Глава 16
1.
2.
3.
читать дальшеКривая вывела на окраину города: улочка почти деревенская, застроена только по одну сторону, отчего оказалась шире самого просторного проспекта, проезжая часть почти до середины сплошь покрыта бархатной травой. Будто ни одна машина не имела нужды разъезжаться и объезжать. А там, где нет домов – фантастические заросли, пустошь, средняя между лугом и садом, проблескивает вода. Только бы пустошь не оказалась бутафорией, скрывающей лужу и помойку.
Он, кажется, узнал это место, хоть был наяву здесь впервые. Остановился, помассировал лицо. Надо проснуться уже, не мерить по несколько часов в день самые потерянные закоулки пешком, такие, что возвращение в квартиру в центре города требовало времени и усилия памяти. Не передумывать заново то, что решилось одним-единственным возможным способом. Быть может, путём самообмана, на этот раз он пришёл, куда нужно. Делать, что должен. Найти, наконец, жильё попроще, чтобы заработка хватало на прочее.
Весна же. И гляди, малая свобода здесь, и здесь не как везде, где ты ходишь почти каждый день. Хотел бы здесь жить? Тогда точно не обойтись без машины. Надо осмотреться: где что расположено.
Касаясь каждого забора, словно проверяя натяжение струн, прошёлся вдоль ближайших жилищ, отпуская мысли растворяться в тишине. Один забор подался под рукой – ветхий, идёт волной по всей длине.
Он заглянул вглубь неухоженного участка с кривоствольными, но пышно цветущими яблонями вразброс. Дощатый домик похуже других. Женщина в длинной юбке развешивает бельё. Спорые движения не обманули: она старше, чем выглядит со спины. Но торопится, не щадит себя.
Сам домик как бы знакомый. Сон что ли, снова? И не было ничего, а проснётся в детдомовской холодной и чистой спальне, с сожалением о несбывшемся, с мечтой о просторе, до которого, как всегда, слишком много лет?
Почувствовав взгляд, женщина переставила пустую корзину с земли на табурет и замерла, раздумывая, обернуться ли.
- Быть может, вы продаёте этот дом, - сказал пришедший, - Если это так, я обязательно купил бы его.
- Знаешь?
- Простите. Я не знаю, почему сказал это.
Стара. Выступающие скулы, угловатый широкий подбородок, длинный прямой нос сильно обтянуты истончившейся кожей, но ни единой морщины. Похожих на неё людей можно нередко высмотреть среди жителей этого города. Древняя кровь - лицо истории этих мест. У этой волосы серые, как пух орлят, завёрнуты вокруг головы тяжёлым облаком. Так век назад, и пять веков назад носили старые женщины. Вытерла загорелые руки о передник, подходя. Глаза блескучие, но как слепые глядят – не фокусируясь на собеседнике.
- Продала бы, да только угадать не могу, когда вовремя будет.
Старуха торжественно, важно – и вместе с тем с несомненной иронией, проговаривает длинное слово, которое обозначает её болезнь. Это не медицинский термин, а кое-что из области преданий: существование не доказано пока.
- Каждый день верчусь, как молодая, памятью и силой не обижена, а проснусь ли в уме – неизвестно. Каждый вечер перед сном с собой прощаюсь. А как выйду из разума, тут бы средства и пригодились, на приют, чтобы добрым людям не мозолить глаза. Сказано дожить, сколько отмерено. Грех в роду прервать. Вот уйдёт род в землю, как вода, вместе со мной, то и настанет моей душе чистый лист. И выбирать себя смогу, знаешь такое дело?
- Тогда я, наверное, догадываюсь, кто вы…
- Тогда догадался бы, что таким, как я, не выкают.
- Эт-то как раз из непонятного...
- ... тогда и знать должен, что после таких, как я, жильё да прочее имущество иметь – не к добру.
- А вот это точно неправда как раз. Не имеет значения. Ничего дурного в вас не вижу. Я теперь знаю, как быть. Для этого, наверное, меня и привело сюда.
- Ты – мальчишка! Шёл бы, пока цел. Не сдержусь, прокляну, и снова всё прахом.
- Вам семьдесят восемь, вы положили жизнь, как могли, на то, чтобы прервать то, что считаете проклятием рода - отказали себе в счастье быть любимой, иметь детей, и от многих других счастий, и до сих пор держитесь своеобразной дисциплины...
- Кто, кто говорил? Кто мог знать? Те до твоего рождения издохли!
- Умерли, верно. Нет, я не знаком с вашими воспитанниками, с их семьями тоже. Просто выглядите вы как… Скорбно-Смотрящая, Тайно-Ждущая.
