тектоника

И это на память о состоянии материи на конец/начало года. Мрачная мечта об идеальном фоне для момокиного домика.
Делаю иногда, поэтому медленно.


Колористика на данный момент не достигнута, но красить можно хоть годами по мере не-лени, добиваясь её. Например, имитируя миграцию скальных мхов.



Нижнюю часть потом закроют растения.





Это всё - продолжение придомовой территории, мост, соединяющий два кукольных мира. Со скальной площадки можно подняться к балкону Сониной комнаты (справа). Пока пейзаж схематичен.



Водоём будет; изымаемый из гнезда, так что в него можно и воду наливать иногда.



Корягу предстоит вписать.





Водопад нужен погуще, а пока зима, подмёрз, наверное.







И стекло, конечно, замаскировать.

@темы: вода, момоко, материальная база, всяко-интерьерное

---

фракция микробов

Ещё кукол года и прочих лет, на память. Это полка специально для всех небольших, мелких и крошечных, также игрушек для кукол и животных. Полка закрывается, предполагалось, что вышеперечисленное воинство должно оставаться в её пределах, но видимо, расползётся.





Овца, ёж, балерина из Магнита, симбовская кукла (с блошки), дюймовочка, обделённая всем.



Гибрид, голова тоже блохопроисхождения. Кажется, из 90х и кажется, такие куколки звались/были "русалочками" (сестра Венди?).







Феи из "улова" же. Ни сидеть, ни стоять красиво не умеют, только левитировать.

@темы: маттел, материальная база, волкоград, куклы и их части, разные небольшие куклы, прочие игровые, всяко-интерьерное, куклы как бедствие, блохоходство, поллипокеты

---

куклы как куклы - 2018

Здесь примерно годовая добыча, на память и в назидание. "Добычу видит он" (с): увы, глупых покупок избежать не удалось, потому что порой покупаю из-за плохого настроения, а то, ещё хуже, какая-нибудь странная кукла или вещь застревает в голове как якобы нужная. За одной куклой, например, я через полгода пришла - никто кроме не позарился. Есть и умные приобретения, если условиться хобби вообще тленным не считать.

гибриды:
Королева и Миша - ими я совсем довольна



Русалочка из ларька, богатая диодом в хвосту. Нашлось дома и тело с подходящей к шейному отверстию шеей и вообще, но у тела немедленно отвалилась нога. Чинить.



Имеющейся бетти условно подходит это тело (голова будет позже), потому что руки тоном ближе к голове. Но коротковаты. А повелась я на ноги. Монстроразмера стопы показались на барби-формате оригинальными.



Надо сделать из них человеков, то есть детей звейри (вот тоже поросей в избу - делать больше нечего!).



Здесь я тоже довольна: Мороз вырос вдвое и ему хорошо.






Ещё гибрид - живёт давно, но вот стала собой, и делов-то - недорогая тушка. Просто мало их в природе смуглых.
Учительница М. Штефановна.











Голова донора. Идеальная! Майсин для сравнения.





пластмасски:

Как и ожидалось, ничего с ней за год не сделалось (в плохом смысле), так что недопарик и чужой комбез. Возможно, ей нужны дреды. Она бессмысленная, но нравится.








А вот смешная некая "бигга", из "Ленты", от которой монстроноги, на простом шарнирном теле. Совсем беспощадная в плане того же смысла, но у неё профиль, нос! Нервное такое весёлое лицо. Вместе с первой они вписались бы в один какой-то мультик.








Уже волкоградская история. Одна простая чернобурка, а вторая - та самая полярная, хоть и не толстая, что приходит, когда не ждёшь.



Они никогда не встречались обычным лицом к обычному лицу, рядом не сидели.



Но чернобурка - единственная в Городе, кто знает, что звейри существуют и за его пределами (помимо Морских, о которых известно).



Обе - шаманки, общаются, стало быть, "астрально".





С лицами и шевелюрами надо ещё работать.

аксолотль
Хочется сделать её очень капризным, но умным подростком.




Её мне мама в секонде нашла. Приятно, когда тебе дарят кукол!
Девочка Эля, чьих будет, не знаю.





Ещё пара энчантималс и мелочи.

@темы: в конце года, материальная база, куклы и их части, разные небольшие куклы, прочие игровые

---

К2 Глава 3

Глава 3

Хранитель
Конечно же я не живу на улице Папоротников. Попасть в любую точку города проще из центра, и откуда-то те, что разместили мою жилую капсулу в доме на площади Мира, знали, что именно она останется центральной несмотря на бурное строительство во все стороны. Без сомнения, я и они желали одного и того же. Того, чем живу теперь я. Жаль только, что пославшие меня не захотели или не смогли оставить о себе сведений.
Я хорошо помню себя чуть больше десяти лет, а менялась ли за это время моя внешность, сказать не могу, потому что очень редко замечаю зеркала. То, что видят люди, позволяет мне играть роль подростка или молодой женщины. Впрочем, были прецеденты, когда меня видели дамой постарше и даже мальчиком. Только камеры наблюдения не обмануть. Если есть необходимость их избежать, просто двигаюсь очень-очень быстро, я их тоже вижу, всей поверхностью тела распознаю присутствие разных устройств и их свойства издалека.
В закрытом на ночь тематическом парке (посвящённом старине, которой не знали эти места) нет людей и отключены, как ни странно, камеры на стенах кирпичного замка-аттракциона. Вот и хожу здесь, думаю. Как всегда, обо всём сразу.
Но сегодня особенно о том, что наклёвывается в воздухе.

Надо признать, мои способности, особенности, наклонности подобраны вполне для того, чтобы умело и с удовольствием скрываться, незаметно выведывать, внушать что угодно, запутывать. Я могу не спать сутками, для пропитания мне достаточно одной конфеты или яблока в день (а нет, так и обойдусь), залезу на любую стену и полчаса проживу без воздуха. Выспаться в снеговой перине – это для меня. Дело в том, что мне неведомо, кто я и откуда. Могу быть разведчиком, изгнанницей, потеряшкой, миссионером-прогрессором. И это всё… не то чтобы не устраивает – как-то вычурно. Может, я появилась из морской пены?
Думала вот. Разведчик ищет слабые стороны противника, а я в последнюю очередь, до которой никогда не дойдёт, хотела бы считать землян противниками. Эта планета ваша, никто посторонний не вправе иметь виды на неё. Миссионер должен убедить кого-то в чём-то. Да, мне приходится работать с сознанием. Но я не мечтаю изменить человеческую природу (ваше - это ваше!). Я не теряюсь в мелочах, значит, я и не была кем-то потеряна. Но если ещё тысячу лет никто не расскажет мне, кто мои родители, какой я расы и с какой планеты, я не умру от любопытства и от разочарования. Ведь я уместна здесь.
Вряд ли меня прогнали откуда-то на Землю.

А что тогда есть я?
Мне, например, просто необходимо быть внутри природы. День за днём и ночь за ночью отслеживать её малейшие метаморфозы, всё, что биология, погода, твердь рельефа и ход небесных светил предлагают ко вниманию. Поэтому большую часть времени я на улицах и в окрестностях Лесошишенска.
Вне дома уютно. Город - часть огромного Леса, границы которого можно установить только аэрофотосъёмкой. Люди, я слышала, некоторые считают, что им здесь жить всего лишь дозволено некоей древней силой, а город как стальное колечко, с годами вросшее в древесный ствол, которое, балуясь, ребёнок надел на верхушку юной сосёнки. Это странное мнение, но и я в Лес без надобности не хожу, там обитает Кто-то, с ним диалог пока невозможен.
Значит, я смотрю на умирание или взаимное истребление животных и растений, заложенное в порядок вещей, и смотрю спокойно, но когда меня просят, я вмешиваюсь в их жизнь. Чаще всего это простое: котята, щенки. Зов о помощи (я слышу в радиусе несколько километров вокруг меня) – появляюсь. Вынимаю из канализационных люков, кормлю, лечу, ищу хозяина. И как раз на этом этапе принимаюсь злоупотреблять способностями. Это так: подслушиваю намерения горожан, чтобы обнаружить людей, готовых взять на себя заботу о питомце, в положительном случае уточняю, способны ли живущие в их доме звери и птицы, если есть, принять «новенького». Взяв подопечного, иду в дом с целью обаять хозяев. Промахов ещё не было.
И нет удивительного в том, что, настроившись на волну людей, я могу слышать и их. Не читая мысли, узнавать, когда им плохо. Так что из меня отличный спасатель, и это нравится мне больше прочего.

Когда-то я странствовала по Земле, а сколько всего времени – это зачем-то теряется в искажениях памяти. Меня тянуло в местности особого энергетического напряжения, как птиц в перелётах. Я отлично ориентировалась в расположении таких мест на планете, предугадывала, где должно оказаться следующее, и там обязательно обнаруживала типовые жилые капсулы, соответственные моей природе. То есть такие, которые я могла открыть. Но в них чего-то не хватало для моих нужд-задач: может, были повреждены или иначе запрограммированы – каждая на своего ключ-хозяина. Мне они служили кровом на время, а ключом я себя ощутила в Лесошишенске, в центре города, на пятнадцатом этаже четырнадцатиэтажного дома.
По устройству капсула не особенно отличается от маленькой квартирки, как сказали бы вы, если бы оказались у меня в гостях.

По пути в этот город я видела тени, которые настолько соответствуют городам и местам, что не могут их покинуть. Но я не раз уходила из Лесошишенска, чтобы вернуться. (И окончательно покину его, только когда подскажет внутренний голос. Или не покину никогда.)
Я слушаю людей. Меня никто и ничто не заставляет – просто... так надо.
Сидя ночью на какой-нибудь крыше, я вижу, как чаша города становится перевёрнутым куполом, равноценным отражением небосвода: у каждого человека своя звезда, каждая душа – сиятельна. Каждое мгновение – весь эликсир жизни. Мир, со мной ли, без меня, справляется с чем угодно, и всё происходит, и ничто не остаётся пусто и бессмысленно. А я радуюсь, когда получается помочь и увидеть результат стараний. Вот к примеру… а чем я особенно горжусь, а? Вся сложность в том, что в одних случаях точно знаю, что делать, чтобы наверняка, и знаю, на что имею право пойти, а в других – нет. Одно дело что-то подсказать, донести до дома, вызвать врачей или спасателей… а если я знаю, когда что-то не то должно с человеком случиться в ближайшем будущем? Просто так нагрянуть и поставить в известность нельзя никак, когда у вас другое понимание причинно-следственного континуума. Но я же не зря знаю про одни грядущие происшествия и ничегошеньки – про другие! То есть, что-то с этим знанием надо делать. Вы понимаете? Прибегать к странным методам.
Осенью я сделала рискованную вещь, всё могло кончиться ещё трагичнее, чем вышло. Предотвратить ужасно неясную, но высоковероятную опасность на месте одного из частных домов. Думаете, я пыталась просчитать нити времени, которые могут заменить собой ту цепочку событий, что ведёт к катастрофе? Вовсе нет. Я на это не способна. Со-вер-шенно. И не знаю того, кто был бы способен. Поэтому подумала, что проще всего переселить семью, живущую в том коттедже.
Я понаблюдала за каждым из них.
Самой чуткой из них казалась женщина, мать семейства. С ней разговорилась в супермаркете - о разном отвлечённом, чтобы понять её. Она не разрешает себе доверять собственным неясным предчувствиям, считая это типичной женской слабостью. Похоже, было кому убедить её в этом. То есть она боится не отличить интуицию от суеверий и стесняется показаться неумной.
Мужчину я попросила подвезти меня. Муж женщины – изрядный скептик и крепкий прагматик, с ним работать бесперспективно.
Заходила в спорткомплекс, где занимается одна из их дочерей. Просто постояла, невидимкой в сторонке, ради собственного удовольствия. Как же много там талантливых детей! На следующий день побывала в школе. На уроках у других двух дочек.

Мне нравятся школы. В них особая атмосфера дружбы, любви к познанию. Мне нравятся старшеклассники. Я легко представляю себя на их месте… так вот, как раз проходили «олимпиады»: соревнования в разных науках и искусствах. Литературные игрища, решила я – удобный случай, чтобы побольше узнать о Соне, которая, предположительно, удачнее всех могла помочь.
…мне было интересно с ней соревноваться.
Из хулиганских побуждений я некоторые «олимпиады» выиграла, и немного стыдно было, что почти нечаянно внушила всем присутствующим, будто учусь в одном из классов… Но так здорово было с ними!
А придумала я обратиться к малоизвестной легенде, которая просто создана для моего случая. Когда в доме остались только дети со здоровой сердечно-сосудистой системой, достаточно эрудированные и с чувством юмора, я явилась им в образе Зелёной Змеи.
То была самая сложная из представляемых мной когда-то иллюзий.
Понятия не имею, как выглядела та З. З. из лесошишенских легенд, так что у меня получился особо крупный меховой воротничок… и меня поняли правильно!!
То была большая удача. Мне чрезвычайно понравились эти люди, но я признавала, что знакомиться и общаться с ними не вправе. Пусть и с лучшими намерениями, но управляла ими, и мне довольно стыдно. Ну представьте. Я была в доме рядом и смотрела, как они пытаются убежать от того, чего нет, пытаются поговорить с тем, чего нет, дотрагиваются до того, что им только кажется…
Что там, я вступила в сговор с двумя домашними кошками – попросила их изобразить панику и на время сбежать. Я приходила в коттеджный посёлок и кормила их на улице. А потом проводила их в новый дом.
Школьники сами вспомнили легенду и догадались, что из явления следует. Соня, которая её знала, рассказала. А Варвара поверила ей и поспособствовала правильному исходу.
Фотоаппарат Мартыну я испортила. Ослепила матрицу, стёрла снимки. Как иначе? Там я была на снимках как есть и никакого воротничка. Да и поверить после эпичной поломки легче. Ничего, Соня и Эгле на Новый Год подарили ему новый.
Правда, легенда о Зелёной Змее не в точности соответствовала тому, что должно было произойти. На самом деле погибнуть должны были все те, кто окажется в урочное время в том самом месте, а не только один "гость, оказавшийся на минутку в доме без хозяев". Так оно и вышло.... да, погиб человек всего один и как бы "гость" по отношению к данному месту, где дом стоял, а Соня чудом выскочила из зоны поражения, но это не буква и даже не дух легенды, это мои старания и ещё что-то непостижимое.
Я не дежурила все эти дни там, а отпустила ситуацию после того немногого, что уже сделала. Были и другие, не менее важные в городе дела. Хотелось бы или нет, а все нити жизни и смерти удержать не могу. Не должна.
Как знать, может, где-то рядом, в близком, но невидимом для меня слое реальности (коих бесконечно много), ползает настоящая Зелёная Змея и смотрит на меня. Надеюсь, она не в обиде.

Из-за своих способностей я всегда начеку. Как бы не сломать чью-то жизнь нечаянно, для чего самое надёжное средство – никуда никогда не выходить из дома, ни с кем не вступать в беседу. Но не могу даже представить себе этого! Если всё спокойно, я следую своему любопытству и иду в любое место, любое учреждение, разговариваю с людьми, представляясь кем угодно, разделяю их занятия, и так выходит, что никто не смотрит на меня подозрительно, не гонит… главное – не попасть в кадр. А то могут запутаться и даже испугаться, если просмотрят видео.
Как бы ни было, каждую ночь я наивно поглядываю вверх. В вашей традиции, принято считать, что инопланетяне появляются на «летающих тарелках», иногда материализуются из ниоткуда, но вряд ли выползают из-под земли. Мне-то, конечно, логичнее ожидать электронного письма в систему моей весьма оснащённой капсулы, или просто телепатический импульс, если кто-то там, в глубине Космоса, вспомнит обо мне, но версия появления с небес мне как-то симпатичней.
Этой зимней ночью я хожу вокруг музейно-туристического комплекса, где излучение случайных прохожих не помешает мне вслушиваться и искать ответ. Здесь только я и древние существа (знаете, Земля ведь заселена гуще, чем принято считать). Сдаётся мне, настоящее дело ждёт в ближайшее время. Понимаете, я – да не услышала, как замерзает в снегу человек! А они, трое, к нему вышли. Говорят, что играли, кидая жребий. Этот знак я не могла игнорировать. Так что, понимая, что вскоре мне понадобится очень много сил… да что там, просто немыслимо возжелав тепла, которое дарят друг другу люди, я просто пошла с ними, не спросив разрешения, в гости.
И провела со всеми праздник.
Мне подарили прекрасный ёлочный шар. Он сейчас лежит у меня в кармане и греет не хуже весеннего солнца. Надеюсь, его энергии хватит… а на что?
Мне предстоит поиск неведомой сущности, которая сбивает все тонкие поля и рвёт невидимые простым глазом, но жизненно важные ниточки, протянутые между душами. Кого-то, кто экранирует людей друг от друга. Можно, я не буду пока вдаваться в подробности? Можно, я пока не скажу, чем это грозит? Много сил понадобится нам всем.

