа, естественно, звался просто «Нечет». Выступить бесплатно, и что характерно, три раза, ни больше и ни меньше. Это было одно из таинственных петербурхских городских суеверий и примет. Тогда группа гарантированно становится известной в желаемом кругу, её преследует удача, а если нет особого таланта у участников, то вскоре появляется человек, который своими способностями исправляет ситуацию!
Разнопёстрая «альтернативщина» или «фольклорщина», как говорила, также все возможные разновидности рок-музыки, Ерминии не были по нраву . Она и работала редко в «нечет». Так что единственный раз сидела среди зрителей прямо на полу, на резиновом коврике, в джинсах, в обнимку с Мишей. Может быть, показать, что у этого парня, что пропускал мало концертов по нечётным, есть хозяйка. А может, собираясь его понять.
Сам он точно не понимал, как «физик» стал своим в среде музыкальных лириков. Видимо, начал с привычной практики «разговоров о чём не знаю», но вскоре заметил, что в этом фонтанирующем экзотическими типажами и весело-бредовыми настроениями котелке не испытывает ни напряжения, ни сопротивления.
Потом обнаруживал себя в других закоулках города, и иногда не различал новых лиц, перепредставляемых ему и одних другим. Оставаясь абсолютно трезвым и по мере сил запоминая, что к чему и откуда что растёт, он спонтанно отправлялся в какие-то квартиры, в другие клубы с новыми знакомыми, но чётко руководствовался чувством тревоги – если возникало, явку отклонял. Помня, что последствия решений всегда на нём. Как импульс нервных волокон, он методом «да-нет» находил «своё» - место и общество…
Пляж, экстремальные соревнования, прыжок с парашютом (на второй Миша не решался), небольшие загородные походы по рекам, пещерам, лесам, концерты, крышелазания и много других, часто небезопасных мест и развлечений – где-то он зрительствовал, в чём-то принимал участие, но Ерминию "подписать" на этот ассортимент не удавалось. Природу она называла своим аллергеном, о людях отзывалась мнимо-тактично. Что же, Мише была отвратительна идея принуждения, поэтому он отправлялся один. Точно так же Ерминия с самого начала могла испариться на много дней, а теперь они делали так оба. Миша, правда, старался предупреждать о своих отлучках хоть запиской. Она же не делала так никогда. Зато дожидались друг друга и праздновали встречу.
Случилось Ерминии приболеть - лежала с температурой, и рядом никого, кроме Миши, не было. За всё время позвонили лишь раз - незнакомец властно поинтересовался, когда же Эрми продолжит работу, за что выразительно, хоть и в рамках, был Мишей послан. Позже, вернувшись из поездки, навестила её старшая сестра Евлалия, единственная из родственников Эрми, кого он видел. Она жила в дальнем конце города в приятном одиночестве после развода, содержала сеть химчисток. К Мише Евлалия относилась хорошо, хотя разговаривали они мало, а Ерминию за него ругала и рекомендовала «отстать от этого мальчика».
Однажды во время редкой прогулки вдвоём Ерминия остановилась перед вывеской, при виде которой Мише захотелось бежать сломя голову. «Школа бальных танцев».
- Иди и научись. Через неделю я к тебе присоединюсь.
Миша, конечно, видел, как она танцует с избранными кавалерами – теми, кто умел это так же хорошо, как она. Поэтому его состояние вполне можно было назвать паникой.
Эрми, не дав себе время услышать, что ответит Миша, уже шла прочь – прогулка прервалась беспощадно.
Через два месяца они уже предстали на одном из двух клубных танцполов в паре. Миша, конечно, не показал блестящего результата. Но этого взыскательная Эрми, казалось, не заметила совсем.
Так закрутилась жизнь, которую Миша не смог бы и нафантазировать ещё недавно, за школьной партой. Приученный вставать рано, теперь точно знал, что он – "сова".