Глядит прямо на солнце, крепко держась за тонкие жерди частокола. Но она зрячая.
- Так ты… уходи, уходи скорей, не мне стоять рядом с тобой. Что забыл на Земле?
- Я человек, и вы тоже. Мне понравилось эта улица, я хотел бы купить здесь дом. Ваш вполне подойдёт. А чтобы вам не скитаться одной, хочу, чтобы вы остались жить в нём, с нами. У меня есть маленькая дочь, она осталась без матери. Нужна няня. Не окажете ли честь?
- Дочь? У тебя? Разве у вас бывают дети? Названная?
- Родная. Два месяца с небольшим. Надо работать. Надо жить. Она и вы – на моём попечении, под моей защитой. Согласны?
- Что же ты… себе думаешь - в любой день проснусь безумной, а рядом твой младенец и никого больше. Все женщины моего рода за древний грех сходят с ума во сне. Я, я последняя и прерываю грех, а для правильного завершения надо обойтись самой, без помощи, пройти путь до дна, а когда накроет (это со дня на день), то провести остаток дней в канаве. Уйди, ясный свет.
- У вас в запасе больше года, верьте, а сколько точно, не скажу. Деньги за дом я заранее переведу приюту - хорошему, честному приюту. Я врач, мне случалось рекомендовать это место. Мы с Эгле будем вас там навещать. У вас не было внуков, у неё нет ни бабушек, ни дедушек. Времени хватит как раз, чтобы ей научиться ходить и говорить. Дальше справлюсь сам. Средств для вас хватит… до конца. Это я вижу. Нет нужды точить душу за былое. Впереди – маленькая, но нужная жизнь. Маленький чистый лист.
Ещё выше подняла голову.
- А может быть, - медленно, боясь потерять вес каждого слова, отвечает, - так и поступим. Если только ты дашь глянуть на руку твою. Тот же грех, а упустить случай не могу узнать, что у тебя вырезано в ладонях. На каком языке. И не проверяю, а прелюбопытствую.
Протягивает руку. Конечно, можно. Женщина вертит кисть, как зеркальце, ловя свет, и ненадолго на бесстрастном лице проступает удовольствие, азарт исследователя, которые быстро она замечает за собой, снова замыкаясь. А следом восходит испуг, который скрывает также. И поднимает глаза, уронив хрупкую весеннюю безмятежность, доступную ей, быть может, едва час в каждый из дней, которые она считает последними для своего разума.
- … бежала тебя… не вынесла. А зачем? Кто тебя заставил? Зачем искал такую много лет? Зачем дитя породил?
- Это всё, что видно вам?
- Решаешь, что есть благо для меня? А своей жестокости, правда, не видишь, не знаешь? Слыхала я о тех, кто не ошибается и не несёт ничего помимо света, о тех, кто волен даже упокоить таких, кто как я, о тех, которые выше над всеми смертными, так кого же вижу перед собой? Знай, что тебе добрее было бы утопить дочь, как родилась, чем растить её и няньку искать! Не будет ей дороги, не будет вероятности. Ну а ты – тут как чёрным по белому – уйдёшь раньше, чем надеешься, раньше, чем увидишь, как она…
- Это так. В моём случае будет всегда слишком рано.
- Будет ли тебе когда-нибудь ход и путь, не стану судить, но она! Бедное дитя! Разрешить жить, а потом толкнуть во тьму, из которой нет возврата, да ты чернее нас всех, презренных! Зачем только ты говоришь нынче со мной. Лучше бы я не жила, чем узнать такое. Что с этим миром... Знала бы раньше – отпустила бы свою судьбу на течение, какое выйдет, не старалась бы выправить кривое.
Он перехватил погорячевшую сухую руку, что пыталась читать с его руки. Задержал.
- Мир идёт куда надо. Всё, что делаю – для его верной вероятности. У каждого своя задумка, и у вас была. И у моей любимой (не такую, как она, искал, а её - искал). А ошибки сочтутся в конце. Есть то, что не стану пытаться объяснить словами и во что не заставлю поверить. Это правда, что никому ещё не смог объяснить свой риск. Поверьте хоть вы, без причин – будет легче ждать.
Нас с тобою нет на свете, Эгле. И она-то это давно знает где-то внутри себя. Так кто ей судья? Только бы стала счастливой. А у нас с тобой впереди большая работа – сделать так, чтобы мы имели право ходить по этой Земле, как все люди. Обрести реальность.
конец главы 16
глава 17
1.
2.
3.