конец главы 3
глава 4


это Тива

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

2D-персонажи

Пиксельных лесошишенцев и гостей города буду добавлять по мере всего сюда.
Многие есть в нормальном кукольном варианте (кто-то в порядке, кто-то был в порядке, кто-то, м. б., будет, а кому-то надобно/придётся поменять базу); ни плоские, ни трёхмерные, само собой, не являют точность образа.
Указанный возраст - в выдуманные книжные 6518-19 гг.

Соня (14-15 л., 16 сент.)

Эгле (14-15 л., 29 фев., которое в 6519 г. отсутствует)

Мартын (15-16 л., 1 марта; но не всё так просто)

Михаил (19-20 л., 2 мая)

Варвара (27-28 л., др. летом)

Лев (33-34 г.)

Василиса (11-12 л.)

Нилуфар (12-13, 1 дек.)

Наргиза (12-13, 1 дек.)
(- на самом деле точная дата рождения сестёр неизвестна)

Ян (34 г.)

Даника (или 24 или 25 лет)

Даня (3.5 г.)

Павлина (3.5 г., капельку старше брата)

Тива (возраст никому не известен)

Вита (22 г.)

Ильнокентий (Кеша) (16 л.)

Наина (16 л.)

Марианна Штефановна (33 г.)

Марфа (12 л.)

Адриана Васисуальевна (26-30 л.)

Ерминия (21-22 г.)

Евлалия (29-30 л.)


Белинда Антеевна (58 л.)

Линда (13 л., 17 мая)

Агния (35 л., 17 мая)

Уна (24? г.)

Тимофей (25-26?)

Матвей

Юнна

Инно

Иана

Марейя

Адрей

Корней

Эней

Майя

Серафима Киприановна

Ведьма

Станислав

@темы: игра, разные небольшие куклы, жизнь волшебная, работа над сюжетом

---

К2 Глава 2

Глава 2
Сонины записки

«…тётя Варя как-то говорила, что мне повезло застать самое жаркое лето и самую снежную зиму. А я вспоминаю самую длинную осень. И ещё теоретические вопросы про П-вр-я и поезда, с которыми я тогда надоедала дяде. «А если поезд не успевает проскочить границу, что происходит, если в задних вагонах П-я есть, а в передних – нет?» Оказывается, такое возможно даже без всякого П и далеко от Лесошишенска – когда поезд не успевает проскочить. Не доезжая несколько километров до Агдя…»

Соня сидела на своём верхнем ярусе кровати с ноутбуком, где открыла сразу несколько текстовых документов. Соглашаясь с перескоками мыслей, она разворачивала соответствующий, что-то печатала в одном, а потом в другом. Порой копировала несколько строк из одного, уничтожала файл, а то вдруг, разветвляя тему, создавала новый.
Соня учила себя спокойствию. Отучала себя писать так, будто кто-то стоит за спиной и оценивает, не правила сию секунду ошибки и опечатки, не бросалась выверять стиль и не тревожила словари и справочники. Просто фиксировала, что думалось, подразумевая, что никому в ближайшее время результаты этого труда не предоставит. И не понадобится отчитываться, на что же она потратила это великолепное время.
Вся комната до последнего уголка полнится морозным полуденным солнцем начала февраля. Выходной. Рациональные люди бегом побегут сейчас на прогулку, у ленивых обязательно закрадётся чувство вины… а Соня сохраняла внутреннюю тишину, насколько могла. Сидела наверху, обернувшись пледом, несмотря на то, что в квартире тепло, и печатала.
Наверное, правильнее было бы взять сейчас любой учебник и догонять, догонять – теперь Соня знала о себе, что балансирует на грани неуспеяния и как-то незаметно откладывает довольно много науки для изучения «на потом». Но сегодня будет сидеть до упора и слушать себя.
Это история её жизни. То, что реально видела и слышала. Когда-нибудь из этого могут вырасти даже рассказы и так далее, что-нибудь, что сможет прочитать друзьям (или, как правильно подсказывает тщеславие, честно издать в мир). А может, и не будет ничего. Это неважно. Важно, что никто сейчас и сколько угодно часов вперёд не станет дёргать её, предлагая другие занятия.
Для осанки и вообще здоровья полезнее сидеть за столом, но «внизу» начнутся казусы, постоянно отбивающие сосредоточение. К примеру, через клавиатуру могла оскорбительно промчаться кошка, оставляя подпись типа «йывапешдь0ъ». Или тихо подсесть Василиса и задумчиво положить Соне на плечо голову, приласкаться. Это безумно приятно, и с другой стороны обязательно добавится Наргиза, они обычно так молча посидят с минуту, несомненно, переглядываясь у Сони за спиной, пока она тщетно ловит последнюю мысль, пытаясь её впечатать… заканчивалось это смешком одним, вторым – всеобщим смехом на ровном месте. Счастливым и добрым… но причём тут творчество?! Объяснять каждый раз, что вторгаться в таинство нельзя – бесполезно, хоть и не маленькие давно. Но не прогонять - родные же и любимые, двоюродные.

«Т. В. всегда говорит обо мне лучше, чем обстоит на самом деле. Будто бы я отлично помогаю по дому и вся настолько хороший товарищ, что даже неукоснительно застилаю кровать – знает, что маме это особенно важно, чтобы в гостях я нашла в себе хоть немного зайчаток культуры быта. Не палит, что мне, вообще-то, бывает через раз лень, да и выполняю просьбы не вовремя. Но хочется верить, что всё хорошее – действительно про меня. И что она и д. Л. ни разу не пожалели, что меня оставили. Тётя несколько раз говорила маме, что я у них – большая удача, так как способствую Васи и Наргизки лучшей учёбе. А вот правда. Каждый день проверяю им уроки и занимаюсь розийским языком, потом вместе читаем. Но это легко – они меня с удовольствием слушают, а я дикцию вырабатываю, и хочу когда-нибудь классно начитать аудиокниги (самые любимые в первую очередь). Хотя Васе трудно надолго сконцентрировать внимание, зубрить ей бесполезно, поэтому мы…»

Соня с наслаждением в который прокрутила в голове новогодний видеозвонок папе с мамой, когда они в виде большого исключения не звали её к себе, а просто расспрашивали о бытии, и даже больше Мишку, чем её… Родители сидели на веранде, за которой дорожка, мощёная плоским камнем, через песчаные залысины на земле и кустарник, увешанный лампочками, вливается прямо в пляж, а на заднем плане в ночи явственно можно было видеть белые гребни океанических волн и огоньки в руках проходящих людей. Мама и папа были в новогодних купальных нарядах, собирались на вечеринку. Папа держал в руках игрушечного, но весьма реалистичного крокодильчика с обвязанной ленточкой пастью, и рассказывал, что недавно плавал в озере, где живут такие же, раз в пять подлиннее. Соне стало очень не по себе, она стала упрашивать папу больше так не делать, мало ли что крокодилы до определённой температуры воды совершенно неактивны! Получасом раньше наплакавшись из-за происшествия с Мишей, Соня чувствовала, что снова может впасть в нервничание, уговаривала себя сдержаться. Мама тоже была не в восторге, но для неё-то плавание уже произошло. Папа клятвенно пообещал беречь себя и маму. Соня предпочла поверить. Она любовалась ими - видно было, что маме с папой приходится вести более подвижный … и очень молодящий образ жизни. Они держались в обнимку, дружно смеялись, глядели на них с Мишкой без всякого сожаления и тайного недовольства, и Соня поняла, что точно такими, как сейчас, были и лет 15-16-17 назад. То есть и до её появления на свет…

«…за десять или меньше минут до вылета «таможенник» (уточнить, кто за должность) заявил, что они не имеют права вывозить «за пределы империи» (!) «произведения, выражающие достояние национальной культуры» (ну и слог! хотя скорее всего, передано неверно)… и вырвал из рук детей их игрушечных медведя и кролика (я произносила малоприемлемое для меня, когда услышала… бомбило). Даника закричала, кинулась сначала на него, а затем на («бесполезного») мужа, который удерживал её за плечи и умолял не нарываться на арест в то время, когда они уже почти на свободе…
…на это таможенник (ну, представитель спецслужбы, как и все они там), сохраняя рожу в безмятежности, лёгким движением как бы по неловкости выбил из руки женщины её единственную кладь – полиэтиленовый пакет с личными вещами и документами, и скомандовал «на выход». До взлёта оставалось совсем ничего, а ещё надо было добежать с детьми до самолёта по обледенелому полю, поэтому Ян кричал, чтобы она бросила рассыпавшееся – косметику, немного одежды, яблоки и сухое печенье, помогая подобрать только документы. Во время полёта она проклинала его за трусость и мягкотелость, а потом… »

Соня узнала много такого, что заставило её окончательно в душе простить Данике, с которой старалась по возможности не разговаривать, её безобразное приставание к Мише. Про обстановку в Олмидонии и так можно было слышать почти ежедневно в новостях, но некий барьер сознания мешал остро и явственно понимать, сколько жестокости приходится терпеть её гражданам при новом режиме. Непосредственное же наблюдение прямо на дому за олмидонскими беженцами заставляло покрываться мурашками и только благодарить судьбу за то, что это происходило не с ней, слабой и капризной, слишком любящей свободу и комфорт.

«… серебряной краской в приказном порядке красили волосы специалистам высшего класса в различных областях. Но тем, кто работал на предприятиях, объявленных стратегическими – золотой. Яну особенно не повезло – у него ещё и борода. Выходя на улицу, он особенно тщательно натягивает шапку и заворачивается в шарф, это по крайней мере понятно, пока сильные холода. Побриться налысо и избавиться от бороды он не хочет, утверждая, что краска въелась в кожу, это выглядеть ещё жутче. Он знает, что говорит – краску он сам и разработал. очень подавлен. Каждый день уезжает с дядей на завод, а возвращается в стрёмном настрое, который пытается маскировать. Есть подозрение, что как работник, пусть и крутой химик, дяде он особенно не нужен, и только родственные соображения и желание морально поддержать…»

Да-да, Соня узнавала подробности и нелегитимным путём – подслушивала, когда дядя и Ян устроились в гостиной за коньяком. Дамам и детям многие вещи слышать не стоило ради их душевного спокойствия и самолюбия Яна, но Лев выпытывал у него всё новые подробности, желая знать, как жилось его сестре. А Соня, зацепившись случайно, не могла не слушать.

«…можно сказать, что вся страна стала вроде глобального соглядатая, который контролирует самого себя. Тошно за тех, кто сохранял иллюзию представления себя обычным мирным жителем с семьёй, работой, свободами и правами. Нянька, которую наняла по рекомендации Даника, регулярно посылала своему начальству доклады обо всём, что происходит у них дома. Вплоть до маразма – какие слова используют родители, обращаясь к детям. Они это знали, и старались говорить в её присутствии как можно меньше. Но однажды Даника не выдержала морального давления, набросилась и избила бабу эту. о»

Соня думала о том, будет ли ей стыдно, если её файлы кто-то из родных гипотетически прочитает, и пришла к выводу, что вряд ли слишком сильно. У неё всегда будет право слова, чтобы объяснить, зачем она пишет то и другое. Счастье, что она живёт в таком месте и в таком времени, где можно не бояться и не быть в постоянном напряжении, ожидая жестоких каверз от действительности. Одноклассники не в счёт, это же просто смешно – считать их деструктивным фактором.
Кстати, о последних… Они притихли.

"…если бы Наина страшно отомстила мне. Я этого ждала, втайне любопытствуя, что же она придумает. А она… ничего не делает. Язык кусачий при ней, но нам не привыкать. Я не верила, что она так терпелива, чтобы выждать очень много времени и ударить, когда я совсем расслаблюсь. Но уже мне наблюдать за ней скучно."

Странное дело – с конца ноября и до сих пор Соня порой чувствовала себя дурой, которая навыдумывала плохое отношение к себе в классе. Не то чтобы все вдруг оказались терпимыми и доброжелательными и оставили друг дружку в покое – скорей, апатичными в общении и больше нацеленными на учёбу. Как и полагается. Не то чтобы Марьиванна и другие учителя перестали слышать о себе смачные и более-менее несправедливые вещи, но определённо что-то поменялось. Батарейки у лидеров сели, а приспешникам автоматически стало неинтересно.

Соня повернула голову влево. На соседнем втором ярусе точно так же со своим ноутбуком, сидела Нилуфар и тоже что-то быстро-быстро печатала. Соня знала, что она с кем-то переписывается. Внизу негромко переговаривались Наргиза и Василиса. Они распределили по всему столу клей, краски и бумажки с орнаментами, вдохновенно декупажировали всё, что до того плохо, некрасиво лежало. Милое дело.
- Ты сейчас на сайте оружейников? – спросила Соня. Она уже так сжилась с тайной Нилуфар, что это прозвучало совершенно без сарказма.
Но та покачала головой:
- Не. Я там, где обсуждает политические прогнозы. Перспективы ближайшего развития страны.
- И как они? – уязвлённая, поинтересовалась Соня.
- Не имеются. Все сходятся на том, что через год или полтора мы будем воевать.
- Понятно, - Соня нарочито зевнула и уставилась в свой экран, хотя больше ей хотелось поплотнее закутаться в плед.
Сестре Сонина реакция или отсутствие таковой оставались безразличны.

«…оставшиеся украшения пошли в уплату за подпольный интернет, именно так они смогли связаться с нами …»

Теперь уже у детей не было недостатка в игрушках, а у Даники – в косметике, одежде и прочем, но чувствовала она себя паршиво, депрессивно. Целыми днями не выходила из комнаты, а с детьми возились Ян, Варвара и вечно теперь хмурый Лев, который часто особо внимательно наблюдал за малышами, пытаясь уяснить себе, что же это за зверушки – его племянники и как с ними правильно себя вести. Он полагал, что это ему когда-нибудь может пригодиться. А то ведь его собственные дочери никогда не были такими маленькими.

«У каждого своя боль.»

В тот злополучный вечер второго января Соня вернулась в Лесошишенск, полагая, что наибольшим счастьем на ближайшие сутки для неё будет не заболеть. Что же, стоило включить дома новости, и недомогание как рукой сняло. В них говорилось о том, что этим утром поезд – а гадать, какой именно из идущих в том направлении, не приходилось - попал под обвал, не дойдя около пяти километров до города Агдя, но уже…
Соня не дослушала и бросилась искать какой-нибудь заряженный телефон. Уже второй раз – и без какого-то недоброго предчувствия! Или тот сон в метро и был предчувствием?
Ничего, уже всё закончилось, уверил её Миша. Ему и ещё паре сотен человек повезло отделаться пусть нелёгким, но только испугом. Был участок пути в гористой местности, где поезд сбавляет скорость, идя через ряд тоннелей и чуть вверх. И самый короткий из этих тоннелей – толстая арка в скале меньше десяти метров длиной. В своё время эту скалу можно было вовсе убрать с железнодорожной траектории, но показалось, что быстрее и дешевле продырявить. Этой зимой древний камень подумал, что пришло его время, да и аккуратно осел на голову едва ползущего состава. Миша на первых порах не стал напоминать, что именно в первом вагоне, на который, один из трёх, пришлось, он и ехал, но Соня этого не упустила. Пришлось доложить ей в деталях, каково удивление было наблюдать, после рывка инерции, спросонья, как стремительно пригибается навстречу, чудом не отламываясь, багажная полка, всё ближе, ближе, и почти замирает, коснувшись носа, а скрип и скрежет не прекращается. Как то ли не скоро, то ли слишком быстро пришло понимание ситуации и необходимости переждать первую волну паники среди пассажиров, вытянувшись в струну на полке-ловушке. Миша тихонько сообщил ближайшим соседям о своём бедственном положении, добавив, что они могут помочь ему, если осторожно вытянут из-под него матрас. Потом они все выручили ещё десяток аналогично застрявших людей, после чего направились исследовать двери в обоих концах вагона. Расковыривали эти двери в темноте подручными средствами, и Миша, конечно, живо вспоминал «клуб» и пожар в нём… Но из соседних вагонов пробивались им навстречу – и из переговоров стало известно, что в целом поезд не пострадал, люди серьёзно - тоже. Несколько часов в кромешной темноте и в принуждённой тишине – пассажиры молчали, чтобы меньше тратить кислород, окна не били и не открывали из-за отменного холода. Усталость и некоторая боль недавних ожогов, зато еды и питья довольно. Совещание прибывших к тому времени спасателей. Кроме железнодорожного, пути до города оттуда нет.
О страхах, препятствиях и ожидании Миша говорил примерно так – «да ничего, нас довольно быстро вытащили» - но тем не менее Соня сразу сказала ему:
- Ты герой!
И только потом, после разговора, прихватив ноутбук, забралась вглубь гардеробной комнаты, чтобы выплакаться в шмотки. Она оказалась права: прочитала позже в интернете много подробностей катастрофы, где упоминалось поведение пострадавших, и в том числе о парне, в котором распознала Мишу. Как он помогал выводить людей из задней части состава через повреждённый вагон, потому что обойти скалу возможности не было, отыскать и перенести в темноте самые необходимые вещи, верхнюю одежду, следить, чтобы не было давки… (Потом эвакуированные пассажиры шли пешком, ранним утром, в лютый мороз и метель несколько километров по склонам, камням к чистому полю.) Конечно, не один Миша проявил себя достойно, но Соня ревностно вычитывала, что говорилось о нём… Но почему ему так не везёт?!