Большим искушением ему было не появляться в родном доме вообще. Миша забрал кое-какую одежду, внешний диск с библиотекой и больше ни в чём не нуждался. А когда приходил просто так, начиналось всегда одно и то же. Мама и папа долго не могли перестроиться на его новый лад; критика жизни не иссякала. Миша говорил им правду, но далеко не всю. Само собой, не было и речи об опасных, подозрительных знакомствах и о случаях, которые вполне могли привести его к смерти – тайная сущность Эрми время от времени вызывала такие инциденты, которые почти прямо говорили о криминальных мотивах людей, что её окружали, и она же, сущность, эти моменты и развеивала. Миша смягчал краски. Однако некоторые слухи достигали и родителей, заинтересованных в подобной информации. Поэтому они всегда долго и подробно Ерминию «причёсывали», пытаясь открыть глаза на неё. Он жалел, что тратится время их редкого общения теперь на это, а не, как в детстве, на обсуждение новостей и казусов науки. Ведь разве не он в первую очередь пристален и внимателен к тому, что происходит? Разве его глаза уже не открыты? Да, Эрми человек, далёкий от альтруизма и невинности, на этот счёт заблуждаться трудно. И странности тянутся за ней длинным хвостом. Но Миша уважает свой (и её, что существенно) выбор, и порой с пеной у рта отстаивает честь и достоинство Ерминии. А папа, не сам ли этому учил на собственном примере отношения к маме? Нет, Миша от Ерминии не откажется. С ней пусть и не всегда хорошо, но интересно – обязательно.
Миша приходил всё равно – что бы ни говорили, он не сомневался, что мама с папой на его стороне, и пусть сокрушаются и ворчат, но, определённо, им легче, когда время от времени лично наблюдают его живым и здоровым. Однажды мама перехитрила его – положила деньги, которые он всегда тут же тайно возвращал (например, под чайник на кухне), ему не в один, а в два кармана.
Лишь один раз Миша видел Ерминины слёзы. Как-то упомянул, что много лет назад в этнографическом музее его поразила мумия женщины-шамана «в костюме лисы»… и вот они с Ерминией стоят у витрины, и она беззвучно плачет, сжимая его руку. Миша впервые в жизни чувствует к женщине нежность – не то совсем, что своеобычное восхищение и желание «сдать все экзамены». Вдруг понимает, что рядом с ним живой, настоящий человек, а не феномен красоты, некоторого цинизма и своеобразного кодекса поведения. Он протягивает руку, без спроса собирая слезинки… и всё куда-то сбегает. Остаётся одна усмешка, говорящая о том, что он думает и делает неправильно. Жемчужный оскал, презирающий слабость – его, свою…
_________________________________________
читать дальшеДумай… Что первое идёт в голову? Затаиться! Ведь с тех пор, как один их несчастливый солдат из глубинки устроил истерику, заперевшись в туалете, в части организован особый психологический контроль во избежание прискорбных случаев. Тот парень так и не сумел понять, где находится, не придумал решения, как адаптироваться к новой жизни. И сорвался. Интересно, куда его увезли? Хорошо бы, перевели в другую часть под благовидным предлогом, предварительно ему объяснив, чем это предпочтительней освобождения от службы с последующим лечением (раз уж других на эти случаи решений никто не собирался предлагать). От себя, правда, всё равно не убежать. Миша знал, почему, сочувствовал. Так вот, главное теперь, чтобы никто не заподозрил, что внутри всё переворачивается у Миши. Хотя бы ему и хотелось сейчас точно так же лечь на пол и орать. Почему нельзя? Да потому… потому… Затаиться, чтобы подумать. Иначе – всё равно, что тебя и этого мира не было.
3., нач.
1.
2., нач.
2., прод.
читать дальшеОн менял одно место неквалифицированного труда на другое. Нет, Миша не имел там претензий и к нему не имели, работал на совесть. Поиски лучшей оплаты тоже тому не причина. Просто он знал, что такой год, как сейчас, в его жизни не повторится. Потом снова червём зароется в книги. Этот год дан ему, чтобы узнать себя, что любит он и что может. Борьба за выживание ему не грозила, поэтому с лёгким сердцем Миша экспериментировал. Сначала его интересовала процедура собеседования-приёма-увольнения, форма должностных инструкций, а также исследование шансов получить произвольное место. В среднем заработанного Мишей хватало на оплату коммуналки и чистые носки – он добросовестно вкладывался именно в это, хотя для Ерминии такая сумма была вопросом пары новых скромных туфель.