читать дальшеКривая вывела на окраину города: улочка почти деревенская, застроена только по одну сторону, отчего оказалась шире самого просторного проспекта, проезжая часть почти до середины сплошь покрыта бархатной травой. Будто ни одна машина не имела нужды разъезжаться и объезжать. А там, где нет домов – фантастические заросли, пустошь, средняя между лугом и садом, проблескивает вода. Только бы пустошь не оказалась бутафорией, скрывающей лужу и помойку.
Он, кажется, узнал это место, хоть был наяву здесь впервые. Остановился, помассировал лицо. Надо проснуться уже, не мерить по несколько часов в день самые потерянные закоулки пешком, такие, что возвращение в квартиру в центре города требовало времени и усилия памяти. Не передумывать заново то, что решилось одним-единственным возможным способом. Быть может, путём самообмана, на этот раз он пришёл, куда нужно. Делать, что должен. Найти, наконец, жильё попроще, чтобы заработка хватало на прочее.
Весна же. И гляди, малая свобода здесь, и здесь не как везде, где ты ходишь почти каждый день. Хотел бы здесь жить? Тогда точно не обойтись без машины. Надо осмотреться: где что расположено.
Касаясь каждого забора, словно проверяя натяжение струн, прошёлся вдоль ближайших жилищ, отпуская мысли растворяться в тишине. Один забор подался под рукой – ветхий, идёт волной по всей длине.
Он заглянул вглубь неухоженного участка с кривоствольными, но пышно цветущими яблонями вразброс. Дощатый домик похуже других. Женщина в длинной юбке развешивает бельё. Спорые движения не обманули: она старше, чем выглядит со спины. Но торопится, не щадит себя.
Сам домик как бы знакомый. Сон что ли, снова? И не было ничего, а проснётся в детдомовской холодной и чистой спальне, с сожалением о несбывшемся, с мечтой о просторе, до которого, как всегда, слишком много лет?
Почувствовав взгляд, женщина переставила пустую корзину с земли на табурет и замерла, раздумывая, обернуться ли.
- Быть может, вы продаёте этот дом, - сказал пришедший, - Если это так, я обязательно купил бы его.
- Знаешь?
- Простите. Я не знаю, почему сказал это.
Стара. Выступающие скулы, угловатый широкий подбородок, длинный прямой нос сильно обтянуты истончившейся кожей, но ни единой морщины. Похожих на неё людей можно нередко высмотреть среди жителей этого города. Древняя кровь - лицо истории этих мест. У этой волосы серые, как пух орлят, завёрнуты вокруг головы тяжёлым облаком. Так век назад, и пять веков назад носили старые женщины. Вытерла загорелые руки о передник, подходя. Глаза блескучие, но как слепые глядят – не фокусируясь на собеседнике.
- Продала бы, да только угадать не могу, когда вовремя будет.
Старуха торжественно, важно – и вместе с тем с несомненной иронией, проговаривает длинное слово, которое обозначает её болезнь. Это не медицинский термин, а кое-что из области преданий: существование не доказано пока.
- Каждый день верчусь, как молодая, памятью и силой не обижена, а проснусь ли в уме – неизвестно. Каждый вечер перед сном с собой прощаюсь. А как выйду из разума, тут бы средства и пригодились, на приют, чтобы добрым людям не мозолить глаза. Сказано дожить, сколько отмерено. Грех в роду прервать. Вот уйдёт род в землю, как вода, вместе со мной, то и настанет моей душе чистый лист. И выбирать себя смогу, знаешь такое дело?
- Тогда я, наверное, догадываюсь, кто вы…
- Тогда догадался бы, что таким, как я, не выкают.
- Эт-то как раз из непонятного...
- ... тогда и знать должен, что после таких, как я, жильё да прочее имущество иметь – не к добру.
- А вот это точно неправда как раз. Не имеет значения. Ничего дурного в вас не вижу. Я теперь знаю, как быть. Для этого, наверное, меня и привело сюда.
- Ты – мальчишка! Шёл бы, пока цел. Не сдержусь, прокляну, и снова всё прахом.
- Вам семьдесят восемь, вы положили жизнь, как могли, на то, чтобы прервать то, что считаете проклятием рода - отказали себе в счастье быть любимой, иметь детей, и от многих других счастий, и до сих пор держитесь своеобразной дисциплины...
- Кто, кто говорил? Кто мог знать? Те до твоего рождения издохли!
- Умерли, верно. Нет, я не знаком с вашими воспитанниками, с их семьями тоже. Просто выглядите вы как… Скорбно-Смотрящая, Тайно-Ждущая.
Глядит прямо на солнце, крепко держась за тонкие жерди частокола. Но она зрячая.
- Так ты… уходи, уходи скорей, не мне стоять рядом с тобой. Что забыл на Земле?
- Я человек, и вы тоже. Мне понравилось эта улица, я хотел бы купить здесь дом. Ваш вполне подойдёт. А чтобы вам не скитаться одной, хочу, чтобы вы остались жить в нём, с нами. У меня есть маленькая дочь, она осталась без матери. Нужна няня. Не окажете ли честь?
- Дочь? У тебя? Разве у вас бывают дети? Названная?
- Родная. Два месяца с небольшим. Надо работать. Надо жить. Она и вы – на моём попечении, под моей защитой. Согласны?
- Что же ты… себе думаешь - в любой день проснусь безумной, а рядом твой младенец и никого больше. Все женщины моего рода за древний грех сходят с ума во сне. Я, я последняя и прерываю грех, а для правильного завершения надо обойтись самой, без помощи, пройти путь до дна, а когда накроет (это со дня на день), то провести остаток дней в канаве. Уйди, ясный свет.
- У вас в запасе больше года, верьте, а сколько точно, не скажу. Деньги за дом я заранее переведу приюту - хорошему, честному приюту. Я врач, мне случалось рекомендовать это место. Мы с Эгле будем вас там навещать. У вас не было внуков, у неё нет ни бабушек, ни дедушек. Времени хватит как раз, чтобы ей научиться ходить и говорить. Дальше справлюсь сам. Средств для вас хватит… до конца. Это я вижу. Нет нужды точить душу за былое. Впереди – маленькая, но нужная жизнь. Маленький чистый лист.
Ещё выше подняла голову.
- А может быть, - медленно, боясь потерять вес каждого слова, отвечает, - так и поступим. Если только ты дашь глянуть на руку твою. Тот же грех, а упустить случай не могу узнать, что у тебя вырезано в ладонях. На каком языке. И не проверяю, а прелюбопытствую.
Протягивает руку. Конечно, можно. Женщина вертит кисть, как зеркальце, ловя свет, и ненадолго на бесстрастном лице проступает удовольствие, азарт исследователя, которые быстро она замечает за собой, снова замыкаясь. А следом восходит испуг, который скрывает также. И поднимает глаза, уронив хрупкую весеннюю безмятежность, доступную ей, быть может, едва час в каждый из дней, которые она считает последними для своего разума.
- … бежала тебя… не вынесла. А зачем? Кто тебя заставил? Зачем искал такую много лет? Зачем дитя породил?
- Это всё, что видно вам?
- Решаешь, что есть благо для меня? А своей жестокости, правда, не видишь, не знаешь? Слыхала я о тех, кто не ошибается и не несёт ничего помимо света, о тех, кто волен даже упокоить таких, кто как я, о тех, которые выше над всеми смертными, так кого же вижу перед собой? Знай, что тебе добрее было бы утопить дочь, как родилась, чем растить её и няньку искать! Не будет ей дороги, не будет вероятности. Ну а ты – тут как чёрным по белому – уйдёшь раньше, чем надеешься, раньше, чем увидишь, как она…
- Это так. В моём случае будет всегда слишком рано.
- Будет ли тебе когда-нибудь ход и путь, не стану судить, но она! Бедное дитя! Разрешить жить, а потом толкнуть во тьму, из которой нет возврата, да ты чернее нас всех, презренных! Зачем только ты говоришь нынче со мной. Лучше бы я не жила, чем узнать такое. Что с этим миром... Знала бы раньше – отпустила бы свою судьбу на течение, какое выйдет, не старалась бы выправить кривое.
Он перехватил погорячевшую сухую руку, что пыталась читать с его руки. Задержал.
- Мир идёт куда надо. Всё, что делаю – для его верной вероятности. У каждого своя задумка, и у вас была. И у моей любимой (не такую, как она, искал, а её - искал). А ошибки сочтутся в конце. Есть то, что не стану пытаться объяснить словами и во что не заставлю поверить. Это правда, что никому ещё не смог объяснить свой риск. Поверьте хоть вы, без причин – будет легче ждать.
Нас с тобою нет на свете, Эгле. И она-то это давно знает где-то внутри себя. Так кто ей судья? Только бы стала счастливой. А у нас с тобой впереди большая работа – сделать так, чтобы мы имели право ходить по этой Земле, как все люди. Обрести реальность.
конец главы 16
глава 17
@темы: книга 3, жизнь волшебная, среди миров