«Почему мне кажется, что тут есть моя вина – и не только прямая вина, потому что от меня он именно в том поезде возвращался - как будто моя любовь, вместо того, чтобы защитить, делает его уязвимей?»

Соня готова была одуреть от извивов судьбы, но вдруг ей стало совсем спокойно. «С ним всё будет хорошо, даже не думай» - вспомнила она чьи-то слова и подумала, что в своё время всё поймёт и будет знать, как поступать. И решила, что отныне для неё не будет плохой погоды и тусклых времён. Что каждый день будет как жемчужина. И пусть, может быть, некоторые жемчужины окажутся чёрными…

На высоте двадцать четвёртого этажа теперь чаще всего стояла удивительная тишина - звуки города льдинками оставались внизу. В каникулы Соня решилась на отважную вылазку на улицу Папоротников в мороз, который, будь он небоскрёбом, превышал бы Левое Крыло этажностью.
Действительно, захолустье – улица, начинавшаяся типовыми городскими зданиями и продолжавшаяся частными постройками деревенского вида. Это и была раньше деревня, полвека назад всего. Бесшабашно перечирикивались колонии воробьёв, уплотнившиеся по кружевным наличникам, а то склёвывавших что-то с травяных зонтиков, торчащих из огородов… Соня очень хотела найти Тиву. Хотелось расспросить её. Непонятно, на что Соня рассчитывала, пробираясь по узенькой тропе посреди сугробов проезжей части, задыхаясь от ледяного ветра и зажмуриваясь от солнца прямо в глаза. Встретить случайно зеленовласку, невозмутимо прохаживающуюся в сопровождении снежных смерчиков, без перчаток или варежек, с видом, будто только что прошёл грибной дождик?

«Странно, что мы не удивились странностям, которые, странности, есть у неё.»

«Пока не кончились каникулы, они каждое утро приходили на каток. Поясняю: по утрам, когда темно. Это значит, что озеро несколько часов принадлежало только им двоим.»

Думая о Мартыне и Эгле, Соня испытывала приятное смущение и ещё что-то вроде немотивированной гордости – будто бы сама спонсировала постройку и лично вывела из верфи на море прекрасный парусник. Несколько раз они звали её с собой, но сослалась на то, что хочет в те немногие дни в начале января быть свободной от всех на свете и делать, что ей взбредёт в голову. Потом началась школа. Соня, признаться, опасалась реакции окружающих на новоявленные отношения. Почему? Это можно объяснить только себе, молча – почему вот те «парочки» в школе «ненастоящие» и им всё как с гуся вода, а вот у друзей что-то вроде… миссии по поиску пути в особенный, лучший вариант будущего.
Но они повели себя так, что дух захватило! Изменились их лица, походка, пластика, речь… и вот беспощадно-точное коллективное сознание вынесло вердикты о том, что Эгле, кроме того, что «всегда была умной», ещё и красива, и является, слышите, обладательницей хорошего вкуса и прочих фенечек, а Мартын вовсе не шут гороховый, а крутой паркурщик, а ещё каким-то чудом реализовал потенциально высокие способности к учёбе, отказавшись от штатной лени. Само собой отпало его давнее прозвище "Детский Сад". Теперь Эгле и Мартын казались одновременно взрослее и веселее - странное, но гармоничное свойство. И добрее остальных, что не казалось слабостью теперь. Глядя на окружающих неизменно доброжелательно и как будто покровительственно. Как команда, всегда готовая придти на помощь, из старых и наивных фильмов?
Соня тайно надеялась, что они с Мишкой вместе выглядят хотя бы вполовину так обаятельно, как эти. Наверное, друзья стали сами собой. И всех без разбора это проняло. Остатки страха быть не как все и опасений быть осмеянными развеялись под чистым ветром доверия… незаметно те, кто Мартына и Эгле по привычке освистывал, стали кем-то вроде их глашатаев. Что-то менялось в людях, светлая тоска накрывала самых циничных. Наина ещё держалась, так как гордость не позволила бы ей признаться, что она уже не королева. Продолжала бравировать тем, что может в любой час заполучить любого парня для любых нужд (не то что некоторые скромняги, которые отхватили себе по одному и рады до смерти), даже, к примеру, фантастическим образом заставить жертву чар взять у технички ведро, швабру, и мыть пол на глазах всей школы, напевая популярную песенку – и это было! И ничем, ни словом за это не отблагодарить.
Каждый день Соня шла в школу, как на праздник. Но время от времени собиралось комком в животе чувство тревоги за двоих друзей. Будто бы знает она, что бывает за всё это счастье, но не хочет оформить в подходящую мысль. Может быть, в последнее время она стала более чуткой к происходящему вокруг, и в новостях её внимание всё чаще цепляли случаи аварий, бытовых убийств, нелепых несчастий?
- Знаете что? – говорила Соня чуть не каждый день, - Переходите дорогу осторожней. Я вас знаю!

Хлопнула со всей мочи далеко внизу входная дверь, квартира огласилась традиционным воплем. Меньше чем через минуту ДЕТИ будут здесь, и не факт, что Соня успеет надёжно припрятать ноутбук.

конец главы 2

глава 3

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

сила уха

Продолжаем любить пластмассок.

@темы: волкоград, прочие игровые, куклы как бедствие

---

К2 Глава 1 (5)

Глава 1

1.
2.
3.
4.
5. Выбор
Всё стало как было. Во всяком случае, он рефлекторно задвинул ящик, а тело застыло привычно каменным. Значит, как было?
Фотография стиснута в руке.
Стас спрятал её за пазуху.
Он ни за что её не отдаст.
Теперь уже.
- Ах, не может быть! – воскликнула она беспомощным, нелепым, трогательным детско-старческим голосом, - Это называется, за хлебушком сходила!
Потрескивал помехами невыключенный телевизор. А Бабушка, появившаяся прямо из стены, скользила к своему месту в углу, и ни шагов, ни шороха юбки не было слышно.
Когда она оказалась за спиной Стаса, наступил жуткий холод, который слегка ослаб, стоило ей продвинуться чуть дальше.
Теперь он знал столько о ней и о себе, сколько и не надеялся, с избытком.
Жизнь оказалась с сюрпризом.
«Я – твой хлеб», - подумал он, услышавший в словах гораздо больше, чем имел бы несчастье сторонний наблюдатель. Был второй слой произнесения – инфразвуковой.
Был третий…
«Только теперь ты будешь голодать!»
Но она вернулась, не достигнув кресла в углу, и у Стаса зашевелились волосы от ледяного ветра. Очевидно, настал час расплаты.
Если повезёт – для обоих.
«Хорошо, если я, наконец, умру, ведь всё равно не посмею заговорить с Соней и Эгле, а больше и терять нечего. Надо только вытерпеть переход в смерть. Хотя бы это одно я должен в жизни сделать достойно. Что, если ТАМ я всегда смогу летать?»
Правильно, наверное, было бы Стасу поинтересоваться, кто же он для Бабушки и для чего она его держит при себе. Сегодня последняя возможность. Но он твёрдо решил, что незачем. Никакого значения его жизнь в этом мире не имеет – ну так ничего, напоминающего слабость, напоследок она – или ОНО - от него не увидит.
- Что же прикажешь теперь делать, а, Стасик? Верно, ты подумал: все эти правила и дисциплину бабуленька преподаёт тебе от старомодности, а я, такой молодой и образованный, вижу, что нет в назиданиях проку? Ты мне не поверил? Не бойся, скажи, мне важно, что думаешь ты!
Только на Стаса сентенция не произвела впечатления. Вернись «бабуленька» на полчаса раньше, он валялся бы после этих слов с пеной у рта. А теперь… даже прочитал всей спиной первую каплю Бабушкиной паники.
Он не шелохнулся и промолчал.
- Значит, я что-то пропустила, - заметила она тоном, уже отличным от сюсюканья, - А я задумывала для тебя что-то особенное. Такое, что отличило бы тебя от других детёнышей из твоего окружения, понимаешь? Они ведь не слишком-то любезны с тобой? Ещё немного, и ты смог бы проучить любого юного болвана, кого захочешь и как захочешь, без препятствия в виде людского закона! – жалобно и задумчиво продолжила она, так и не дождавшись реакции, - Но ведь всему своё время, и прежде надо было подготовить тебя и немного научить… чему-то вроде техники безопасности.
Вероятно, она поняла всё.
- Я заботилась о тебе и вправе рассчитывать на почтение с твоей стороны, - начала она новый заход, спустя ещё минуту и ниже ещё двумя тонами, - И готовила тебе подарок. Хочешь узнать, что именно сам у себя отнял по своей нетерпеливости?
«В начала мая у тебя было несколько последних дней, в которые твоё такое заявление вызвало бы у меня ликование. Бабушка. Интересно, я бы понял тогда, что это ложь?»
- Ну ничего, всё поправимо. Ты можешь положить вещь прямо сейчас на место, а потом пойди, пойди, руки вымой. Не бойся.
«Тогда на этот раз всё обойдётся для тебя и ты завтра проснёшься», - прозвучало вторым слоем, «и сможешь, как всегда, повиноваться мне и стабильно существовать».
Она говорила с его молчанием, как если бы оно ей отвечало.
И то, что говорила, очерчивало пребывание Стаса в самом страшном месте, рядом с самой страшной сущностью, которая уже не сможет игнорировать неповиновение никогда.
- Можно я попробую угадать, Стасик? – заискивающе продолжила старуха, - Наверное, тебе показалось, что ты стал маленькой птичкой? Наверное, тебе было сначала любопытно, а потом трудно и страшненько, да? Это потому, что без спросу и раньше времени.
Эти подлые слова были её огромной ошибкой. Потому что она недооценила необратимость произошедшей со Стасом перемены… но вот слова прозвучали, и обоим стало очевидно, что обратного хода нет.
- Я сама собиралась научить тебя летать, вот уже совсем скоро!
Стас всё так же не пошевелился. Но изнутри его заполняла ядовитая усмешка: ты? меня? – летать? да эта фотография не имеет к тебе никакого отношения, ты… держишь её у себя не по праву.
Эти письма были для меня. А ты их скрыла.

Бабушка очень скорбно и натурально вздохнула (ерунда, ей не нужна циркуляция воздуха в лёгких), и начала тихую и очень искреннюю речь, такую, что с трудом возможно было различить в ней угрозу. В неё не сразу вернулись инфразвуковые акценты, не сразу проявились намерения в противовес неповиновению внука.
- Не раз и не одну тысячу раз я высматривала любого глянувшегося смертного в округе и направляла его своей волей, а воспротивиться ни одному не удалось; ночи и дни напролёт водила жертв по болотам и чужим домам, где, бывало, соплеменники делали с ними страшное и без моей указки, считая их ворами и убийцами. Я всё могла, люди же только помогали мне в моих забавах, так как легко видели в своих близких то, что хотела показать я. А уж заставить толпу бесноваться и сметать всё на пути – самое простое, и никто не мог сравниться со мной…
Он почти уже понимал, к какому заключению придёт Бабушка уже прямо сейчас – если бы просто к необходимости убить его, но нет! И ужас наваливался на плечи. И если хоть одна крупинка информации из его мыслей просочиться к Бабушке от него, то произойдёт…
Стас закрывался всё больше, больше – наращивал внутри слой за слоем защитной плёнки, превращаясь из серой тени в чёрный монолит. Если так отступать внутрь себя, выстраивая перед собой бастионы, можно шаг за шагом уйти в такую глубину и темноту, что даже Бабушке не выцарапать. И пусть хоть на клочки разорвёт оставшееся в комнате его тело – это всё равно.
Он сможет.
А она – просто подойти и отобрать фотографию – почему-то нет, не сумеет.
Но она попробует другое.
- То было баловство и для забавы, Стасик. Так неужели ты усомнишься в том, что я снова проделаю это для того, чтобы было, как надо мне?!
Он не совладал собой и передёрнулся от отвращения-возмущения. Как она посмела скопировать этот голос?! Тот, который сказал ему «лети»?
Впрочем, и это было её грубой ошибкой.
- Так кто тебя ПОДНЯЛ, отвечай! – взвизгнула она, - Кто надоумил тебя открыть ящик?!
Он внутренним взором видел, что происходит за спиной: Бабушка превратилась в сгусток дыма и витала над ним. И уже не было ни продирающего визга, ни инфразвука – одно утробное ворчание, не имеющее отношения к акустике:
НАЗОВИ ТОГО ЧЕЛОВЕКА ИЛИ ЗВЕРЯ ИЛИ ДУХА ИЛИ ТО СУЩЕСТВО КОТОРОЕ ПОДНЯЛО ТЕБЯ – КТО БЫ ТОТ НИ БЫЛ НАЗОВИ И УМРЁШЬ ЛЕГКО.
А умирать оказалось гораздо труднее, чем он представлял – он узнал это, потому что смерть уже началась.
Сначала в голове стучали молотки, не хватало воздуха...
Потом…
Всё, что было наказанием раньше, в сравнением с этим было ничем.
Но выдать хоть дуновением мысли тех, кто его поднял?!
Пусть пытка длится годами, десятилетиями.
Соня и Эгле проживут свои человеческие жизни - счастливо, в любви к тем, к которым их угораздило – и пусть подольше. Он потерпит.
А потом они станут недосягаемы для Бабушки, перейдя в другие жизни.

Вдруг всё прекратилось.
- Так вот ты какой стал, Стасик, - произнесла она вслух, - Ты прав, сама найду. Это даже любо весьма мне, ну а покамест…
И она, уже в обычном облике старухи, смотала с шеи тяжёлое гематитовое ожерелье, которое никогда раньше не снимала, швырнула его под банкетку, где оно само собой уложилось полукольцом.
- Быть по сему, - пояснила Бабушка, - Сидеть тебе здесь без движения вечность. А как надумаешь встать, две дороги тебе: в сторону мою, служить и живу быть, или же в самое дремучее захолустье, лечь и помереть, Стасик. Я сказала.
И она, как ни в чём ни бывало, оказалась в своём кресле и продолжила вязать.
___________________________________________

С того момента дни и ночи пролетали мимо окна со скоростью осеннего листа, летящего снега и декабрьского ветра. Никто не хватился Стаса в школе, никто в мире не вспомнил о нём. А он оставался на том же месте и исследовал пути своей и Ведьминой силы.
Никто бы не сказал, увидев мирную картину, где бабушка вяжет, а внук меланхолично смотрит в окно – не иначе мечтает о девушке какой – что тут разворачивается поединок двух воль.
На исходе года, когда природа за неделю выдала все зажатые за последние лет пять снега, Стасу показалось, что его внутренняя сила иссякает, к тому же он нашёл, что старуху поизводил достаточно. Тёмным утром тридцать первого декабря он встал, легко, будто не провёл несколько недель без еды, воды и движения, лишь слегка споткнувшись, перешагивая о гематитовое ожерелье, снял жилет и швырнул в сторону Бабушкиного угла. В досаде стукнули деревянные спицы, сбиваясь с ритма – всё-таки ускользнул!
Но проигрывать Бабушка не любила - не могла себе позволить, пусть на этот раз сама себя перехитрила и теперь не может его остановить. Только, как обычно, позаботилась, чтобы никому из предрассветных прохожих и в голову не пришло поинтересоваться, куда он идёт - подросток без верхней одежды.

конец главы 1
глава 2

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

К2 Глава 1 (4)

Глава 1

1.
2.
3.
4. Полёт
Телевизор работал, неуверенно поправленная скатерть говорила сама за себя, а Бабушка всё не появлялась. Час и другой и неизвестно сколько. Просто Стас простоял бездну времени в апатии, с закрытыми глазами, устав от ожидания и…
Представим, что Бабушка нам приснилась. Потому что во сне одеяло наползло на лицо. А это значит, что всё можно… посмотреть. Конечно, в комнате только знакомые вещи, годами мозолящие глаз. Но, может быть, что-то есть между частицами вещества. Он сделал над собой усилие - открыл один из средних ящиков комода. Там в беспорядке валялись упаковки просроченных лекарств, крысиный яд, свечи и бумаги. Он взял в руки перевязанную красной ниткой пачку писем.
…вроде когда-то уже залезал в этот ящик, но не нашёл в нём того, что привлекло бы внимание, и был принуждён забыть о том на долгие годы. Впрочем, прочитать письма сейчас было невозможно: выцветшие чернила сливались с серой бумагой, но в толще пачки была сложенная вчетверо фотография, которую Станислав вынул не глядя.
Он не был особенно шокирован, обнаружив, что держит в руках цветной предмет.
Фотография обладала аурой – исходящим потоком ощущений, и чем дольше Стас держал фотографию в руках, тем значительнее ощущения детализировались. Забыв, что телевизор всё ещё включен, Станислав разгадывал, поворачивая так и этак. Девушка, смотрящая в объектив неизвестно какой эпохи, сидела со спицами. Но он точно знал, что это не Бабушка в юности.
Значит, он считал, что в этой квартире нет ничего… такого. Да почему? Вот же, и даже не особо тщательно спрятано. Он пролистал всю пачку, но фотографий больше не нашёл. И было легко и спокойно. Как не было никогда.
Чем больше глядел он на портрет, тем больше запахов, несовместных с затхлой комнатой появлялось, и всё новые образы, не успев как следует проявиться, возникали перед глазами и тут же исчезали.
…и она сказала, смеясь: ну, может, довольно уже бояться? Включил – молодец, кто же может человеку запретить немного посмотреть телевизор, даже если вилка не в розетке?
С этим трудно было не согласиться!
Этого не случилось, когда он много лет назад уже открывал ящик комода. Что изменилось? Ведь Бабушка так и не потревожила эти древние вещи. Почему он не нашёл фото тогда – чтобы не было мутных лет? Это стало возможным только по прошествии мутных, душных, мёртвых лет? Это стало возможным только после того, как появились Соня и Эгле?!
- А теперь – лети!!
…сквозь оставшиеся этажи. Кто-то подбросил!
А над городом крылья раскрылись сами.

Лететь по прямой – нет нужды.
…миллисекунду - и оказаться в стране, где никогда не ловили, не пленили, не переделывали…
…и нет разницы, откуда взять разбег…
…в небо.
…но захотелось вспомнить, как устроена земля…
...когда много цвета – и от него не больно…
…видеть всякую малость…
…и даже над самой источающей свежесть и тлен почвой…
…очень много простора… между любыми атомами – много…
…и нет печали, даже когда кто-то в ответ видит тебя…
…и как весело, когда кто-то тебя боится!
…зеркало воды…
…взбрыкивает пенной стремниной…
…и снова своевольно и бесстыдно разливается…
…будешь и ты, если хочешь, как вода…
…а придёт время – как камень!
…как кость земли, на которой держится всё.
Выше…
…выше.
Как тяжело, и тень тянет опять вниз…
…и только вертикальный подъём на износ заставляет её уменьшаться, уменьшаться -
- прочь! рвётся нить -
- и сокровенная тишина…
Я буду с небом. Так это всё - правда! Они здесь. Каждая звезда – это душа. У каждого своя звезда. И Они здесь…
Но внизу - Они же – и там и тень…

Исчезли верх и низ. Переплелись, слились в одно неизведанное.

5.

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

К2 Глава 1 (3)

Глава 1

1.
2.
3. Кислородное пламя
Но однажды произошла не боль, произошла не тоска, не страх - другое.
В класс часто кто-то новый поступал и так же часто класс покидали. Стас был неспособен к такой умственной задаче: отслеживать миграции одноклассников, а главное, не имел желания. Люди не имели для него ценности. Никто в мире не имел. Все, кто бывал на пути, реагировали и поступали безвариантно. Он как-то знал, что и сам для них не личность, но феномен. А в тот день разум обожгло инородным телом. Это был час, когда он шёл как заведённый, а произвольно останавливаться не умел – обязательное событие. Путь обычной силовой линии пролегал по коридору навстречу ещё одному стандартному серо-белому силуэту, следовательно, обойти эту девчонку, только что пришедшую учиться к ним, не было возможности. Он стиснул зубы, готовясь услышать обвинения, когда заденет её сумку.
Но он остановился, потому что произошла смена базиса и опций всего сущего. Вокруг Сони вспыхнул слепящий шар, немедленно трансформировавшийся в светлую область по её фигуре.
- Слушай, где у вас здесь водятся кабинеты истории? – спросила Соня тогда, она всё не могла сориентироваться в чужой школе, запомнить, с кем сама учится и где что расположено, это ей было глубоко неинтересно, однако, нечего делать, и спросила первого встретившегося, предположив, что он с высокой долей вероятности её одноклассник.
Если бы она знала, что с ним творилось! Оборотень впервые в жизни перекидывался, испытывая, как известно из сказок, страшную боль трансформации. Но Соня могла видеть только то, что он остановился и молчит.
Она сказала «слушай», и Стас слушал. Что говорит она, что говорят прохожие на соседней улице, что говорят мхи на стволах деревьев во дворе.
- Что я здесь делаю, а? – спросила Соня у самой себя, - Ты прав, сама найду.
И так элегантно-сердито мотнула хвостом волос, небрежно сметая при этом гребнем ауры полкоридора силовой путаницы…
… окончательно забыв себя, он кричал, закрывая лицо руками, а очнулся в медпункте в окружении ржущих рож, под слова медсестры о психических расстройствах и необходимости изоляции.
Но в какой-то момент о нём сразу все забыли и он пошёл домой.
На следующее утро, выйдя из квартиры и пройдя шагов триста, он внутри себя споткнулся о призрак чего-то, что ощущалось как гипервентиляция, эйфория, солнечное пятно. Не давая себе времени подумать, Стас накрыл это солнечное пятно молниеносным движением ладони и спрятал глубоко, чтобы Бабушка не увидела ни за что. И пошёл дальше, лёгкий и незнакомый сам себе. В двух сантиметрах над асфальтом.
С тех пор он умер.
Умерло что-то, нагибающее к полу, съёживающее в любой ситуации, мешающее любопытствовать и наблюдать. Он теперь ходил в школу, чтобы смотреть на Соню.
В его взгляде появилось высокомерие и снисходительность человека, которому дано больше, чем остальным. Перестал замечать оскорбления. Но возле Сони не мог поднять глаз.
Он сразу многое узнал вокруг.
В первую очередь то, что её касалось. Цветность и сияние - меньшие из сакральных достоинств, которыми она обладает. Лучше было, как она двигается и что говорит. Ему она никогда не припоминала позор первой встречи, ни с кем не делилась, как это было. Не делилась ни с кем сладостью чужого позора. И как красиво сама противостояла напору чужого прибоя! Нужно было учиться у неё, но Стас умел пока что только смотреть.
За это ли любил её? Что было такого в ней? Что так резко случилось с ним?

Соня вообще не замечала его существования. Стас оставался спокоен: так и должно. Даже так, это первейшее условие мирового равновесия. Информация между ними не должна циркулировать. Стас научился уходить с дороги Сони – усилие, равноценное прокладыванию новой рельсовой ветки по бездорожью, находясь в мчащемся на полной скорости поезде.
…Она проявляла своевольный, вполне себе гадкий характер, порой злую иронию, и не стремилась хоть кому-то понравиться. Особенно хорошо было думать, что - правильно, никто её не достоин, вот она ни с кем и не дружит. Ничего, что это хрупкая служебная полуправда, и где-то там Соня не просто дружит… Соня с улыбкой выслушивала все глупости, которыми принято было грузить ближнего. Можно сказать, она азартно и не без удовольствия словесно расправлялась с теми, кого Стас пытался избежать… но их смятение радовало его уже только как Сонин успех. Он со священным ужасом наблюдал за её внутренней силой и неким предчувствованным миром, который только и был достоин того, чтобы она в нём существовала – рано или поздно Соня обнаружит врата свободы. Нет, она уже стоит в их арке.
Он придумал для себя сокровенную смерть: от её понимающего взгляда.
А ещё смог по кусочкам собрать цветовую карту окружающего мира: рядом с Соней предметы частично обретали правильный вид.
О том, насколько она была настоящей, говорило отсутствие реакции у Бабушки, которая обычно запросто считывала любое состояние внука, на творящуюся в его душе беспредельность.

Но существует едва ли шанс на миллиард, что чудо удвоится. Чего Стас и в новой жизни нафантазировать не мог, так того, что возле появится ещё одна цветная фигурка, которую он жадно будет беречь от собственного взгляда и которая непреложно будет гармонировать с первой.
Не было на Земле человека, который мог бы проинформировать Стаса о существовании общественной морали. В частности, о том, что в Розии, где жил он, влечение одновременно к двум и более индивидам «исторически» предосудительно; детям, если зададут детский об этом вопрос, принято объяснять в том ключе, что уверения в искренности и равенстве любви к двум людям - лицемерно. Но… Стас никогда волей судьбы, не существовал в дискурсивных течениях. И не был знаком с примерами мировой литературы. В этом – в отсутствии вины за свою неправильную любовь – судьба его пощадила.
И что с того, если бы был он просвещён?
Он знал – третьей не случится. Хотя тройные светила существуют.

Совсем другая. Спокойная, молчаливая, старательная – но в этом тоже очень смелая. Держится, никого не задевая и не позволяя реагировать на насмешки себе. Глядя на Соню, Стас вдруг легко научился понимать Эгле. Её боль. Вдруг становилось до боли радостно, что есть та, которая его – презирать бы не стала. Никак. Вдруг становилось до боли страшно, что подойдёт к ней и выдаст себя, в какой-то миг утратив разум, как ему было это свойственно – и тем подставит под удар обеих…
Стас тщательно прятал подальше от себя выводы о том, что последует в этом случае.
Собираясь каждый раз домой, он мысленно проделывал следующее: притягивал с небес за воображаемую верёвку воображаемый воздушный шар, голыми руками гасил поддерживающее его пламя, аккуратно стравливал горячий воздух так, чтобы ни одна паутинка не шелохнулась, и сворачивал шар до размера горошины… и боялся, что однажды не сумеет этого сделать.
Хоть они вместе и не общались, эти Соня и Эгле, Стас сразу узнал в них родство и взаимодополнение. Узнал пришедших с одной звезды.

Иногда Стас осознавал, что на самом деле он умирающий старик, и всё, что он видит и чувствует – прощальные картины агонизирующего мозга. И великое счастье так больно и ярко догорать!
______________________________________________________________

Он очень быстро обнаружил, что – радость и беда! - Эгле живёт в доме напротив, на таком же этаже.
Еле пережил летние каникулы. Для него каникулы, как и всё, что мучило, длились в сотни раз дольше реального времени. Сидел всё лето на банкетке, слушал, как стучат деревянные спицы. Передумал на дне мозга тысячи невероятных вещей. Что он преобразуется во что-то блистающее и свободно, весело разговаривает с Эгле и Соней. Дарит им волшебные вещи, а они подтверждают, что и раньше чувствовали в нём кого-то сильного и мудрого, просто не хотели мешать...
Что ему было до них и почему они?
Потому что они оказались рядом в момент, когда ему окончательно перестало хватать кислорода? Или потому, что уже много лет те самые силовые линии, пронизывающие мировое пространство, несли их троих в одно время-место, обманув Стаса только в самом конце, ясно показав, что их пути трагически отдельны?
Но человек, привыкший больше думать смутными образами, не смог бы облачить в слова своё – истинное – понимание. Даже под пытками.

Первого сентября, придя точно к началу первого урока, он увидел, что некто Мартын пересел за стол к Эгле и просто-напросто овеществляет его мечту. Вот так, как и представлялось, свободно и весело с ней говорит, и она даже... улыбается. Сначала просто из вежливости и отстранённо, но ей быть рядом с ним вовсе не противно.
Так у Стаса появился настоящий Враг, не чета тем, кто просто походя говорил или делал гадость. Не подозревающий об этом, ненавистный чёрно-белый Мартын, наглая, самонадеянная тварь. Ещё существовал враг по имени Михаил. Не было для Стаса ничего удивительного в том, что для кого-то Соня – тоже свет. И в тот час, когда после последнего экзамена в школьный двор въехал мотоцикл, чтобы забрать Соню с собой, Стас, не в пример любопытно глазеющим, двигался, едва соблюдая разрешённый темп, от прочь школы, только бы перестать видеть мотоцикл этот. Наличие Михаила Стас как мог переводил в абстракцию вроде одного из бессмысленно циркулирующих слухов, и как мог ускользал, предвидя его реальное появление рядом с Соней. Видимо, психика Стаса рефлекторно защищалась от перегрузок, но его ненависть сосредоточилась ровно там же, где и любовь.
Врага Мартына перевести в абстракцию не удавалось. Стас был вынужден не только видеть его, но и вникать в смысл сказанного. Рядом с Эгле и Соней он не мог не делать этого.
Мартыну ничего не стоило насмешить их, раздобыть полезные сведения, найти кого-то, кто мог решить их затруднения, пригласить куда-то, не стесняясь придумывать, куда…
...но самое обидное - защитить их. И не было в том Мартыну равных.
Именно Мартын сделал так, что они стали подругами. Враг сделал так, как должно быть. Эту громадную неувязку в ойкуменоведении Стас был не в силах принять, и пытался не думать о ней, оставляя на внутренней карте мира изрядное белое пятно прямо в самом важном центре.

4.

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

К2 Глава 1 (2)

Глава 1

1.
2. Ученик-невидимка (дурная сказка)
Раньше и подумать не мог, что существует «пошлость» и как она выглядит в людях, а вдруг сам стал различать её. Когда стал наблюдательным и – наверное! – в своём роде ироничным.
Ведь те похожи.
Говорят одинаково.
Они схоже одеваются.
У них одинаковые реакции.
Правда, так и не расстался с древним – мутным представлением о том, что за его спиной всегда какая-то цветная жизнь, недоступная его и только его восприятию. Насколько мало помнил, что такое цвет, настолько невнятными были его представления о жизни других людей.
Но другие люди имели то, чего у него никогда не будет - врата в свободу за спиной у каждого заурядного гражданина.
Только не видел их каждый, нет, не видел. Не видели, не поворачивались лицом, случайно, неосознанно пользовались – и спокойно выпускали из рук, неблагодарно выпускали радость, чтобы часто и случайно подбирать её снова.
Другие люди умели ходить, невзирая на силовые линии.

Пространство заполнено сетью. В помещениях школы она особенно действует. Когда Стас передвигался от одного пункта к другому, ноги несли его вдоль тех линий, что стелились по полу (даже если на пути был кто-то другой), а в положенных местах он спотыкался раз за разом.
Он видел, как там, где для него поперёк коридора натянута толстая жила, другие, не замедляя шаг, уносят её с собой, не чувствуя, как невидимая верёвка тянется за ними, попадает под ноги кому-то ещё и иногда захлёстывает петлёй; что струны разной степени посечённости и размочаленности, разной толщины и прозрачности, проходят сквозь стены, потолки коридоров, кабинетов - во всех направлениях, держат одна другую узлами, прогибаются вслед за движением людей, цепляются за них. За смену все, кто ходил по школе, так запутывают в них себя и окружающих, что вспыхивают ссоры, и каждый судорожно вычищает пространство под себя, тесня других.
Но это все находят обыкновенным.
Его могли заставить остаться после уроков в этой разбухшей сети. Тут реальность искажалась особенно. Бабушка обязательно наказывала его за опоздание домой, так же, как и за опоздание в школу – и причина была… таинственна. Ведь она знала же всё, что в школе происходило.

Ещё обречённо ждал, когда в годовой сети придёт срок болеть гриппом. Срок был с конца декабря по вторую половину января – равенствовал, другими словами, каникулам. И в срок этот свершалось с ним… что-то.
(Шум в голове.)
После этого Стас возобновлялся привидением.
Он ненавидел школу, ненавидел каникулы.
Он ненавидел себя и жизнь.