Людские легенды гласят, что записная красавица тратит очень много времени, принаряжаясь и пудрясь перед выходом, но Эрми, когда тепло, собиралась секунд за двадцать, так как была уверена в своей ухоженности «до кончиков ногтей». Выцепить затерявшиеся в складках драпировки стен спальни трусики да технично обернуть вокруг стана прямоугольник цветной шёлковой ткани. И может, к примеру, две бархатные мушки усадить – у губ и пониже поясницы. Или начать облачаться с детской фенечки на руку. И к ней вещь на грани понятий о наименованиях одежды, купленную за два ползлата в магазине «вторые-третьи руки» - ношенная-переношенная, ещё заштопанная, зато невероятно породистая по происхождению; но главное, и критикам моды, и простым обывателям сразу становилось очевидным, что тряпочка не зря проделала свой нелёгкий путь – так прелестно могла бы носиться одной Ерминией. Той самой Ерминией, у которой в её кабинете в клубе королевская коллекция сшитых на заказ платьев. Не в цене ценность!
Также не было в её доме традиционной тонны притираний, что надобны для красоты – Эрми попросту заходила в любимые салоны, где учтивые волшебницы делали всё за неё, пока она, скажем, вела телефонные переговоры.
Зато в шкафу-развалюхе длиной в полкоридора хранились бесчисленные коробки с обувью самой высшей пробы. Всё каблуки, ни одной пары кед или балеток.
Деньги Ерминия, на взгляд Миши, тратила удивительно и непредсказуемо, не делая попыток отложить их, например, на интересные путешествия или ремонт вопящей о нём квартиры.
Оная квартира, очевидно, представляла собой объект презрения: из двух комнат одна была всегда заперта, в другой ничего, кроме матраса почти во весь пол, укрытого шёлковым бельём, и гипсовой статуи девушки-купальщицы, на которую Ерминия набрасывала платки, шляпы, бусы. В квартире было чисто – от пыли с грязью, от тараканов с комарами и от, собственно, быта. Старая краска сшелушивалась со стен, лампочки без плафонов венчали древнюю, как весь дом, проводку. Некогда благородный паркет имел негоризонтальный от вздутий и щелей профиль и жутко поскрипывал по ночам. Иногда результатом деятельности соседей сверху становились растущие на высоченном потолке влажные пятна, но Ерминия никогда не придавала таким мелочам значения. И даже частенько не запирала за собой квартиру, где её любимые серебряные украшения лежали на виду. В серебряном чеканном блюде. Миша обещал себе не вмешиваться в устоявшиеся без него привычки Эрми; бросаться благоустраивать её логово по меньшей мере бестактно. Денег достаточно, а значит, дело не в них и не в отсутствии времени. Это почти то же самое, что спрашивать её о прошлом, от каковых вопросов она становилась невыносимо отстранённой.
- Что там, во второй комнате, у тебя?
- Антиквариат. Если пойму, что осталась без денег, могу продавать понемногу.
Долго Миша не вытерпел без элементарных вещей под рукой. Купил в комиссионке настольную электроплитку, немного простой посуды и пару раскладных стульев. На кухне Ерминия успешно и не помышляя о большем обходилась столом, кофемолкой, серебряной (в комплект с чашей для браслетов) и медной джезвами и спиртовкой, не считая ерунды вроде чашки и ложки. Еду она не покупала – разве что йогурт себе на завтрак, один микроскопический стаканчик стоимостью как три литра человеческого кефира. Миша научился находить магазины, где можно было найти основные продукты подешевле. Поняв, что остался без важнейшего и ранее незаметного, как воздух, ресурса – маминой кухни, он моментально научился готовить.
Новинок в интерьере кухни Эрми даже не заметила.
Знающие люди советовали Мише завести для Ерминии плётку. Он смеялся – его всё устраивало. Он дорожил противоречивой и неудобной Ерминией.
А у него тем временем появлялись друзья – те самые, которых можно беспокоить круглые сутки и которым ничего от тебя, кроме негромкого общества, не нужно. Какого пола твой друг – не важно. Они принимают тебя как есть и не посягают исправлять личную жизнь.
Ни одного из Ермининых знакомых среди них не было. Да она, что делать, и пренебрегала этим кругом.
_______________________________________
Хозяин клуба, которого, кажется, никто никогда не видел, прославился странной маркетинговой политикой. Потому что принято было, чтобы лоск и стриптиз подавались по чётным числам месяца. В промежуточные же дни вместо толкучки хороших авто улицу менее плотно заполняли расписные драндулеты, микроавтобусы и мотоциклы, можно было видеть вспотевших юных людей, тянущих на себе по частям самое дорогое – свою первую почти нормальную звукоаппаратуру. Блёстки выметались со сцены, столы частично убирались. Запахи в мраморном помещении мгновенно приобретали демократический характер, что касалось цены табака, и публика состояла из приглашённых по неким внутренним каналам друзей и друзей друзей. Хорошим тоном для начинающих коллективов, для исполнителей самых последних и не всегда устоявшихся направлений было, скинувшись всем миром на аренду, играть в клубе «Чёт-Нечет», который среди этого народа, естественно, звался просто «Нечет». Выступить бесплатно, и что характерно, три раза, ни больше и ни меньше. Это было одно из таинственных петербурхских городских суеверий и примет. Тогда группа гарантированно становится известной в желаемом кругу, её преследует удача, а если нет особого таланта у участников, то вскоре появляется человек, который своими способностями исправляет ситуацию!
Разнопёстрая «альтернативщина» или «фольклорщина», как говорила, также все возможные разновидности рок-музыки, Ерминии не были по нраву . Она и работала редко в «нечет». Так что единственный раз сидела среди зрителей прямо на полу, на резиновом коврике, в джинсах, в обнимку с Мишей. Может быть, показать, что у этого парня, что пропускал мало концертов по нечётным, есть хозяйка. А может, собираясь его понять.
Сам он точно не понимал, как «физик» стал своим в среде музыкальных лириков. Видимо, начал с привычной практики «разговоров о чём не знаю», но вскоре заметил, что в этом фонтанирующем экзотическими типажами и весело-бредовыми настроениями котелке не испытывает ни напряжения, ни сопротивления.
Потом обнаруживал себя в других закоулках города, и иногда не различал новых лиц, перепредставляемых ему и одних другим. Оставаясь абсолютно трезвым и по мере сил запоминая, что к чему и откуда что растёт, он спонтанно отправлялся в какие-то квартиры, в другие клубы с новыми знакомыми, но чётко руководствовался чувством тревоги – если возникало, явку отклонял. Помня, что последствия решений всегда на нём. Как импульс нервных волокон, он методом «да-нет» находил «своё» - место и общество…
Пляж, экстремальные соревнования, прыжок с парашютом (на второй Миша не решался), небольшие загородные походы по рекам, пещерам, лесам, концерты, крышелазания и много других, часто небезопасных мест и развлечений – где-то он зрительствовал, в чём-то принимал участие, но Ерминию "подписать" на этот ассортимент не удавалось. Природу она называла своим аллергеном, о людях отзывалась мнимо-тактично. Что же, Мише была отвратительна идея принуждения, поэтому он отправлялся один. Точно так же Ерминия с самого начала могла испариться на много дней, а теперь они делали так оба. Миша, правда, старался предупреждать о своих отлучках хоть запиской. Она же не делала так никогда. Зато дожидались друг друга и праздновали встречу.
Случилось Ерминии приболеть - лежала с температурой, и рядом никого, кроме Миши, не было. За всё время позвонили лишь раз - незнакомец властно поинтересовался, когда же Эрми продолжит работу, за что выразительно, хоть и в рамках, был Мишей послан. Позже, вернувшись из поездки, навестила её старшая сестра Евлалия, единственная из родственников Эрми, кого он видел. Она жила в дальнем конце города в приятном одиночестве после развода, содержала сеть химчисток. К Мише Евлалия относилась хорошо, хотя разговаривали они мало, а Ерминию за него ругала и рекомендовала «отстать от этого мальчика».
Однажды во время редкой прогулки вдвоём Ерминия остановилась перед вывеской, при виде которой Мише захотелось бежать сломя голову. «Школа бальных танцев».
- Иди и научись. Через неделю я к тебе присоединюсь.
Миша, конечно, видел, как она танцует с избранными кавалерами – теми, кто умел это так же хорошо, как она. Поэтому его состояние вполне можно было назвать паникой.
Эрми, не дав себе время услышать, что ответит Миша, уже шла прочь – прогулка прервалась беспощадно.
Через два месяца они уже предстали на одном из двух клубных танцполов в паре. Миша, конечно, не показал блестящего результата. Но этого взыскательная Эрми, казалось, не заметила совсем.
Так закрутилась жизнь, которую Миша не смог бы и нафантазировать ещё недавно, за школьной партой. Приученный вставать рано, теперь точно знал, что он – "сова".
Большим искушением ему было не появляться в родном доме вообще. Миша забрал кое-какую одежду, внешний диск с библиотекой и больше ни в чём не нуждался. А когда приходил просто так, начиналось всегда одно и то же. Мама и папа долго не могли перестроиться на его новый лад; критика жизни не иссякала. Миша говорил им правду, но далеко не всю. Само собой, не было и речи об опасных, подозрительных знакомствах и о случаях, которые вполне могли привести его к смерти – тайная сущность Эрми время от времени вызывала такие инциденты, которые почти прямо говорили о криминальных мотивах людей, что её окружали, и она же, сущность, эти моменты и развеивала. Миша смягчал краски. Однако некоторые слухи достигали и родителей, заинтересованных в подобной информации. Поэтому они всегда долго и подробно Ерминию «причёсывали», пытаясь открыть глаза на неё. Он жалел, что тратится время их редкого общения теперь на это, а не, как в детстве, на обсуждение новостей и казусов науки. Ведь разве не он в первую очередь пристален и внимателен к тому, что происходит? Разве его глаза уже не открыты? Да, Эрми человек, далёкий от альтруизма и невинности, на этот счёт заблуждаться трудно. И странности тянутся за ней длинным хвостом. Но Миша уважает свой (и её, что существенно) выбор, и порой с пеной у рта отстаивает честь и достоинство Ерминии. А папа, не сам ли этому учил на собственном примере отношения к маме? Нет, Миша от Ерминии не откажется. С ней пусть и не всегда хорошо, но интересно – обязательно.
Миша приходил всё равно – что бы ни говорили, он не сомневался, что мама с папой на его стороне, и пусть сокрушаются и ворчат, но, определённо, им легче, когда время от времени лично наблюдают его живым и здоровым. Однажды мама перехитрила его – положила деньги, которые он всегда тут же тайно возвращал (например, под чайник на кухне), ему не в один, а в два кармана.
Лишь один раз Миша видел Ерминины слёзы. Как-то упомянул, что много лет назад в этнографическом музее его поразила мумия женщины-шамана «в костюме лисы»… и вот они с Ерминией стоят у витрины, и она беззвучно плачет, сжимая его руку. Миша впервые в жизни чувствует к женщине нежность – не то совсем, что своеобычное восхищение и желание «сдать все экзамены». Вдруг понимает, что рядом с ним живой, настоящий человек, а не феномен красоты, некоторого цинизма и своеобразного кодекса поведения. Он протягивает руку, без спроса собирая слезинки… и всё куда-то сбегает. Остаётся одна усмешка, говорящая о том, что он думает и делает неправильно. Жемчужный оскал, презирающий слабость – его, свою…
_________________________________________
читать дальшеДумай… Что первое идёт в голову? Затаиться! Ведь с тех пор, как один их несчастливый солдат из глубинки устроил истерику, заперевшись в туалете, в части организован особый психологический контроль во избежание прискорбных случаев. Тот парень так и не сумел понять, где находится, не придумал решения, как адаптироваться к новой жизни. И сорвался. Интересно, куда его увезли? Хорошо бы, перевели в другую часть под благовидным предлогом, предварительно ему объяснив, чем это предпочтительней освобождения от службы с последующим лечением (раз уж других на эти случаи решений никто не собирался предлагать). От себя, правда, всё равно не убежать. Миша знал, почему, сочувствовал. Так вот, главное теперь, чтобы никто не заподозрил, что внутри всё переворачивается у Миши. Хотя бы ему и хотелось сейчас точно так же лечь на пол и орать. Почему нельзя? Да потому… потому… Затаиться, чтобы подумать. Иначе – всё равно, что тебя и этого мира не было.
3., нач.
@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом