Глава 2
Я иду к тебе на помощь
1.
читать дальшеКилометр номеров. Это просто люди, они ничего особенного не могут и ничего не должны. Мартын набирал подряд. Он ничего не ждал и не просил. Он говорил несколько слов, если удавалось дозвониться, и жал на сброс. Некоторые звонки, как давно было понятно лесошишенцам, вели совсем к другим абонентам, но Мартын не проверял, поднимали ли трубку его знакомые или посторонние. Он не выяснял, слышно ли его хорошо или через слово. Он не вспоминал, в каких отношениях с человеком. Он не смущался, если будил кого-то. И не задумывался, какие интонации использует. Множество самых разных людей должны узнать, что случилось. Им не обязательно реагировать и давать советы. Только знать.
Куда он шёл? Как самолёт, вырабатывающий топливо перед аварийной посадкой, он просто не способен был произвольно остановиться. Совершал звонки на полном автомате. Не видел, переходит ли дорогу на красный или зелёный, или, может, идёт по территории, огороженной лентами, где есть открытый люк. Город пропускал его, как инородное тело, не задерживал, не цеплял, не убивал. Света Мартын не видел. Холода не чувствовал. Только в какой-то момент увидел, что его тело против часовой стрелки и вверх поднимается будто бы в воздушном потоке, как мусор в тесном закутке между домами в ветреную погоду; что-то болезненно-яркое мелькает по сторонам. И звонок. Ему, как ни странно. Мама каким-то заискивающим голосом сулит накормить блинчиками, если Мартын прямо сейчас вернётся домой. Несуразность вторжения чьего-то слова в его ничто заставила остановиться. Ступенька, белая, в цветных крапинках - перед ним ступени, он поднимается куда-то? Вдруг он вспомнил, что и зачем. Блинчики – это существенный повод прекратить свидание, по маминой версии. Он молчал, мама начала сердиться, а папа взял у неё телефон; его резоны касались не блинчиков, но кнута... Прямо перед глазами Мартына мозаичная стена с дверью лифта, на ней – полуметровое число «24», выложенное сапфирами (солнце сзади жарило так, что превращало стекляшки в драгоценности). Папа требовал прекратить многодневное тунеядство и немедленно явиться разгребать гараж.
Мартын положил телефон на ступеньку и раздавил его ногой.
Так он в Сонькином подъезде? То есть в доме врага? То есть он прошёл несколько километров по городу, на одном дыхании поднялся на двадцать четвёртый этаж, чтобы попасть в дом Соньки, чей номер давно стёрт? Как?
Что привело? Сказать Соньке, чтобы радовалась беде? Сейчас, когда надо... действовать по горячим следам?
Он развернулся, стал спускаться… и подумал, что, может быть, его привело не к Соньке – к её дяде. Что Лев Любимович захочет помочь.
Он вернулся, протянул руку к звонку, но дверь открылась сама.
- Мама и папа спят, - ничуть не поразившись явлению, сказала Нилуфар, одетая для выхода (на полу стояла дорожная сумка), - Только попробуй их разбудить. И не смей говорить никому, что видел меня. Я им позвоню позже, усвоил?
- Почему? - выдавил он, приваливаясь к стене в прихожей. Его не могли интересовать дела Нилуфар, просто он снова учился говорить и слушать, ему ведь понадобится.
Нилуфар не замыслила ничего плохого. Всего лишь дезинформировала родителей, так что они считали, что могут выспаться, прежде чем проводят дочь на спортивные сборы в другой город. На самом деле автобус отправлялся на два с половиной часа раньше.
Нилуфар не любила некоторых вещей. В разъездах ей приходилось бывать часто, это было привычнее, чем жить дома и каждый день ходить в школу, так что пафос проводов её раздражал. Технического смысла в том, чтобы родители давали ей советы и напутствия, переспрашивали, не забыла ли чего – не было. Нилуфар никогда не волновалась и ничего не забывала, так зачем же суетиться? Она никогда не путала место и время отъезда, не отвлекалась по дороге на пустяки, не способна была проспать. И знала, что все это знают. И понимала, что дело в любви. Но любовь - это роскошь. Чтобы оставаться сильной, принимать любовь - самое ценное в мире - следует малыми дозами. А самостоятельность и независимость – основное оружие. Каждый должен привыкнуть к её упрямству, знать его назубок.
Не знала Нилуфар, правда, что те, кто всё же её проводят, уже не спят, ждут во дворе. Две девочки, выучившие её упрямство назубок. Те, что сейчас в удивлении размышляли, что бы это значило: Мартын, сто лет не появлявшийся, прошёл рядом с ними, в их подъезд, но с видом постороннего.
Нилуфар же видела ясно и потрёпанную одежду Мартына, и ссадины с царапинами, наливающийся синяк на лице и потерянный вид. Во что-то вляпался, но не маленький, разберется, рассудила она.
- Потому что не вникай не в свои дела. Девчонки тоже спят - подождёшь Соньку в гостиной.
И строгая Нилуфар покинула квартиру.
Помедлил и направился вглубь квартиры. Хозяева спят – а сколько людей ты поднял только что из постели?
Окутало тепло. Здесь у них всегда тепло, но не жарко, воздух свежий, увлажнённый. Свернуться на глубоком ковре и ни о чём не знать… спать до конца зимы.
Или уходи, пока тебя никто не видел, незваный гость. Ты теперь никто на этой Земле, без Эгле. Бредёшь по чужому дому привидением.
Закрытая дверь, нора со змеями: манит. Это не та дверь, она тебя не касается. Здесь тебя не ждут. Уходи из квартиры, дверь захлопни.
Зазеркалье: мог ли он подумать час или два назад, что обычная жизнь отплюнет его?
Вернуться в дом Эгле – стучаться во все двери?
Угнать вертолёт и выслеживать мотоциклиста с высоты?!
Наверное, поздно.
Он наблюдает за собой, как медленно толкает ту дверь. В комнате зашторено окно и лампа на столе включена.
Там три кровати пусты; нижние две застелены весьма небрежно. На четвёртой лоскутный кокон. Из него пятка выглядывает.
Неправильно, что он здесь.
- Соня, - зовёт Мартын, держась за край этой кровати с коконом, - Соня, проснись.
Одеяло немедленно зашевелилось. Оно разворачивалось навстречу, вылуплялось то, что внутри него.
2.
Я иду к тебе на помощь
1.
читать дальшеКилометр номеров. Это просто люди, они ничего особенного не могут и ничего не должны. Мартын набирал подряд. Он ничего не ждал и не просил. Он говорил несколько слов, если удавалось дозвониться, и жал на сброс. Некоторые звонки, как давно было понятно лесошишенцам, вели совсем к другим абонентам, но Мартын не проверял, поднимали ли трубку его знакомые или посторонние. Он не выяснял, слышно ли его хорошо или через слово. Он не вспоминал, в каких отношениях с человеком. Он не смущался, если будил кого-то. И не задумывался, какие интонации использует. Множество самых разных людей должны узнать, что случилось. Им не обязательно реагировать и давать советы. Только знать.
Куда он шёл? Как самолёт, вырабатывающий топливо перед аварийной посадкой, он просто не способен был произвольно остановиться. Совершал звонки на полном автомате. Не видел, переходит ли дорогу на красный или зелёный, или, может, идёт по территории, огороженной лентами, где есть открытый люк. Город пропускал его, как инородное тело, не задерживал, не цеплял, не убивал. Света Мартын не видел. Холода не чувствовал. Только в какой-то момент увидел, что его тело против часовой стрелки и вверх поднимается будто бы в воздушном потоке, как мусор в тесном закутке между домами в ветреную погоду; что-то болезненно-яркое мелькает по сторонам. И звонок. Ему, как ни странно. Мама каким-то заискивающим голосом сулит накормить блинчиками, если Мартын прямо сейчас вернётся домой. Несуразность вторжения чьего-то слова в его ничто заставила остановиться. Ступенька, белая, в цветных крапинках - перед ним ступени, он поднимается куда-то? Вдруг он вспомнил, что и зачем. Блинчики – это существенный повод прекратить свидание, по маминой версии. Он молчал, мама начала сердиться, а папа взял у неё телефон; его резоны касались не блинчиков, но кнута... Прямо перед глазами Мартына мозаичная стена с дверью лифта, на ней – полуметровое число «24», выложенное сапфирами (солнце сзади жарило так, что превращало стекляшки в драгоценности). Папа требовал прекратить многодневное тунеядство и немедленно явиться разгребать гараж.
Мартын положил телефон на ступеньку и раздавил его ногой.
Так он в Сонькином подъезде? То есть в доме врага? То есть он прошёл несколько километров по городу, на одном дыхании поднялся на двадцать четвёртый этаж, чтобы попасть в дом Соньки, чей номер давно стёрт? Как?
Что привело? Сказать Соньке, чтобы радовалась беде? Сейчас, когда надо... действовать по горячим следам?
Он развернулся, стал спускаться… и подумал, что, может быть, его привело не к Соньке – к её дяде. Что Лев Любимович захочет помочь.
Он вернулся, протянул руку к звонку, но дверь открылась сама.
- Мама и папа спят, - ничуть не поразившись явлению, сказала Нилуфар, одетая для выхода (на полу стояла дорожная сумка), - Только попробуй их разбудить. И не смей говорить никому, что видел меня. Я им позвоню позже, усвоил?
- Почему? - выдавил он, приваливаясь к стене в прихожей. Его не могли интересовать дела Нилуфар, просто он снова учился говорить и слушать, ему ведь понадобится.
Нилуфар не замыслила ничего плохого. Всего лишь дезинформировала родителей, так что они считали, что могут выспаться, прежде чем проводят дочь на спортивные сборы в другой город. На самом деле автобус отправлялся на два с половиной часа раньше.
Нилуфар не любила некоторых вещей. В разъездах ей приходилось бывать часто, это было привычнее, чем жить дома и каждый день ходить в школу, так что пафос проводов её раздражал. Технического смысла в том, чтобы родители давали ей советы и напутствия, переспрашивали, не забыла ли чего – не было. Нилуфар никогда не волновалась и ничего не забывала, так зачем же суетиться? Она никогда не путала место и время отъезда, не отвлекалась по дороге на пустяки, не способна была проспать. И знала, что все это знают. И понимала, что дело в любви. Но любовь - это роскошь. Чтобы оставаться сильной, принимать любовь - самое ценное в мире - следует малыми дозами. А самостоятельность и независимость – основное оружие. Каждый должен привыкнуть к её упрямству, знать его назубок.
Не знала Нилуфар, правда, что те, кто всё же её проводят, уже не спят, ждут во дворе. Две девочки, выучившие её упрямство назубок. Те, что сейчас в удивлении размышляли, что бы это значило: Мартын, сто лет не появлявшийся, прошёл рядом с ними, в их подъезд, но с видом постороннего.
Нилуфар же видела ясно и потрёпанную одежду Мартына, и ссадины с царапинами, наливающийся синяк на лице и потерянный вид. Во что-то вляпался, но не маленький, разберется, рассудила она.
- Потому что не вникай не в свои дела. Девчонки тоже спят - подождёшь Соньку в гостиной.
И строгая Нилуфар покинула квартиру.
Помедлил и направился вглубь квартиры. Хозяева спят – а сколько людей ты поднял только что из постели?
Окутало тепло. Здесь у них всегда тепло, но не жарко, воздух свежий, увлажнённый. Свернуться на глубоком ковре и ни о чём не знать… спать до конца зимы.
Или уходи, пока тебя никто не видел, незваный гость. Ты теперь никто на этой Земле, без Эгле. Бредёшь по чужому дому привидением.
Закрытая дверь, нора со змеями: манит. Это не та дверь, она тебя не касается. Здесь тебя не ждут. Уходи из квартиры, дверь захлопни.
Зазеркалье: мог ли он подумать час или два назад, что обычная жизнь отплюнет его?
Вернуться в дом Эгле – стучаться во все двери?
Угнать вертолёт и выслеживать мотоциклиста с высоты?!
Наверное, поздно.
Он наблюдает за собой, как медленно толкает ту дверь. В комнате зашторено окно и лампа на столе включена.
Там три кровати пусты; нижние две застелены весьма небрежно. На четвёртой лоскутный кокон. Из него пятка выглядывает.
Неправильно, что он здесь.
- Соня, - зовёт Мартын, держась за край этой кровати с коконом, - Соня, проснись.
Одеяло немедленно зашевелилось. Оно разворачивалось навстречу, вылуплялось то, что внутри него.
2.
@темы: книга 3, жизнь волшебная, среди миров