Ненавидели его. В охотку, когда замечали. Это было примерно каждый день. Он молчал: его основное состояние. Закрывал глаза, чтобы его не заметили. Учителя скользили по нему рыбьим взглядом и тяжело вздыхали. Иногда обстоятельства и паутина, заплетавшие школу, вынуждали их, и обращались учителя тогда к Стасу с глухим чувством раздражения и неясной тревоги. Вот он оказывался отвечающим у доски, где всё – и плоское, и трёхмерное - как на пересвеченной фотографии, и очень холодно даже после холодного закутка на заднем ряду. Острые блики на доске мешают видеть, что он пишет мелом и что уже написано кем-то. А на интерактивной доске или мониторах компьютеров он не видел вообще ничего и оттого не мог взять в голову, чему же учит информатика.
Эти факты не могли не радовать соучеников. Их кинжальные взгляды в спину не давали расправиться лёгким. Стоило оказаться лицом к любому, как начиналось одно и то же. Лица, за секунду до этого беззаботные, искажались в непроизвольных гримасах оскорбительного и необъяснимого отвращения, которое сменялось истерическим весельем. Любой самый косноязычный школьник вдруг обретал истинное лингвистическое вдохновение, начиная чувствовать себя так хорошо, как если бы, угощаем приторной карамелькой, получал бонусом лишние пять минут перемены. Недружный класс, глядя на неприкаянного подростка в поношенной нелепой одежде, медленно реагирующего на всё, фантастическим образом солидаризировался, с наслаждением перечисляя и бичуя его странности - обыкновенный угрюмый вид, молчаливость, неуклюжесть и - яркие эпизоды из ряда вон выходящего странного поведения, память о которых эхом блуждала годами. Парни без стеснения показывали пальцем, девушки демонстративно ласкались к ним, символически требуя "защиты" от потустороннего чудовища. Никто Стаса не щадил. Проходившие рядом взрослые вздыхали, скользили по собранию заученным взглядом, и продолжали путь с чувством опустошающего раздражения, иногда делая беспомощное, безадресное замечание.
Иногда слов тех и других набиралось на лавину тупой физической боли.
… дать отпор, отшутиться, оправдаться? Сбежать на край света? Стать другим? Этого не было никогда.
Но, иногда без предупреждения происходило такое: глумящаяся компания ещё несколько секунд обсмеивала пространство, где он только что был, а он, на миг почувствовав себя тенью, проскальзывал между и оказывался в другом конце коридора. Обнаруживая его отсутствие, все немного удивлялись и расходились.

О том, возможно ли школу закончить, он не думал. Привыкнув существовать в аду безвременья, он знал, что Бабушка и школа - это навечно.
Но иногда осознавал, что просто видит пусть тяжёлый, но только сон. Наверняка он давно студент, который начитался на ночь мистики. Или побаловался наркотиком, в первый и последний раз.

3.

@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

Книга 2 Глава 1 (1)

Жизнь обыкновенная, жизнь волшебная

КНИГА ВТОРАЯ
ВИХРЬ НАД ГОРОДОМ



Глава 1
Украденная судьба

1. Жизнь в затмении
У него была только Бабушка.
Однажды он окончательно позабыл, как её зовут, не вспомнил её лица. Довольно того, что она почти всегда здесь была, в своём особо обустроенном углу. Всегда спиной к нему, всегда со спицами, от которых тянется и исчезает в чёрных складках одежд толстая белая нить. Кажется, они много лет не разговаривали. Возможно, никогда. Но Стас всегда делал то, что нужно ей. Некому было спрашивать, каким же образом он узнавал, что именно нужно.
Больше ничего отчётливого в его существовании не наблюдалось.
…обнаруживал себя в аптеке произносящим неразборчивое у кассы; а то бросая без внешнего импульса домашние задания, шёл и стирал неизвестно чью линючую одежду или снова варил уже подгорелую кашу; или на износ рук оттирал неровный, в древних пятнах и выщерблинах пол, и пол этот, и древний щелястый плинтус были давно знакомой и каждый раз иной мёртвой местностью, по которой можно двигаться только медленно под тяжёлым ржавым панцирем. Или, ещё, лез на антресоли, похожие на затхлую пещеру, в глубине которой ждал ужас; вскарабкивался туда по табуреткам, поставленным одна на другую за старым клеёнчатым чемоданом со сломанными защёлками, который нельзя было открывать – всегда одним и тем же чемоданом, а как обратно забрасывал его туда, не помнил. А то, придя в школу, по реакции окружающих узнавал, что на нём надета несуразная детская шапочка. Это были вещи, угодные Бабушке.
Все события никогда не происходили с ним в настоящем времени. О них только вспоминал – как пять минут назад, два часа назад, вчера должен был делать, делал что-то. Время было лесной вырубкой без конца и края, вспаханной между вывороченными пнями неплодородной изнанкой почвы вверх. Время выдавливалось кругами, большими и поменьше, останавливалось омутами ступора и обязательно повторялось.
О том, сколько ему лет, он узнал, когда оказалось, что у него есть паспорт, момент приобретения которого давно оплыл. Нет, и ранее, сосредоточившись, он мог бы назвать свой возраст и дату рождения, но только если кто-то упорно интересовался этим. Кажется, учителя.
Если бы его спросили, о чём он помнит, о чём он думает, что он хочет… но некому было спросить.

После школы он возвращался только домой.
Наверное, он сносно учился, поскольку пребывание в тех стенах из года в год входило в то, что было привычно. То есть в порядок вещей. Тем же своим ненастоящим временем он знал, что учит что-то каждый день. Старательно учит. Что иногда стоит перед множеством сидящих людей у доски… но именно тут мысль всегда обрывалась шумом в голове и дурнотной пустотой. Вероятно он был ужасно далёк от общеизвестного всего, от того, чтобы свободно получать, анализировать информацию мира и пользоваться ею. И, конечно, оценить достоверность крупиц, что походили на воспоминания, Стас был не в состоянии.
…будто бы было и такое, что они с Бабушкой стояли под синим-синим небом возле клетки с тигром, глаза тигра как небо, а жёлтая шкура в оранжевых разводах. Солнце тоже где-то есть, но солнце лучше не представлять – глаза начинают болеть, а ещё от этого будет что-то… «Я же говорила тебе, что это он так замаскировался?» - спрашивала вроде Бабушка, смеясь, а тигр поднимает приветственно лапу. Стас видит её лицо, руки. Руки такие же точно, как и сейчас. Их он может видеть каждый день.
А лицо – не надо лучше.
Иногда он осознавал, что просто болеет, и в жару ему видятся и ландшафты на полу, и страшные антресоли, и даже предстояние у доски и множество других мороков. Наверняка он ещё не учится в школе. Просто слышал что-то о ней от взрослых.
Иначе, если это всё правда, то он…
И снова шум, смазывающий зародыш мысли.
Но однажды время наступило. По общепринятому календарю это был май. С тех пор Стас точно знал, что сидит, в пропахшей плесенью раскалённой печи.
______________________________________________________

Руки Бабушки он мог видеть и сейчас – обычно совершающие движения спицами, но в некоторые дни в иных заботах, имя которым не мог бы назвать, да и не хотел.
Застыв у двери, временным попустительством освобожденный от её власти, он наблюдал, как она движениями ладони заставляет вспыхивать одну за другой четыре свечи, стоящие на большом блюде. Посреди блюда между свечами лежал тёмный шар – тот, обычно укрытый шёлком. А потом она заставляла огоньки бешено плясать или сонно описывать несинхронные круги вокруг фитилей.
… в прошлый раз она просто наклонилась над этим шаром и, потирая руки, радостно бормотала примерно так: ату его, гони, стервь восьмилапая, порви, пожри – а я погляжу…
Так могли переживать перед экраном спортивные фанаты.
Это было в Полувремя.

Неосторожный шорох – свечи затухли. За окном на мгновение потемнело. Бабушка как ни в чём не бывало прикрыла шар тряпкой и взялась за спицы. Снова застучал по плохо пристроенной жестянке подоконника ноябрьский дождь.
В предчувствии её тяжёлого недовольства – смотреть не надо было! - Стас тихонечко присел на банкетку, где ему полагалось помещаться всякий раз, когда он попадал в эту комнату. Сидеть и ждать поручений.
Полчаса прошли в душной немоте.
Больше всего ему хотелось смотреть в окно. Не от скуки, а смотреть не отрываясь. Справа, замыкая собой четвёртую сторону двора, строящийся дом. Туда смотреть не надо – это болевая точка. Если точнее, второй этаж. Всё что слева, неинтересно. Но от балкона напротив окна Стас отводил глаза силой.
Всего пять раз он видел, как Эгле выходила на этот балкон. А на этой неделе ни разу.
Вдруг, по отошедшей волне напряжения, он понял, что Бабушки в комнате нет.

Уже бывало это. Появлялась обратно так же непонятно и незаметно. Но после свечей и пассов - впервые. Стас отметил это. Он продолжал ждать. Другая степень свободы его не интересовала. В отсутствие Бабушки ожидать можно было легко, интенсивно, как бы сгущая вероятность того, что он увидит Эгле. Почти радостно.
Но только зря.
Однажды долго стояла, не двигаясь, только голова её постепенно опускалась, словно от тяжести мыслей. Она была в фокусе, в центре монохромного размазанного круга. По плечу Эгле ползла божья коровка, сначала по белому рукаву платья, а после резко выделяясь красно-оранжевой спинкой на фоне алого жилета. У Стаса очень неважное зрение. На такое расстоянии он совсем не должен ничего видеть.
Помнится (и вовек не забудется), как ей было грустно. И смотреть на это означало сделать ей ещё хуже, но Стаса просто парализовало возле окна, немигающие глаза разъедало спёртым воздухом никогда не проветриваемой квартиры. А Эгле, выпрямившись, помахала ему рукой и ушла в комнату.
Цвета Стас не различал до недавнего времени совершенно.

Он не понял, как, вставая, грубо отодвинул ногой банкетку, а его рука как бы приготовилась помахать Эгле, если она появится. Он собирался с духом снова испугаться до самых корней, как тогда. Мечтал об этом.
Он стоял у окна и ждал.
Стоял и ждал.
Потом ждал, сидя на полу. Снова до песка в глазах, игнорируя наступающую головную боль, пока действительность не начала трансформироваться и кувыркаться, и не привиделся вместо соседнего дома, вместо кусочка серого неба… он сам… ждущий, стоящий у окна. А вид из того окна не тот, что на самом деле.
Пришлось моргать.
Потом долго тосковал и думал, и пришёл к заключению, что в наилучшем случае Эгле, возможно, уже сумела заметить его, торчащего у окна и буравящего взглядом её дом, но ей, как и следует ожидать, неприятно это.
Он даже завернулся в занавеску, чтобы замаскироваться, но как-то понял, что это нелепо.
И понял, что не имеет смысла, продолжения, развития, надежды – ждать. Это там, прямо за окном, что-то происходит, а под гранью его существования – нет.

Стоило снова смирно сесть на засаленную банкетку. Бабушка ничего не указала, исчезая, а значит не имело смысла что-то предпринимать, даже уроки доделать. Известно, что самовольная попытка вернуться из комнаты в кухню, где для него стоит тахта-развалюха, обернётся ватностью ног. И всё, что связано с призраком инициативы… обернётся. Поэтому он сел. Роскошь свободного от Бабушки времени давила своей никчёмностью.
Он не заметил, как что-то решил. Не потому ли, что незаметно решил что-то, он уселся не на банкетку, назначенную ему, а на низкий стол рядом, укрытый сразу двумя скатертями, когда-то белыми с голубой отделкой, но уже много лет как пожелтевшими (стирать их Бабушка никогда не поручала; мало того, притрагиваться к этому столу было запрещено). А когда заметил, было уже поздно. Даже если аккуратно поправит скатерти, Бабушка всё равно узнает. Обречённость хлынула в горло негодным напитком. О, это уже было: Стас что-то нарушил, наверное, сбился с толку, как это ему и было свойственно, и тогда… а вот то, что тогда с ним произошло, никак нельзя воспроизвести и назвать, и не надо вспоминать, нельзя, сгинь, это – беда!
Теперь нельзя смотреть и думать, когда Бабушка рядом, а увидев нарушенный порядок, поймёт она, что он видит и думает. И дверь в катастрофу отверзнется, и то, что настанет на этот раз, эту бездну превзойдёт.
Заходились тиканьем часы в прихожей.
Эта идея двух бездн – известной и той, что может настать, блеснула в голове внезапно, во всей красе. Почти как сравнительная таблица. И привиделся угольно-льдистый склон, по которому он уже начал скользить.
Вероятно, он сделает что-то ещё.
Ведь уже давно, с календарного мая, он научился пониманию. Того, что однажды пойдёт в школу и не увидит ни по дороге, ни в здании никого, потому что будет уже не первый день как мёртв, а его тело так и останется сидеть на банкетке в компании сосредоточенно вяжущей Бабушки. Так устроено для него. Он теперь видел.
Глянул влево и вправо, и призраки предметов рванулись туда и сюда по траектории взгляда в русле головокружения. Смялась скатерть под пальцами. За пределы комнаты выйти нельзя, значит, надо замаскировать потенциал неповиновения прямо здесь, и побыстрее. Должно быть, Бабушка скоро вернётся.
Считалось, что телевизор не работает. Любой, увидев эту рухлядь, так бы и подумал. Стас тронул давно заклиненный и засорённый тугой штырь переключателя, с которого лет сто назад слетела пластмасса. Испугался содеянного, но в секунду, обернув краем рукава, повернул его, и старинный агрегат, как ни странно, загудел, потрескивая. Через две минуты экран посерел и распогодился. Эти минуты Стас провёл в осознании своей роковой ошибки. Он совсем забыл, что в его организме смелости хватает не более, чем на три секунды, и рассчитывать, что отчаяние ему поможет, было запредельной глупостью.
Ждал ли он чего-нибудь от телевизора, который никогда Бабушка не позволяла смотреть? Он привычно разочаровался. Сконцентрировался на преодолении слабости в теле. Некоторое время смотрел, как беззвучно переговариваются, перемещаясь по чёрно-белой плоскости, чёрно-серые люди. Он понятия не имел, чем живут обычно телегерои, но вдруг распознал, что они мало отличаются от прочих людей в школе - и во всём мире.
Отличаются две другие. От всего мира.

2.

@темы: книга 2, начало, жизнь волшебная, вихрь над городом

---

из той же серии

Не очень-то она опять сюда хотела.

@темы: вода, момоко, сны лесошишья, одежда, шитая белыми нитками, природоведение

---

охота на дятлов

@темы: игра, вода, сны лесошишья, природоведение

---

Когда-нибудь моя воля окрепнет, и эта штука станет совсем аквариумом.

@темы: вода, материальная база, всяко-интерьерное

---

отдельно про Навигатора (1)

Есть приставной к Лесошишью текст-баловство, оставлю на память в качестве маленького склада смыслов, что могут ещё сгодиться. К тому же самую малость он и сюжетно привязан, а не только прислонён.Когда куклы у меня массово только начинались, думалась мысль о том, что материальный носитель персонажа порой вообще не нужен. Отсюда вышел Навигатор - бестелесная сущность из вселенной, ни капли физически не аналогичной нашей (и вследствие этого непригодной к описанию). Сопроводительные фотки и музыку из этого прошлого отбрасываю; текст причёсан.


НАВИГАТОР
- лицо, в обязанности которого входит вычисление пути судна и определение его положения.

Задание: узнать точное количество частиц в Ихвселенной;
выяснить, на что они израсходованы;
определить точные координаты Ихвселенной в Метавселенной;
создать полное и достаточное описание Ихвселенной.

1.
Невероятно сложно пробираться в материи. Непонятно, как быть во времени. Какие координаты? Я не вернусь.
Я не могу знать, как «материя» делится. Не вижу границы между одним и другим.
Для меня всё переливается.
То так.
То чуть иначе.
То Это, а то Другое Это кажется стОящим внимания. Но меня не снабдили описательной базой.
Ещё бы, ведь это я тот, кто должен её создать.
Беру трёхмерное пространство за основу – за искусственную опору. Но измерений здесь больше.

2.
Навигатор не мог знать, что есть сны. Они для него составляли такую же однородную материю, как и всё что ни есть в Нашевселенной.

Всё, что удаётся зафиксировать, овеваемо ветром частиц.
Я цепляю их и веду подсчёт.
Который оборачивается ничем.
Что я тут делаю?
Здесь правит время - невозможно оставаться вне его потока, оно перекроет мне путь обратно, я об этом предупреждён. Мне предоставлено самому изыскать энергию для возвращения, если в Ихвселенной её достаточно.
Я открыл, что есть тепло/холодно, сравнивая энергии.

3.
В некоторые области Навигатор прорывался с риском навсегда застрять в Нашевселенной до того, как будет переправлен тот объём сведений, что необходим для последующих ему, чтобы им пойти дальше.

Мной обнаружено нечто - формулы этого просты и чисты, но не поддающееся пока осознанию.
Найденного не хватает мне, чтобы понять. Ещё я начал делать ошибки: принимать локальные лазейки за порталы в Моювселенную - это линейное время затягивает и портит меня. Поэтому я перестану отправлять информацию до того, как оно меня заберёт. Разум, породивший меня, заслуживает только истины.
Но мне хочется подарить Моевселенной не только то, что ясно вижу, но даже то, что сам домысливаю, а это недопустимо.
Я становлюсь негодным инструментом.
Я могу уничтожить себя, как только разыщу способ уничтожения информации-себя в этом мире.
Или продолжать исследования. Для себя. Навсегда.
Это несвойственно Разуму, породившему меня.
Но я первопроходец.

4.
Разум, от которого отделили ради исполнения миссии Навигатора, обходился без оценочных категорий в отношении самого себя, что не удивительно, если он представлял собой сложный, но самоосознающий конгломерат. Так что Навигатору не было причины говорить о себе «я глуп, не справился, виноват». Скорее, следовала констатация факта и анализ причин случившегося, почему он стал "негодным инструментом". Но теперь он стал, пользуясь метафорой из Нашевселенной, чем-то вроде отрубленного щупальца спрута, в котором ещё остаются признаки жизни; программой, потерявшей цель, и разбор полёта более не имел значения. Хорошо, что основные сведения о структуре были переданы
И главное предупреждение – тоже. Пусть он не до конца определил, на что потрачены частицы Ихвселенной, пусть пролез далеко не во все её уголки – у его Разума есть, на что опереться…
Но неизъяснимое, незнакомое Разуму, уже поселилось в Навигаторе. Не его вина, если уж пользоваться нашим языком, что он утаил иные важнейшие данные. К этому вели обязательные нарушения структуры его сознания в чуждой среде.
Они же – к пагубному чувству автономности… другими словами, он приплыл к тому, что «щупальце» имеет собственную ценность в себе ценность. Он ясно видел эту болезнь, что меняла его до основания. Он заразился Этой Вселенной, коль скоро придётся остаться в ней навечно.
Но они же, эти аберрации, привели к появлению зачатков чувства удовольствия бытия.

Случилось то, что и должно было – его затянуло в водоворот линейного времени, и теперь понятия «давно», «в будущем», «в период» стали его понятиями.
И - «внезапно». Это первое, что он узнал о времени, когда без предупреждения, не успев самостоятельно определиться с точкой, от которой начнёт свой путь, он в него попал. В первые мгновения (миллионные доли секунды), если бы существовал особенный «внешний» наблюдатель, он бы мог сказать, что Навигатор ослеп, оглох, почти перестал мыслить и быть, и по всей видимости, должен был стать уже не собой… но какое-то чудо сохранило всю информацию, что составляла опыт Навигатора. И он по-прежнему, придя в себя, мог главное - хорошо анализировать и перемещаться силой мысли, проникать взглядом в структуры материи. А теперь ещё немного видеть позади и впереди – прошлое и будущее.
Только всё стало иначе. Поменяло знак и значимость. То есть, цвет и запах. То есть, смысл.

А утаил Навигатор в последнем послании от своих вот что: существование разумной жизни на материальной основе.
Приберёг ли он из учёного тщеславия открытие для своей корысти, прикрыл ли Нас от Них или наоборот… причина пока неизвестна. Да и не имеет значения теперь, когда Навигатор теперь почти наш.

5.
…об их существовании даже не подозревал, пока Время не затянуло его в одну из воронок.
Там для ныряльщика ощущения пространства изменились. Изменилась лёгкость передвижения Навигатора. Можно было покинуть воронку, но это требовало слишком много сил. Проще было позволить ей в свой срок выбросить себя в обычный поток.

Сначала Навигатор пытался, как обычно, систематизировать наблюдение и рассортировать виды и формы новых существ, но они множились прямо в его присутствии, а то снова сливались, заставляя искать к себе новые подходы. Существа радикально отличались от биологических объектов, уже довольно хорошо изученных Навигатором; они заселяли иные уровни пространства. (Люди порой называют подобные сущности «астральными» либо «эфирными», не сильно понимая, что они такое).

Его так никто и не видел в упор. Он был эфирным для эфирных.
Но в самой глубокой точке воронки (называемой людьми Полувременем), он выплыл прямо на Пиовру.
Она была из этих же, «эфирных-астральных», но, заглатывая себе подобных, разрослась в нечто большее.
Пиовра была разумом, который использовал локальное Полувремя в своих интересах.

Полувремя было физическим явлением, не таким уж и редким во Вселенной.
Когда-то, всего несколько сотен лет назад, оно было точкой нулевого размера, затеплилось, как огонёк на лучине как бы из ничего, на месте будущего центра Лесошишенска-города. Долго ни на что не влияло. Но медленно росло, набирая глубину и обороты. Охотник или рыбак Лесошишья, области дремучих лесов на берегу Северо-Западного моря, мог уйти на промысел утром, вернуться вечером и обнаружить удивлённых его суточным опозданием, а лет ещё через сто - и встревоженных его недельным отсутствием родных. Лишнее время стало ещё одной легендой. Как-то раз его нашла Пиовра, чьей целью существования было пожирание тревог, увидела, что немало людей гарантированно затягивает каждый год в ловушку. Там она могла творить с ними что пожелает. В воронку не попадают сущности-защитники.
Стирание памяти – и её дело.
Тридцать три дня и двадцать пять километров радиуса, в которые разрослась воронка, для Пиовры какой-то праздник. Нет, она не может творить абсолютно всё что вздумается, с душой человека. Ведь человек сложен и силён, просто не всё о себе знает, но вносить смуту в сердце и разум подобно камушкам, швыряемым в пруд – энергетическое пиршество для жуткой Пиовры.
Есть у неё и сильнейший конкурент, но не о нём пока речь.
Навигатор показался Пиовре лакомым куском, свежим развлечением. Обычные мельтешайки (те, кого он пытался изучить) давно были ею переварены или находились под контролем. А тут гость из другой Вселенной!
Благодаря тому, что Пиовра переключилась на Навигатора, те люди, которых она наметила в жертву, сохранили разум или вообще остались в живых (в их числе и несколько школьников). Она была первым врагом в Нашевселенной, с которым столкнулся Навигатор, и у него не было выбора, как поступать.
Навигатор понятия не имел, что сделал доброе дело, так как естественным образом находился за гранью добра и зла.

6.
Навигатор зафиксировался на орбите относительно центра планеты и заострил внимание на направлении «вниз».
Планета прокручивалась «под ним», он мог по очереди наблюдать Вспышки, что происходили по мере прохождения определёнными объектами Земли через некую воображаемую линию, идущую от полюса до полюса - и приугасали, уплывая дальше. Планета как бы повторяла раз за разом одну и ту же фразу.
К природным явлениям эти исчезающе слабые вспышки не имели отношения – они отличались, скажем, от протуберанцев больше, чем отличается вкус от цвета. Навигатор рассчитывал понять, наконец, границы и значение этих земных объектов.
Он смотрел очень медленно.
Он мог двигаться во времени с любой скоростью – при желании увидел бы за считанные секунды, как рождаются и взрываются звёзды, нарастают и схлопываются чёрные дыры, чтобы оказаться на руинах космоса среди бесцельно дрейфующих обломков материи. Он мог – и это другое желание посещало его гораздо чаще опустошающего ускорения - долгие часы (как мог бы на его месте сказать человек) наблюдать деление одной-единственной бактерии.
И он делал это. Смотрел, как падает росинка,
как электронные облака становятся чётко обозначенными фигурками, двигающимися по хрустальным орбитам,
как умирает светлячок.
Несметное богатство, доставшееся ему взамен родной вселенной.
Быть может, слишком скоро он познает всё, что есть здесь, до последнего смысла. Вот тогда он раскрутит свой волчок и увидит, как гаснут все разом – на такой-то скорости! – звёзды.
Может, тогда пустота сама вытолкнет его домой.
Но не раньше, чем он узнает всё про вспышки.

Представьте себе, что в неких городах веками чтят традицию запускать под новый год фейерверки. В другие праздники тоже, но уж поверьте, сверху те и другие выглядят различно, как разные оттенки вкусов.
И представьте себе (а это истинная правда), что в параллельных мирах, на параллельных друг дружке планетах (они в основном зовутся Землями, но и другими именами тоже) есть параллельные города, в которых одного смысла праздничные даты совпадают, одновременно возжигают воздушные огни.
И тогда все эти фейерверки в том числе за немного-прошедшие и чуть-будущие столетия (не забываем, что Навигатор мог до некоторой степени видеть их, сливались в одно большое торжество - Вспышку.
Вот что он видел.
Эти живые существа, носители разума, что-то делали на своих Землях.

Навигатор уже почти домыслил мысль, что люди – это Социум, Единство. И в то же время каждый сам по себе. От рождения.
Как это… величественно!
Так для чего же они вместе зажигают на своих Земле эти цветные огни? И отчего это действует на него?

Навигатор не знал, что почти улыбается.
Он уже почти понял, к чему идёт.
Он пройдёт все планеты, где есть разумная жизнь. И начнёт с Этой Земли.

А где-то глубоко внутри него, надёжно информационно изолированная, ворчала, жаловалась и грозилась без передышки, не в силах освободиться, злая, жестокая, капризная Пиовра. Плакала, скучала и проклинала, генерируя потоки ядов.
Но Навигатор, будучи за гранью добра и зла, был к ним абсолютно нечувствителен. И не обращал на Пиовру до поры никакого внимания.

вторая часть текста

@темы: игра, начало, жизнь волшебная, работа над сюжетом

---

К1 Глава 17, окончание

Глава 17

начало
окончание
... задремала. А потом её толкнуло изнутри, когда перед глазами сверкнуло нечто ярко-синее. Это реклама на стекле. А под рекламой, прямо напротив Сони, сидит хорошо укутанный человек и никого в вагоне больше. Разве так бывает среди дня, пусть и в праздники? Почему этот не нашёл другого места себе? Соню окатил страх.
Человек глянул понимающе и стянул шарф с лица. Если бы ни характерные жевательные движения, Соня засомневалась бы, слишком лицо незапоминающееся. Но теперь она увидела, что это действительно Пуганая Ворона, Мишин знакомец. На нём красная шапка с тремя рожками, чёрная куртка-дутик размера на два больше, чем надо, широченные белые штаны, заправленные в громоздкие высокие ботинки, густо зашнурованные толстыми серебряными шнурками, а из серого шарфа можно было бы выкроить хозяину целый свитер. Покрасневшие светло-серые глаза, почти прозрачные. Подросток, которого вытолкали на мороз взбешённые его компьютерной зависимостью родители… Как Миша сказал, «он пять лет бегает от армии»? Пуганой Вороне можно было дать от силы лет семнадцать.
Этот человек пару раз являлся Соне в неприятных снах. Она была твёрдо уверена, что он злопамятен. И вот одни в пустом вагоне, в двух соседних тоже не видно отсюда кого-нибудь. Впрочем, несколько минут до станции всяко можно продержаться, что бы он ни начал творить.
- Я тебя помню, - сказала Соня, - Ты предлагал меня купить, как будто подобное предусмотрено конституцией.
Он слегка кивнул, соглашаясь.
- У меня к тебе всего два вопроса, - продолжала Соня, - Как тебя зовут и что ты всё время жуёшь.
Сказать по правде, другое Соню беспокоило. Но для затравки разговора сойдёт.
Он вынул изо рта паука, покачал его за лапку и бросил на пол. Мокрый паук, хромая, заспешил убраться в какую-нибудь щель. Соне стоило труда не влезть с ногами на сиденье, когда он проковылял рядом…
- Какая прелесть, - выговорила она и выжидающе уставилась на визави. Надо продержаться!
- А называть своё имя среди нас дураков нет, - ответил парень на первый вопрос, - София.
- А то – что будет, Ворона?
- Видел, как он вчера садился на поезд, - раздумчиво произнёс Пуганая Ворона, заглянув на потолок, - Стало быть, ты в городе одна. Вот и я здесь.
- Отлично, и что? – разозленная и испуганная, Соня откинулась на спинку скамьи, сложила руки, как и собеседник. Держать мину!
- Поговорим.
- Уже.
- Видишь ли, София. Ваше время работает на меня. Летом вы очень… перспективно себя повели. Да.
Соня дважды щелкнула пальцами: справа и слева от себя. Дескать, туман почём зря напускаешь, псих. А перегон метро, он не резиновый…
- Поэтому я счёл возможным на время о вас забыть. И ещё может быть забуду. Как забывают консервы, как клад.
- Ты сам как клад. Как мина.
- Это хорошо, что вы время от времени показываетесь в городе. Контрольная регистрация подтверждает, что я в вас не ошибся.
- Ни хрена не понимаю, Ворона, но звучит гнусно. Особенно гастрономические намёки.
- А пока я довольствуюсь менее энергоёмкими и более банальными случаями. Счёт пошёл на вторую сотню после вас, но тут мне хвастаться нечем. Народ измельчал – того и гляди, я уйду с ними в минус. Энергетический.
- Зачем мне это знать? – спросила Соня, - Разве что желаешь напугать меня.
- Ты и боишься. Да, для этого. Приготовить и сожрать любовь – это искусство, и я это делал.
Сумасшедший… Ох нарвалась Сонька… Но больше всего удивляют абсолютно здравые, без явного кривляния интонации, без надлома и издевательств. Серьёзный такой разговор, важный для него. Уважительный даже… Сумасшедший.
- Как её «жрут», объясни, пожалуйста? И зачем? Ты ведь по паукам.
- Когда-то меня спросили: на чём будешь существовать? Это было тогда, когда человеческие вещи стали нам принципиально не подходящими. И я слышал где-то, что любовь не иссякнет, и назвал её. Мне и назначили источником.
- Н-да… прикольно… хоть в книгу вставляй…. Хотя… ты, собственно, где-то этот сюжет вычитал, а теперь разыгрываешь всех подряд впечатлительных знакомых. Я читала такое: девчонка сидела весь день в безлюдном коридоре в меловом круге и думала, что штука перед ней может забрать её душу… ей так сказали. А это магнитофон замаскированный был.
Пуганая Ворона наклонился через пол-прохода и заглянул Соне в глаза:
- Когда расщепляется любовь, энергии выделяется больше, чем при ядерной реакции. Но это если, конечно, любовь годная и выдержанная. Тех, кто любил друг друга всю жизнь до старости, уже давно расщепили. Тех, кто любит долго, но умирать им пока рано, давно распределили между собой и охраняют. Это деликатес для самых сильных. Меня не подпустили бы даже к тем, кто любит лет десять всего. Мелкая сошка вроде меня перебивается парочками-однодневками. Чаще всего школотой, которая не хочет, чтобы её заподозрили в невинности. Это, чтобы тебе было понятно, как тухлых снетков сосать на голодный желудок…. Но и я ещё не из низшей касты – есть отбросы, которые расщепляют тех, кто встречается на одну ночь от одиночества. Это как сырые картофельные очистки для картофельных очистков.
- Цинично, но не ахти как оригинально, - кивнула Соня, - Миниатюра для цикла тошнотиков. Я слушаю, и мне представляется про тебя совсем другое, но я опасаюсь тебя разозлить. Паука, опять же, жалко… Хорошо, что мы тут встретились – а то я с тех пор иногда недоумевала… Хотя теперь проще понять, почему ты – «хранитель ключей».
Он наклонился к полу и подставил ладонь ковшиком. Откуда ни возьмись, выкатился паук, взобрался по руке и скрылся во рту Пуганой Вороны. Клацнули зубы. Соня моргнула.
- Я вас зарезервировал. И честно оплатил это. Такая удача – оказаться рядом на момент авторизации любви. И рассчитываю окупить жертву…
И он показал, чем заплатил, сняв перчатку. Двумя пальцами… Она бы заметила, если бы их не было уже летом.
- Пошёл в жо-пу, - тихо сказала Соня, сглатывая от подступившей тошноты - Хоть голову отдай кому хочешь. Нигде тебе не атомная станция и не ресторан, так тебе понятней? А ты, скорее всего, обычный озабоченный… но мне это всё равно. Рано или поздно ты прицепишься к людям, которые захотят разобраться с тобой без лишних слов, просто не забывай, что это вероятно.
- Плохо, что вы обретаетесь и в Лесо-шише. В ваших делянках мощные хозяева… из тех, кто разрешения не спрашивает и не даёт. Зверская сила. Так что я и пролететь могу, и конечности долго не отращу… но как без риска, скажи, София? К счастью, вы всё равно обязательно будете появляться в здесь, без вариантов.
Соня молчала. Ну почему поезд никак не причалит к станции?! Душно-то как в вагоне, пахнет горелой резиной…
- Я не пытаюсь выяснить, кто там именно, но слышал, что над вами плавала Восьминога, и особо шиковала в Полувремя, но её заглотал какой-то пришлец, но сам власть не прибрал и вроде исчез. Если такой вернётся, пиши пропало – и нашим, и вашим …
Теперь Соня хотела бы встать и отойти подальше – но побоялась, что её тут же вывернет, а выглядеть беспомощно перед этой тварью ох как не хотелось… наверное, салатик какой-то не такой ела или мороженое попалось плохое.
- Кто ты? – выговорила Соня, ледяными руками стаскивая свой шарф.
- Порождение, прилепленное к Петербурху. Когда-то вольное, а теперь энергозависимое.
- Тухлый снеток, одним словом. Типичный наркоман, - констатировала Соня… и поезд, наконец, начал торможение.
Пуганая Ворона глядел на Соню без агрессии и не без сочувствия, а когда двери разъехались, кивнул на них: иди, мол?
Странное дело, теперь ему можно было дать лет пятнадцать всего. Гадкий мальчишка. Или тринадцать даже. Ой.
И Соня не двинулась с места… Она презрительно закрыла глаза: не буду от тебя бегать. Никто не вошёл и на этой станции. И долго ничего не происходило, и Соня крепко пожалела, что осталась – так плохо стало. А потом услышала слова Пуганой Вороны:
- Защитница, кстати, у вас, в Шише, знаю, что не слабая. Респект ей.

Соня открыла глаза. Справа и слева её подпирали сидящие пассажиры, кто-то теснимый стоял и давил на колени. Синей рекламы не разглядеть в переполненном вагоне. Соня не знала, скоро ли остановка, и сколько она их вообще проехала, но ей показалось, что людская масса накрепко заперла её и вовремя выйти не позволит… Соня вставала и несколько раз плюхалась обратно, потом упорно продиралась к дверям, на неё ворчали, но ей было не до такта и ловкости в передвижениях – она попала в кошмар, пожалуй, хуже пустого вагона и Пуганой Вороны напротив, и всерьёз думала, что вот-вот задохнётся. Наконец, кто-то смекнул, что девушке худо, попросил народ расступиться и вывел её к дверям… кто-то разрешил посидеть на своём чемодане, но Соня это не видела и не запомнила… обнаружила себя уже сидящей на каменной скамье на неизвестной станции, в руке мятная карамелька. Человек над ней предлагает врача найти… Соня встаёт, долго, трудно отнекивается и благодарит, почти бежит вверх, на свободу.

«Только бы не заболеть!» Бывает, что если болезнь только подкрадывается, подсознание во сне всякие химеры являет, как бы предупреждая, но этот сон слишком уж! Долго Соня помнила каждые слово и интонацию жуткой беседы до единой, каждую трещинку и потёртость, что видела рядом с собой в вагоне. Тяжёлое чувство не рассеивалось, пока она ехала на троллейбусе из дальнего закоулка города, куда её метро занесло, и позарез требовалось уяснить себе, что то всё было. Ей приснилось, потому что было плохо, или стало плохо оттого, что наяву говорил ей Пуганая Ворона пакостные вещи? Если рассудить здраво, в реальности этот разговор выглядел бы совсем иначе. Соня только во сне могла так дерзко реагировать и отвечать… она ведь ещё грубо ругалась и находила это нормальным! В реальности она могла, скорее всего, ринуться к кнопке вызова машиниста. И паук, даже если кому-то понадобилось его жевать, остался бы живым? Вернулся бы к «хозяину»?!
И только во сне бывает, что сразу понимаешь всё, что между слов.
Можно даже гордиться своей подкоркой, которая выдаёт такое. Но… не побочный ли это эффект, не худое ли развитие «литературных снов»? Скажи, Соня, кто гарантировал, что они даны тебе безвозмездно? Ты бы подумала так, обнаружив в почтовом ящике кредитную карточку? То-то. Не пора ли отказаться от «подписки», ибо ознакомительный период закончился? Развлечения – это хорошо, но что станет с тобой?
Ну ничего. Только бы не заболеть.
Почему же Соне казалось, что она во сне победила?
_____________________________________________

Она дожидалась электрички на платформе, приплясывая от холода. Фонари бело-голубые и лимонные. Музыка, люди пьют пиво, смеются, поздравляют кого ни попадя… А предзакатное небо перламутровое: тёмная синь высветляется в зелёные прожилки и персиковые разводы. Там, над всеми сразу облаками царственное Солнце. Оно улыбается всегда, даже во сне. И жизнь невыносимо прекрасна. Кто не видел – сам виноват.

конец главы 17
конец книги 1
к содержанию

книга 2

Вопрос: книжка про лесошишенцев в дневнике

1. зря		0	(0%)
2. не зря		3	(100%)
Всего:		3

@темы: окончание, книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная

---

К1 Глава 17

Глава 17
Пожиратель

Под утро было так: Даника попросила Мишу перенести в комнату спящих младенцев. Миша удивился, но не отказал. А Соня за это время переоделась и тихонько вернулась в опустевшую гостиную. Там медленно переливались огоньки электрогирлянды. На столе стояло несколько тарелочек под крышками, бокал и кувшины с соками - Варвара принесла из кухни ещё угощения для Миши, побаловать его перед отъездом.
Соня усмехнулась и поставила рядом принесённый с собой пакет. «Сегодня ты попробуешь напиток этим не чета, и попробуй угадай, откуда он!». Она села под ёлочкой в кресло, закутавшисьь в змею мишуры. Мысли плавали как в цветном киселе, глаза слипались. Новогодняя невесомость. Вдруг в коридоре шёпот: кто-то не хочет перебудить остальных.
- Твоя малышечка заснула давно, а тебе скоро снова в путь, не так ли? Так я тебе подарить что-то хочу… на удачу, на новое счастье…
Каблучки перестали маскироваться, затанцевали. Сон слетел, будто все сквозняки разом открылись. Как-то Соня пренебрегла такой житейской наукой, как ревность, сочтя, что они-то обойдутся без этой «культурной нагрузки», а тут проклятие поколений за мгновения протащило её по всей азбучной программе. Перестав мыслить словами, Соня застыла, видя в разноцветном полумраке каждую иголу ёлки с фотографической чёткостью.
- Сударыня, - послышался растерянный голос Мишки, - Считайте, что меня здесь нет. Рекомендую вам вернуться к детям. Между прочим, они проснулись, я слышу.
- Солдат, ты что-о? Никому не обязательно знать! Или разве ты боишься быть… с настоящей женщиной? О! Так ты поэтому «встречаешься» с… настолько сопливой особой?
Последовала странная, беззвучная пауза, во время которой Соне казалось, что она левитирует в нескольких сантиметрах над креслом, а потом Миша сердито – добродушно-ироничного тона как не бывало! – ответил Данике:
- Я бы мог ответить симметричным вопросом, но у меня нет оснований считать Вашего мужа «ненастоящим мужчиной». Вопрос закрыт, полагаю; прощайте, сударыня, ваша слабость простительна и не будет оглашена.
- Слабость… Хочешь сказать, что я для тебя старуха?! Ах ты сволочь, сволочь!
И звук – характерный, хрестоматийный. Видать, крепкая рука у «сударыни», привычная.
- Аа! Больно однако! За что? Ну всё, спокойной ночи, то есть, с новым годом и жизненных, короче, успехов!
На этом Миша увильнул в гостиную, захлопнул и запер за собой дверь, растирая щёку.
- Трус, трус, - заплакала по ту сторону женщина, - Все вы предатели. Ни одного настоящего.
Она ещё постояла под дверью. Миша увидел Соню и сел рядом, обнимая. Он жестом предложил помолчать, пока Даника не уйдёт восвояси.

- Я щас лопну от злости, - угрюмо сообщила Соня о своих планах.
- Хорошо, что ты здесь… я даже не надеялся.
- Это что же такое? – продолжала Соня, не слыша его, - Это как, приехала в чужой дом, с собственным мужем и с детским садом, дня не прошло - вцепилась в самое лучшее… в самого лучшего?? С корабля на бал?
- Бывают, видимо, и такие, - Миша пожал плечами, - Мы её впервые видим, а при недостатке информации лучше воздержаться от суждений, так что спишем на аберрации бытия… я так понял, они кое-что страшное пережили, типа стресс у неё. Не обращай на неё внимания.
Но Соню было не остановить. Она и не думала, что такая плакса!
- Нет, она же видела… весь вечер, всю ночь, какая я счастливая, как люблю тебя, и всё-таки она пришла… навязаться! Так что, я для неё мусор, который даже во внимание принимать не надо, да? И тётя Варя, наверное, тоже мусор, потому что это в её доме госпожа свинячит и думает, наверное, что брат всё простит и всё позволит…
- Правда, не знаю я, и неинтересно… н-да, я уеду, а тебе с ней придётся… но ты знаешь, что делать, да?
- Разумеется! Полный игнор… «малышечка», какая гадость, фуу!
Они одновременно фыркнули и рассмеялись.
- Нет, но… почему она именно к тебе прицепилась? – вдруг снова завелась Соня, припомнив зачем-то агдинских девушек, - Так гадко, не могу отплеваться.
- Если хочешь, можно рассудить исключениями как бы с её точки зрения. Тимофей вроде как объявил о свадьбе, да и вне доступа уже. И не к школьнику же приставать, так? - объяснил Миша, - Но почему не к собственному мужу… Видно, плохо у них.
- И те, из «клуба», небось, ещё навестят тебя. Типа, повод есть – благодарить, - вслух рассуждала Соня, - Какая я, в сущности, ещё «сопливая особа». Честно, глупая. Наговорила сразу тут, едва задело…
- Сонь, Соня моя. Прикинь, всего три года назад ни одна девушка на земном шаре даже не смотрела на меня. И мне до сих пор странно, что они в принципе глядят. Но правда, Сонь, что там, в Агде, многие видели тебя и мне завидуют. Потому что такая честь, когда кто-то посвящает тебе жизнь и ждёт тебя, мало кому достаётся. Теперь я точно знаю.
_________________________________________

Когда было уже светло, они стояли на лоджии, где всего чуть меньше суток назад Соня музыку слушала, маленькими глотками пили вино, вкусовые достоинства которого были сильнее хмельных. И снова вкус его уловимо изменился – стал нестерпимо красивым. Мишина версия происхождения вина была простая: чья-то шутка на фабричной линии сока. Бывают шутки такого рода обычно дурного свойства, но здесь явно кто-то захотел сделать людям хорошее… или как сказать хорошее, ведь сок зачастую предназначен для детей. Но как точно адресовало его, вино это!

Они ходили весь день по тихому-тихому, празднично убранному новейшим снегом городу. За ними на мягких лапах крались сумерки и настигли в полпятого на вокзале, заскреблись по сердцу дымчатохвостыми кошками. Соня в последний момент вскочила в закрывающуюся электричку – у неё специально запасённый для этого проездной! Три часа до Петербурха тоже будут её. Миша обрадовался сюрпризу, припомнил лето, и не обрадовался тоже – ладно, ещё одно прощание предстоит, но Соне одной придётся ехать обратно в темноте. А ещё Мишу придут к поезду провожать родители. И пусть. Она пообещала просто посидеть тихо, пока поговорят они. Соня перед Марейей и Адреем воздержалась от излишних эмоций и от слёз, конечно. Хватит слёз её с Миши, пусть улыбку запомнит. И мама его сказала Соне: «что делать с тобой, переночуешь, горе луковое».
И сразу, как поезд ушёл, наступила пора Вести Себя. Соня, поклявшись себе этим вечером не выгуливать своих чертей, наградила Мишкиных родителей убедительным экспромтом на тему «как я проведу жизнь». Закончить – поступить – замуж – работа – ребёнок – закончить - работа… или поступить – работа – закончить – замуж - работа - ребёнок… ничего сложного для пения. Незачем только знать зрителям, что насмотрелась она накануне на "ребёнков" и теперь, умудрённая опытом, даже думать о таких не хочет… Долго Соня не выдержала, и прикинулась внезапно уснувшей за праздничным столом.
Ей постелили в той же комнате, где они с мамой жили и весной. Ностальгия – это скучно.

Утром Соня сидела у окна кухни и поверх крыш наблюдала, опершись о подоконник, на жёлто-красном, в дымке, утреннем небе прозрачный гигантский диск зимнего солнца с уходящим под землю нижним краем. Вчера ей сказали «ты можешь провести хоть все каникулы у нас», она и согласилась. Почему бы нет, дома Даника и ультразвуковые малыши. А Эгле и Мартын так просто не заскучают без неё. Но наутро, встав раньше всех, поняла Соня, что уже не хочет общества Марейи и Адрея. Навестила Мишкину комнату, потом, оставив на столе записку, где благодарила за гостеприимство, оделась и вышла в январь. Она хотела посмотреть, что за птица белая зимний Петербурх, да и вернуться домой.
Было морозно, а улицы и на второй года день остались почти пусты, так что Соня без стеснения позволила себе скакать, кружиться и даже подбрасывать вверх охапки свежих бумажных лент и фонтаны снега. Иногда можно так, и пусть сфинксы завидуют её горячей крови! Купила пирожки и хлеб, кормила кошек, голубей, фамильярных воробьёв, а ещё к ней на ладонь спустилась – почти на минуту! – смелая синичка. Подумав, Соня взяла ещё и мороженого. Эта тишина, крепкий мороз и равномерное дневное свечение неба сквозь тонкие облака – та же редкость, такое же сокровище, как и летнее тридцатипятиградусное марево. Так же непросто переносится. Свет уйдёт через час-другой… а сейчас пусть невыносимо холодно, но зато картинка с пушистыми перилами мостиков и белыми каналами останется с ней. И фантазия о том, как сквозь сугробы проглядывают нагретые камни пешеходной улицы, пёстрые клумбы, травяные склоны, и текут перекрёстками потоки легко одетых людей со всех концов света. Соня, окончательно продрогнув, спустилась в метро. Тёплые потоки воздуха, лёгкое качание вагонов на скоростных участках… она не замечала, что улыбается, что улыбаются ей в ответ – всё в порядке, так и должно в этой жизни быть… Соня задремала.

к окончанию

@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная

---

К1 Глава 16 (2)

Глава 16

1.
1., прод.
2.
Под ёлку следовало класть мандарины (чтобы жизнь была сладкой), острый перец – (чтобы не скучной), и обязательно букет роз на стол, неофициальный символ Розии - символ любви к родине.

Благоухали розы и мандарины. По лицам плыли отблески световых шаров с потолка. Телевизор лепетал еле слышно, никто его не замечал. Бросив хлопоты, в затемнённой гостиной сидели хозяева, сидели гости, на диванах, креслах, стульях, сдвинутых в удобную кучку. Центром внимания была незнакомая всем девушка – зеленоволосая Тива. Она обнимала прижавшихся к ней трёхлетних мальчика и девочку и вдохновенно рассказывала забавную, запутанную, и несомненно, добрую историю, одинаково интересную и малышам, и их отцу - мужчине со скорбными глазами и покрытыми золотой краской волосами и бородой, и их маме, устроившейся под крылом старшего брата; внимала, затаив дыхание, нарядная Варвара, точно так же сочувствуя снежным похождениям героев, как и её дочки, устроившиеся на полу. Даже Нилуфар, не любившая доморощенных сборищ, была здесь и явно по своей воле. Слушали, сплетясь пальцами, двое школьников в одном кресле – они думали, что история о них.
Соня со стороны увидела всех как бы находящимися внутри снежного шара, где покой опускался на головы медленными блёстками. Ей тоже хотелось быть там – и не могла, стоя за дверью, отпустить Мишу, нацеловаться…
- Привет всем, - прошептала она, появляясь в круге света, когда сказка была окончена, - Познакомьтесь, это – Миша!

И стал праздник. Никогда ещё такого не было, настоящего.
- Я хочу сделать для вас кое-что... - сказала Тива, когда все были представлены друг другу...
... и вдруг затанцевала, и все забыли о своём -
...что за танец?
Люди любовались, не отрывая глаз, и никто не спросил: а кто она – гостья или нанятая артистка?
- И я хочу избыть вашу грусть...
Тива повела за собой ошеломлённого Яна и... этот нетанцевальный человек не вспомнил о неловкости на глазах у всех...
- Пригласи женщину, которую считаешь самой красивой, - шепнула Тива ему спустя несколько па и остановила прямо рядом с Даникой.
- …и если каждый... то же самое... - продолжила Тива, ни на миг не переставая двигаться...
И вроде бы она не произносила связных фраз. И вроде бы совсем ничего не говорила. Но слышал и понимал её каждый.
- Теперь, думается, всё наладится! - сказал Ян жене.
Все невольно понизили голоса, погружая их в красный бархат тишины со снежными искрами – лишь порой вырывался возглас. Гости танцевали.
- …как ты это делаешь? Гипноз?
- Не сегодня. Только любовь.
- …тебя-то пригласят сегодня танцевать, меня-то - нет... я толстая маленькая девочка.
- Вась, не надо думать так обречённо! Мы все будем с тобой танцевать, сколько захочешь!
- Ты красавица!
- Варюшка…
- Наргизочка…
- Даня и Даничка!
- Эгле, как мне… хорошо!
Временами казалось - если кто-то оглядывался на Тиву - что она парит над полом.
Никто не задумывался, откуда льётся музыка, которую никто не включал.
- А с самыми лучшими я буду танцевать сама! – и Тива подхватила сразу обоих малышей и закружилась, закручивая за собой волну волос. Они заорали от восторга и пробудили прочих.
- А возьмёмся за руки! – невозмутимо предложила Тива, раздала детей родителям и, пронёсшись по гостиной, соединила всех присутствующих…
…и никто не подумал, что это глупо - водить хоровод...
Тива делала, что должна… Она была на своём месте.
- Пусть станут явью только самые лучшие сны!

И была дискотека…
быстрая…
…и умеренно быстрая…
И снова бешеная!
- Чемпионка, чего пригорюнилась? Давай со мной! Увидишь разницу с тем, как я тогда…
- …не могу больше… Ой, а Новый Год… через пять минут?! Что же это делается, я не накрыла на стол!!
- Варь, и не надо ничего этого! Давай бокалы, вино, газировку, авось не успеем оголодать…
- Как же хорошо с таким мудрым мужем!
- Прошу всех ко мне!
И все встали вокруг небольшого сервировочного стола, взамен которого собирались, да не успели, принести два побольше. Включили телевизор ненадолго, только чтобы президент подсказал точное начало…
И грянуло начало.
И они загадывали желания.
Даже Соня, которая поклялась себе их не загадывать – что поделать с могучим инстинктом Нового Года? А раз её мечты – в страшно своеобразной манере! – уже сбылись сегодня, то попросила у судьбы того, чего ещё не было у неё.
Приключения. Особенного.

...и желали друг другу благ - на свой вкус и понимание
...или того, чего близкие сами желают...
Время пошло-поехало...
И не было Времени лучше!

- Для начала поработаешь у меня, пока не найдёшь что-то лучше...
И не было лучше!

- Мяу?!
- Мяу, мяу!! Люди находят это вкусным, судя по их довольному виду.
- Да уж, будто сметанки наедаются!

Быть может, и не всем…
«Любовь, одна любовь вокруг, для всех! Слишком много любви», - думала молодая женщина по имени Даника. «Что же для меня?! Как это вынести… не лучше ли молча допить бокал…»

- Мяаау...
- Да уж! Мы так и думали, что люди что ни делают - себе во вред, но чтобы истязать себя жидким огнём изнутри...
- Мяаааау....

Ждали ещё одну гостью, спустя полчаса раздался звонок. Уна пришла не одна. Её спутника Варвара как-то сразу узнала, будучи любительницей делать домашние дела под детективный сериальчик.
- Ох, вы же из…
Уна приложила палец к губам, и Варвара сообразила, что вполне уже популярный актёр Тимофей сегодня известности не хочет.

- Уна! Такая молодец, что пришла!
- Это Тим!
- Очень приятно!
- Очень-очень!
- Мы на минуточку, поздравить только…
Уна была весела… очень весела, и не от вина…
- А вот и не "молодой человек", - поправила она хозяйку спустя минуту, - отныне вовсе по-другому он называется…
- Тимофей, вы – женитесь?!
- Женюсь, какие могут быть игрушки! – воскликнул парень, - Этой осенью. Она диссертацию доделает, я доснимусь как раз в сентябре. Приглашаем всех, кто здесь присутствует!
- Это всё Нестор Геркулесович, Тимкин дедушка, - хихикнув, объяснила Уна, - Сегодня его чаша терпения переполнилась. Сидим, обедаем втроём, мы шуточки шутим, а он ка-ак по столу треснет кулаком! Или брачуетесь немедля, говорит, или я вам никто и звать никак, гроб, говорит, смело мне заказывайте… Тим испугался и быстренько сделал предложение. Как неромантично-о! Обожаю Нестора Геркулесовича… Мы сейчас с ним встретили Год, и он тут же спать отправился – человек старой закалки.
_____________________________

- Что-то мне подсказывает, что пришло время… подарков. Кому первому?
- Наааам!
_____________________________

Тива, которая настроила этот праздник, исчезла незаметно. Просто вышла и бесшумно за собой закрыла дверь. Не потому, что получила, наконец, какой-никакой подарок. Просто такие, как она (если есть ещё), не привыкли надолго оставаться в тепле.
Заметили её уход не сразу, но огорчились - почти все.
_______________________________

Устроили импровизированный концерт, открывшийся традиционной «табуреткой». Даня и Павлина бодро начали странный стишок (по словам папы, что ни есть зимний):
- Тэлцы, тэрррцы! кольне зив –
Лилиаток кветси мив,
Заррен, паррен, циберрарен…
- Нет, «выбирарен»!
- Лырен! Тырен!
- Глупая ты!
На большее их не хватило, и, сорвав бурные аплодисменты (ко всему, определённо, сегодня они окончательно научились произносить "р"), дети полезли под елку, где шушукались, разбирая подарки, а потом незаметно уснули. Мартын показал акробатический номер, Соня и Эгле спели дуэтом, Уна с Тимом станцевали номер из мюзикла, а Лев декламировал поэмы, прокручиваясь на стуле каждый раз при смене персонажа повествующего...
И дело близилось к утру, хотя этого никто не видел.
Варвара проводила Данику и Яна в их комнату, ушёл и Лев.
Воспользовавшись наступившим простором, оставшиеся, договорившись о молчании, поиграли в футбол огромными подъёлочными шарами, а после расположились на полу, тёплом и мягком. Поболтать вволю шёпотом. Случаи, байки… Уна и Тим сами не поняли, как задержались в гостях надолго.

Этой ночью Соня веселилась как никогда. А она-то опасалась, что вечер превратится в печальное оплакивание судьбы семьи Львовой сестры, людей, которые лишились жилища, дохода, уверенности в будущем… нет, они вели себя не так, как она ожидала, и не было никакой натянутости между только что познакомившимися. Но рядом с Мишей Соню любой расклад бы устроил!
Как мало человеку для счастья нужно. Как много. Как трудно это даётся – а иногда совсем легко.
"Говорят, девчонки предпочитают влюбляться в харизматичных негодяев. А я неправильная, поглядите на меня. Разберите своих обаятельных подлецов – пусть со мной навсегда будет умный, добрый, героический Мишка!"
И согревало Соню то, как он ей сказал о Мартыне с Эгле: «ребята с головой и сердцем, я знал, что только таких друзей ты и могла выбрать.»
И ничто не отняло настроения – ни скорая разлука, ни сногсбивательные детишки, ни даже то, что Даника (тётей её называть не получается, она ровесница Уны)… ни даже то, что эта Даника учудила под утро.
Слишком много любви. Можно всё Левое Крыло обогреть до конца холодов.
Другой год настал. Что-то будет.

конец главы 16
глава 17

@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная

---

К1 Глава 16 (1, прод).

Глава 16

1.
1., прод.
- Вот она, радость, да? – поинтересовалась Соня саркастически, не ожидая такого от себя.
- Да я тебя развеселить хотел. Ты же плакать всё примериваешься…
- Мне не смешно! Это из-за них, да? Небось, приставать начали, а их сердечные друзья подумали, что это наоборот, ты?
- Сонь, у меня крупные неприятности происходят только в летний период, вроде как… А я узнал от твоей тёти, что ты едва не погибла. Да-да, она рассказала, хоть ты и просила молчать. Похоже, ей стало невмоготу держать при себе, а родителям твоим вы договаривались совсем не говорить, я правильно понял? Тоже мне было... кисло. И одновременно, каждый день потом радовался, что ты у меня такая везучая.
- Миша! Не надо сейчас обо мне. Не томи.
- Как скажешь. А про девиц… они, конечно, улыбались мне и всё такое, у меня же нет манифеста на лбу. И обижать их не за что. Поговорили за жизнь, поздравил…
- Вот повезло им. Таким.
- Было забавно, признаюсь, наблюдать за ними такими, как они ведут… пытаются вести меня, всё по науке: на нос, на бок, на предмет. Пусть простят меня, я как в театр сходил: на оперетту, на комедию.
- А они... не на рабочем месте там были? – вдруг догадалась Соня,
- Нет, что ты. Там, в Агде, промышлять себе дороже, во всех смыслах… кажется, я повторяюсь. Нет, это были девчата с упаковочной фабрики, они сказали. А я и сам могу отличить «таких» от «не таких».
- Час от часу не легче. Ты разве знаток?
- Мне как-то издалека показывали, в целях общего развития. А вот девушек, о которых я говорю, понять вполне можно: им реально больше негде (и некогда) «выгуливать» красивые платья и каблуки, они пришли все в длинных мохнатых пальто, потому как в противном случае в городе как ещё посмотрели бы на них... Что до меня, то я для них солдат иногородний, незашоренный, в некотором роде законная добыча. На этом путевые заметки сворачиваю, и приступаю к жанру «экшн».

… о том, как из внутренней, запертой двери «клуба» потянуло едким дымом, и присутствующие поспешили на улицу, однако заклинило прозрачные самораздвигающиеся двери (очевидно, самое технологичное и дорогое в постройке). Пока огонь не перекинулся в помещение, Миша пытался разбить эти двери высоким табуретом, но куда там. На двери владельцы клуба, как уже сказано, не поскупились, поставили из бронированного стекла, на огнетушитель средств, следовательно, уже не хватило. Бармен стал звонить пожарным, а вот девушки все четыре запаниковали, беспорядочно заметались, одна дёрнула раскалённую дверь, и от шока потеряла сознание.
- Только бы ты не попала в такую ситуацию. Только бы не ты. А если придётся, только бы тебе не так повести себя! Я бутылки с водой открывал, лил на салфетки, кричал этим дурочкам, чтобы взяли, дышать через них… они как будто не слышат, орут, в стекло бьются, кислород жгут. Окон там нет – я не сказал, что окон в «предбаннике» не было? Потом бармен мне полотенец накидал, я их тоже – водой, под дверь натолкал, откуда дым… брызгаешь на неё, а она шипит, как тебе? Потом девчонки одна за другой попадали, мы их втащили под столы, потому что с потолка такие капли потянулись, как смола… пальто на них, водой сверху, тут уж нельзя мокрые тряпки на лицо, задохнутся… и запах… никогда не забуду.

Пока не появился открытый огонь, они с барменом рассудили, что единственный выход - высаживать входную дверь. На это и уходило время! Швыряли в стекло всё тяжёлое, что только было, ещё бармен, по подсказке Миши, пытался дозвониться знакомым, которые могли быть неподалёку на машине и въехать на ней в двери… дверь шла трещинами, мутнела, но не сдавалась, и дышать оставалось только разъедающей гарью. И некуда увернуться от чёрно-смолистых капель с плавящихся потолочных плиток… И только кадка из-под фикуса, раскачанная двумя парами рук, образовала в стекле вмятину, которую Миша и бармен сумели добить, расширить, и передать собравшимся прохожим через отверстие на пустынную улицу бесчувственных девушек.
- Видимо, это всё были считанные минуты, иначе мы надышались бы вконец... Я говорю об этом не для того, чтобы хвалиться. Уже всё было – ура, молодец, даже родители девчонок прямо в госпиталь ко мне приходили благодарить. Я хочу, чтобы ты вспомнила это, если когда-нибудь… чтобы ты тоже боролась до конца и не теряла голову, понимаешь? Я же о тебе думал тогда.
Только сейчас Соня окончательно поняла, что он уже другой человек. И этими же глазами, что видит сейчас её, вчера глядел в глаза смерти. Теперь они будут крепче держать друг друга, наверное…
Она как наяву увидела, как Миша, последним выползая на воздух, делает несколько шагов, чтобы упасть в ближайший сугроб.

- Вот так тебя и отпустили, в награду, да?
- Я сам просил. Мне что сказали – обжёгся, отравился, лежи. Я – да я в порядке, а вот подарок такой хочется и ничего больше. Сказали – рассмотрят. И я жду. Считаю часы. Один поезд уходит, другой, последний. Всё. А утром – пинок под зад, беги; если билет сюда-туда сможешь купить, то увольнение твоё. Нашлись люди, которые мне на билеты скинулись… не думал даже. Многие, когда узнали, что могу уехать, не это… расстроились, позавидовали. Пришлось сказать, что я к родителям. А с ними тоже нехорошо получилось. Мама с папой, похоже, чуть не спятили, когда им про пожар сообщили, а тут я уже еду и заявляю, что не собираюсь домой, а сразу в Лесошишенск.
У Сони дрожали руки. Она молчала. Её тревоги осуществлялись, кажется. «Это я накликала. Это ведь моё желание так исполнилось! Всё, больше никогда ничего не загадываю!»
- Я уже четыре года с ними не праздную, но тут особый случай. Встретили на вокзале, и так, молча, вещи передают. Я как предатель. И не выбрать.
- Привёз бы их сюда!
- Да… сказали, что у вас тут как раз другие гости, стеснять не хотят, и мне не следует, по-хорошему, потому что вы меня не ждёте, как-то так. Да дело не в гостях, а в нас с тобой. Они всё ещё считают, что ты меня у них отбираешь.
«И не сильно они ошибаются!»
- Странные, они что, считают, у тебя и вообще не должно быть никого? И как это я могу «отобрать» тебя у родителей? Кому это надо?
- Теория гласит, что никто не желает их оскорбить, не оспаривает их жизненных стараний, а между нами всё происходит по велению души. Но не заставишь же их понимать именно так. Им кажется, что пора себя стариками почувствовать… как бы порепетировать, как им плохо одним. Но сорок лет, а хоть бы и шестьдесят было! Своих друзей полно - нашли бы, где и с кем потусить, если бы захотели. А, да что там, ладно, у нас будет шанс исправить им настроение.
- А давай, прямо сейчас… моим позвоним?! У них через час Год наступит, тогда и тётя с дядей их поздравят, а пока, без суеты, мы вдвоём, а? Они давно уже хотели на тебя посмотреть… в качестве военнослужащего.
- Да давай!
- Тогда поставим стулья… к окну, чтобы им полюбоваться нашей панорамой, эхехе, панорамкой-эм-супер, то бишь, - предложила Соня (бесчисленные моргающие огоньки до самого горизонта казались свечами, плывущими в темноте!), - Камера в верхнем ящике справа от стола… подключишь? Я быстро, оденусь получше!

И тут без предупреждения в комнату вкатилось шумное нечто о двух головах.
Соня рефлекторно затолкала ноутбук под подушку. Кошка, невидимо слушающая людей всё это время, прижала уши и зашипела. Значит, гости уже прибыли…
- Уууу! Тётя-тётя во гнезде сидит!
- Лапки свесила – глядит!
- Ни-а! Она – летутчий мышсш! Надо блосить ей иглууушску! Ттобы она нас не съела!
- Ананас не съела! Ананас съела! На ананас села!
- Чегоо? – завопила Соня, - Какая я вам тётя, без спросу ворванцы?! Идите к маме с папой, я вас не знаю!
Но два белобрысых колобка проигнорировали её, и оббежав обе части комнаты – спальную и рабочую, попутно сшибали или радостно смахивали все незакреплённые предметы, при этом не замолкая ни на секунду – болтая на смеси двух языков…
- Ох ты, разведка боем, - прокомментировал откуда-то Миша, испуганно-восхищённо, - Мальчик, только не прыгай на меня!
- Я девйка! – последовало опровержение пронзительнейшим голосом.
- Нет, ты мячик! И ты тоже. Дети, не подходите ко мне. Я… я страшный.
- Только не сову!! Ребёнок, вы меня слышите? Сову – не надо!! Мишка, ну спаси нас!
- Забилём еёные тапошки, и ананас не догонит!
Через секунду обе бомбы оказались рядом и, не сговариваясь, похватали Сонины домашние туфли.
- А мы твои тапоки! Отбели! Забел…ррри!
- Да что я вам сделала, а?
- Ты кусаеся!
- Как скажете! Иду кусаться, и буду кусаться!
- Летит! Летит! Безыыыыыым!

Спустя минуту сумели выставить младенцев за дверь – Миша, на вытянутых руках, одного, особенно брыкающегося, Соня другого, за шкирку и подталкивая перед собой. Так они познакомились с Даней и Павлиной, родными племянниками Льва, имеющими также полные имена Данульфиус и Паувлетина, на олмидонский манер. Правда, в тот раз Соня и не поняла, кто есть кто, так как динамичность двойняшек и схожие причёски делали их близнецами.
- Опасные пусятки! – наконец, выговорила Соня, когда они с Мишей отхохотались.
- Вот как, значит, надо поступать, если тебе в жизни не хватает приключений… организовать то есть из ничего! Зачотные человечки!
- А у меня, кажется, с сегодняшнего дня, только приключения и будут! Ты уедешь, а ОНИ останутся… ой, а ты… уедешь. Только не говори, что всего дня через три…
- Поезд завтра в восемь вечера. Так или никак, ты понимаешь. Давай не станем тратить время на огорчение!

2.

@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная