1, 2, 3
4. отчуждённый
читать дальшеНемой мальчик никогда не пытался привлечь к себе внимание жестикуляцией, показать что-то окружающим знаками, нарисовать на земле. Он привык, что мама знает всё, что ему нужно, и так, а остальные предпочитают не замечать.
Поселение Нами-Аттала-Шийашш (дом ашш на твердыне Нами ) прислонялось верхним своим уступом к голой отвесной стене вышиной до самого неба, смотрело прямо в почти отвесную пропасть. Вскоре после полудня укрывала стена поселение тенью, зимой – от северных и северо-западных ветров. Таким образом, твердыня Нами (обособленный скальный массив, связанный с соседними лишь седловинами ближе к подножию) была естественной крепостью и абсолютной защитой как от крупных хищников, так и от враждебных соседей. Ко всему, целая галерея пещер с множеством выходов на уступы, где и выросло селение, позволяла укрываться при всякой необычной угрозе сразу всем, и именно через пещеры вёл наверх единственный путь с подножия скалы, который знали только ашш. Его было легко замаскировать, а при необходимости - оборонять. Пещеры являлись скрытой частью поселения, его особым ресурсом, как и водопад, что исходил из скалы высоко над всеми строениями, и даже зимой продолжал движение где-то под причудливыми наплывами льда. Дары неба. В сухих прохладных пещерах хранился запас еды. В нижних, скрытых от света, протекали подгорные реки. Там в каменном озере зарождался благословенный цвет Тиыйэй, и раз в год каждый из ашш ходил туда омыться. К выходам из галереи подстраивались дома, по галерее зимой люди ходили друг к другу в гости. Особый внутренний путь, помимо узкой и опасной внешней тропы, выводил к южным склонам, где разбивались огороды.
– Твой сын нем. Это разновидность безумия. Колдун приходит ему в снах и мучает за то, что сделал ты, но не позволяет никому рассказать. Это хорошо тем, что если бы люди узнали о его снах, то не поверили бы в то, что жизнь наладится, и вверглись в уныние. Значит, наказание пало только на твою семью. Твои сын и дочь – цена за то, что вы с женой не будете изгнаны. Это хорошо тем, что у людей всегда будет перед глазами ваш пример.
Как ни странно, ашш никогда не огораживали пропасть и отпускали на улицу детей, едва те начинали ходить. Матери занимались делами, не осматриваясь беспокойно на опасно играющих, жадно познающих мир каменных обрывов и непрочно цепляющихся корневищ, детишек. И при этом несчастные случае предсказуемого свойства случались крайне редко. Малышей были обязаны обучить старшие, лет пяти-девяти, дети: всеми доступными способами донести до крошечного разума, как следует двигаться, чего опасаться. И справлялись, зная, что будут наказаны за недогляд.
Они же учили первой охоте. Что можно добыть здесь же, в поселении. Как вести себя в пещерах. Как приготовить наскоро добычу, разведя в расселинах огонь, чтобы перекусить до вечера.
« - Твой сын нем, но я вижу, что колдун отпускает его понемногу. Мальчик слушается мать и бегает за братом – значит, не весь разум его повреждён»
Ксавер стал замечать, что от людей, обращающихся к нему всё так же ровно – старейшины запретили прилюдно обсуждать расправу с колдуном и вообще всё, что с этим колдуном связано! – исходит смутная благодарность. Дышать стало легче, исчез страх. Но жизнь в целом, если отбросить легковесные людские радости о свободе, пошла труднее. Дома в Нами-Аттала-Шийашш, точнее, ядра домов, что при необходимости достраивались и укреплялись, были из тёсаных, точно подогнанных камней, упрочнившиеся за древностью собственной тяжестью. Новые строить было негде и давно не нужно, так что ашш долго не знали большой каменной работы, особо затруднительной на этой высоте, с имеющимися инструментами, угрозой обвалов и нехваткой места, где можно разложить, рассортировать и обработать материал. Теперь же, когда водопад оказался отравлен (и даже вся растительность возле него превратилась в бурую слизь), было решено изолировать его от людей, чтобы и пары не вдыхать, и не касаться неосторожно воды, каменной трубой, ползущей вверх по руслу водопада от пропасти и расширяющейся на максимально возможной высоте воронкой, чтобы улавливать и брызги. А меньшей части людей, что жили по одну из сторон бывшего водопада, переселиться в пустующие дома на стороне другой. Это были дела не на один год.
Каждодневно же надо было принести воды небольшими долблёными вёдрами из глубоких пещер на текущие нужды, которые резко возросли после того, как некому стало приводить дождевые тучи прямо к посадкам!
Твердыня Нами при участии колдунов давала ашш почти полное самообеспечение, позволяла хранить огромные запасы вяленой и засоленной дичи, выдерживать даже годовые осады. Но одним мясом, к сожалению, человек питаться не приспособлен. Ашш вступили в битву за свои посадки с самой природой – теперь они сами должны были обеспечить полив, затенение молодых ростков, удобрение и, самое сложное, предотвращение размыва дождями тонкого слоя почвы. Растения на высотных крутых склонах содержать нелегко.
«Твой сын не по годам трудолюбив. Но пусть твоя жена объяснит ему, что собранных с листьев идирей жуков надо нанизывать на нить и сушить, а не отпускать рядом с полем.»
К нему такому привыкли. Как всякий ребёнок, он мог зайти в любой дом днём, чтобы погреться, отдохнуть, получить угощение. Не сразу мальчик научился отмечать настороженность и чрезмерно ласкательно-напряжённое обращение к себе, не понимал, что его появление наводит на невесёлые воспоминания у хозяев. Все знали, что он – искупление племени и не представляли, в кого может вырасти.
Очень послушный, он, казалось, продолжал делать то, чем обычно бывают заняты все дети, по врождённой человеческой привычке, но потерял инициативу и жадность познания. Корней хвостом бегал или плёлся за старшим братом и соседкой Майей – компания более чем естественная и единственно возможная, так как всем старшим детям племени уже было больше десяти лет и они проводили много времени вне твердыни Нами, получая навыки охоты и выживания в горах и долинах, иногда не возвращаясь домой по несколько дней. Взрослые мужчины вынуждены были больше времени посвящать работам дома, тех, что требовали перемещения тяжестей, женщинам непривычно много доставалось хозяйствования и кропотливых полевых работ, так что порой вся охотничья надежда была только на подростков. Страшнее всего утратить этот опыт, так же страшно, как потерять цветение Тиыйэй. Младших учить было практически некому первое время, и Ксавер постановил себе выкраивать любую свободную минутку, чтобы не потерялось это маленькое поколение. Он водил ребят по пещерам и галереям, заставляя запоминать ходы и ориентироваться, если нужно, в полной темноте. Они должны были знать, где что лежит, как правильно хранить припасы.
«Папа, мы поняли, почему ты сказал, что в той пещере хранится неисчерпаемый запас еды. А Корней у нас и взаправду дурак! Он пособирал летучих мышат с полу, и полез цеплять обратно!»
***
«Не надо к ним ходить, сынок. Не бери еды – у нас достаточно. Просто говори «нет, спасибо!». Ну-ка, попробуй: спа-си-бо, Корнеюшка, попробуй произнести это!»
***
«Скажи твоей жене, что она не должна учить его говорить. Возможно это или нет, неизвестно. Но своей надеждой она растрачивает свои и твои силы, а стараниями пытается оттянуть себе милость, предназначенную для всех нас, а это…
«Это путь нарушить равновесие, я знаю, старейшина Оатир. Я скажу Ильме.»
«Тяжело растить немого сына, и тяжело видеть людям его страдание. Когда-то, когда ашш были сильны и многочисленны, мы могли себе позволить убивать таких детей. Чтобы никто не видел и не чувствовал напрасно врат смерти свой каждый день, конечно. Но сейчас мы виноваты все и будем помнить о вратах этих, пока Корней живёт среди нас. Если наша – если твоя - вина вдруг будет искуплена раньше, небо само исцелит его. Объясни, наконец, Ильме.»
Но только люди, судя по тому, сколько прилюдно недопустимого позволяли себе говорить в присутствии этого ребёнка, забредающего в гости или работающего рядом, совсем не рассчитывали «искупить вину перед небом» при его жизни. Или слабо задумывались о том, какие свои тайны неблагоразумно поверяют Корнею, который, понятно, не был слабоумным. Мальчишка запоминал невольно всё подряд и по малолетству принимал как должное: эти малопонятные разговоры, которые смолкают, если появляется любой посторонний кроме него. (Так и узнал предысторию того, что привело ашш к нынешней жизни.) Только со временем сам, поскольку никто не мог разъяснить ему категории скрытых и явных вещей и помыслов и дать им оценку, был вынужден разобраться во взаимосвязях и выработать своё отношение.
«Он у нас дурак». Всё чаще слышал это о себе от брата, который, всё спокойней с возрастом, так объяснял кому-либо поведение Корнея. Правила вежливости требовали от детей не утруждать взрослых своим недовольством. Родителей разве что, но как можно реже. От папы можно огрести за капризы с кратким комментарием, чтобы уяснил, почему так. Мама не отказывалась пожалеть, но это не приветствовалось. «Мамиными детёнышами» прослыть зазорно.
В компании подростков, если иногда случалось (и считалось удачей) провести время, врождённые лидерские качества Энея, увы, не находили применения. В его «подчинении» могли быть только Корней и Майя. Но шпынять Корнея быстро становилось скучно, ведь он исполнял требования немедленно, считая, что так и нужно, даже не обижаясь. Майя же сама была не промах, за обман в обещании паритета в уступках могла и наказать. Эней с любопытством ждал, когда подрастут малыши, что стали нарождаться у ашш, как только исчез из жизни проклятый колдун.
Конечно, сначала пришлось вкладываться в свою будущую команду, то есть, как полагалось, пасти детей двух и трёх лет, развлекать и учить говорить, ловить мелкую живность. Но если выпадала свободная минута, они с Майей сбегали от них. И в первую очередь от Корнея. Было им, троим, тогда по 7 и 8 лет…
Корней долгое время не умел огорчаться этому, своеобыденно принимая любое отношение как должное. Если Эней и Майя гнали его, он сразу же переключался в работу, которая оставалась актуальной круглые сутки в любое время года: носил ведро за ведром воду из нижних пещер. И не заметил, как всё чаще осознание момента «здесь и сейчас» стало приходиться именно на бесконечно знакомый, уступчатозакольцованный путь из света в полумрак и в мрак… и опять в полумрак, выстланный мхом, с пустым, с вынимаемым из источника, с переполненным ведёрком… потом с двумя ведёрками.. потом с двумя большими вёдрами. Иногда в одиночестве, иногда в компании других полутеней с вёдрами или, на некоторых участках в скалах, с водовозными тачками. Не спрашивая, кому нужно, он разносил воду по очереди в каждый дом, а когда дома кончались, в резервуары на поле. Люди принимали от него не благодаря и без разговоров – потом заносили Ильме какое-то угощение или нужные мелочи. Корней знал, что жизнь и должна быть такой. Он не скучал и не роптал, а уставать начинал ближе к вечеру. Тогда его ждал вкусный ужин и блаженный сон. Воду носить приходилось чаще всего, но любой другой хозяйственной работы тоже хватало. Наступала осень – его освобождали от воды и усаживали за сортировку урожая.
Зимами было замечательнее всего: наступало время, когда морозы не позволяли даже носа высунуть наружу, и люди перемещались между домами только через скальные галереи. Темнота заставляла помногу спать, лишь огонь очага раз в сутки разгорался сильнее. Покончив с трапезой, люди брали корзины и сумки с рукоделием и стекались в одну из глубоких пещер. Так как из неё было всего два выхода, она легче протапливалась, к тому же имела естественный дымоход, вертикальное отверстие в толще камня. Там разжигали подстроенный к этой трубе очаг, и он давал столько света, сколько необходимо для тонкого зимнего труда. Сначала жители Нами-Аттала-Шийашш разбивались на дружеские компании, чтобы всласть поболтать за прялкой, точильным камнем, ручным жерновом, шитьём, плетением корзин. Готовили оружие, снасти, рабочие инструменты – всё, что понадобится в тёплое время. Шили и латали одежду и обувь. Шерстяные штаны да рубахи, налобные повязки, кожаные куртки-жилеты, сапоги, налокотники и наколенники для охотников, платья, шаровары под платье (иначе как карабкаться по скалам?), передники-сумки и передники-полотенца для женщин… наряды из неокрашенной шерсти для будущих женихов и невест, которые в них же потом всю жизнь будут облачаться и на свадьбы близких (на прочие же ситуации в жизни – свой цвет, чтобы распознать человека и его текущее занятие издалека). Ашш обычно не тратили время на вышивку или иное украшательство одежд и предметов обихода. Время и суровая природа вечно поджимали их, заставляя создавать красоту в предельной простоте и удобстве их вещей. Так что прикладного искусства у них как бы и не было. Зато само собой прорастало то, что не занимало рук и не отвлекало от работы – песни и сказания. Способности к сочинению своей песни и запоминанию самых лучших, передаваемых через столетия, много ценились в человеке и прямо влияли на его «качество» и место в обществе. Хорошо подвешенный язык, только не пустотреплющийся, ведь ещё одно орудие выживания. Тот, кто умеет быстро и полно передать важные сведения, кто умеет научить ближнего, легко, вовремя, быстро разъяснив ему необходимое – и тот, кто способен убедить остальных в своей правоте, тот, как правило, был и из лучших охотников. Чистая речь – продолжение дисциплины тела, следствие или даже причина охотничьей удачи (а охота требовала напротив, молчания). Важное качество. Дар смелым и ответственным. Тому и учили детей зимой, в той же пещере, когда взрослые, наговорившись, умолкали, готовясь внимать старейшинам и тем, кто сегодня будет за учителя.
Детей, без разбора возраста, учили вместе. Не беда, если старшие в который раз повторят пройденное. Не беда, если малышня не всё сразу поймёт. В эти дни вопросы можно было задавать всем, даже глупые вопросы, лишь бы не чересчур дерзкие. Но только после того, как учитель, в абсолютной тишине, передаст очередной кусочек того великого знания, что даёт жизнь и право жить существам, желающим называться людьми. Будет ли это предание прошлого, рассказ о чей-то охоте этого лета или принципы строительства или растениеводства.
Потом наступал черёд учеников. Никто никогда заранее не знал, на какую тему его опросят и что потребуется показать. На глазах всего племени ребёнок должен был пересказать либо только что, либо дни или годы назад узнанное, ответить на каверзный вопрос, посчитать собравшихся и сказать, сколько бы человек поселилось в каждом доме, если бы понадобилось, чтобы в каждом оказалось народа поровну, или поделить между всеми зерно и семена из принесённых сосудов, на месте сочинить коротенькую песню на заданную тему, прибегая к известным правилам. Показать акробатическую подготовку, продемонстрировать умение обращаться с предметами. Это были сложные и интересные испытания. К тому же, вырабатывалась привычка принимать в свой адрес критику или слышать всеобщий смех.
Корней любил эти периоды. Он жадно внимал всему происходившему и совершенно забывал о том, что его это обучение премудростям жизни совсем не касается.
Он запоминал каждое слово старейшин Оатира, Тирунея и Гаддея, каждое слово любого из мужчин и женщин племени, что выступали с «лекциями» или показывали что-то на практике. Он мог бы подсказать ответ растерявшемуся в решении арифметической задачки подростку-охотнику. За свою ловкость на небольшом пятачке он не поручился бы, да и стихов, сказать по правде, сочинить не мог. Только его не вызывали. Никогда. Корнея теперь не учили никогда и ничему.
Правда, и никогда не гнали из общего зала. Оттуда не гнали никого.
Эней и Майя не уступали в сообразительности и ловкости старшим детям. Они считались прекрасными учениками. Корней стал замечать, что после каждой похвалы брат лезет из кожи вон, чтобы стать ещё лучше. В сонные часы зимних дней Эней упорно выбирался из-под меховых одеял, в одной тонкой рубахе и штанах, босиком отправлялся в одну из малых пещер, где было заметно холоднее, потому что в стене был пролом, обеспечивающий дневной свет. Там он отрабатывал приёмы обращения с оружием и упражнения для гибкости. Корней помнил, хотя о том редко говорили: этой зимой брату исполняется (или уже исполнилось) десять лет, и он начнёт проходить ступени становления охотником. Год за годом, пока в восемнадцать или девятнадцать не будет признан равным взрослым. На деле-то навыки и сила приобретаются раньше, и полноценным добытчиком он станет через два-три года уже. Но традиции есть традиции.
Корней предполагал, что сам он тоже должен будет в своё время стать охотником. Только думать о том был очень странно. Он понятия не имел, как положено становиться охотниками тому, кого игнорируют учителя, просто другого пути ребёнка из племени ашш ему не приходилось наблюдать. Ещё он подумал, что через год и Майя должна начинать выходить на большую охоту. Тогда и посмотрит, как будет с ним, а пока в голову не лезет ничего путного!
Корней наблюдал за упражнениями демонстративно не замечающего его Энея до тех пор, пока не замерзал окончательно.
На одном из общих собраний ближе к весне Ксавер выступил перед народом с рационализаторским предложением: вот уж шесть лет они бьются за урожай в отсутствии надёжного источника воды, и каждый на себе испытал, каково это. Так почему бы им теперь, когда в горах давно не осталось врагов ашш и можно передвигаться открыто за пределами Нами, не перенести посадки вниз, в одну из близлежащих впадин, по дну которой протекает река, например, ара Вея-ти. Сколько можно тратить времени и сил на орошение, бесконечные подъёмы с вёдрами и тачками? У подножия гор склоны пологие, считай ровное место, и прогреваются гораздо сильнее. Да, добираться до посадок будет дольше, но и присмотра понадобится меньше. Если найти место, которого не касается паводок и которое не придётся сильно расчищать, можно начать обрабатывать его уже этой весной.
«Сколько я живу, столько ашш не живут обычно. Каждый день может стать моим последним. Достоин я был или нет, а потеря старейшины каждый раз – испытание и встряска для нашего народа. Подумай сам, а как если это придётся в разгар придуманных тобой перемен. Не забывай, что равновесие если и достигнуто, то надёжным оно не станет ещё долго – не забывай, так долго не станет, пока жив твой младший сын, а то и дольше, это уж как сумеем держать и держаться. Не заставляй людей сомневаться и метаться понапрасну, не втягивай в спор о твоих идеях – сколько уже напридумал ты такого, чего не было веками, сколько исключений мы вынуждены были сделать для твоей семьи? Им надо чувствовать, что река времён не имеет жёстких перекатов, и не бояться. Оставим же наши растения наверху.»
«Старейшина Оатир, живи ещё долго. Я приведу ещё тысячу доводов, если нужно, и мы заживём счастливо, если станет по-моему. Пусть же не являются к нам больше колдуны, мы сможем и сами защитить себя. Кто сказал, что мы своими силами не можем отодвинуть Вечер ашш в неопределённое будущее?»
«Ты всегда был умён и изобретателен. Но никогда мудр и прозорлив. А ведь твой возраст равен возрасту старейшины Гаддея, и сложись судьба иначе, именно ты стал бы одним из Трёх после моей смерти. Ты да Филой, ещё Аминия кроме нас – старшие в племени, и вам внимают по одной привычке видеть в зрелости истину. Потому остерегись говорить сразу со всеми и обо всём. Так толпа теряет рассудок и бросается за призраком счастья в пропасть. Или ты забыл, что значит людям взять равновесие в свои руки? Это путь к скотству. Если и не помнят толком последние три поколения, какие духи в горах оберегают и наставляют нас в определённых случаях, кто из них за какие дела отвечает и почему все они сразу и навсегда не обустроят нам беззаботное долгое существование, но небо, пославшее нам их всех и посылающее колдунов, никуда потихоньку не делось и смотрит на нас каждый миг. Поверь, народ, целиком сошедший с пути, станет стадом или стаей или роем. А если кто-то единолично попытается сам держать равновесие, если помнишь, тот будет Берром.»
«Снова ты щёлкаешь меня по носу, старейшина Оатир…»
«Забудь о себе и своём носе.»
______________________________________________________________
Весной наступил тот день, когда Эней должен был впервые покинуть Нами в качестве охотника. Половину сезона десятилетние дети обучаются кем-то из взрослых. Потом ходят в горы со старшими подростками. В какой-то момент, осенью или следующей весной, посвящаемый обнаруживал в себе силы отправиться в однодневную вылазку в одиночестве. Вскоре он должен стать самостоятельной зверодобытческой единицей. Умея и имея склонность ночевать вдали от дома столько, сколько понадобится для крупной охоты или сколько сочтёт нужным, не забывая и показываться близким на глаза. Желательно с дичью. Охотились и мальчики, и девочки. Чем больше людей в племени способны прокормиться самостоятельно, тем лучше. Другое дело, девочкам разрешалось возвращаться домой, не оставаясь на ночь, не охотиться в одиночестве (а во время войн их, конечно, вовсе не отпускали вниз). Им предписывалось добыть не больше, чем могут легко унести, рассчитать свои силы и вернуться здоровыми и способными на те домашние дела, что считались преимущественно женскими. После замужества женщины чаще всего отходили от главного и благороднейшего занятия племени, просто потому, что и без них добытчиков хватало. Но умения, полученные в юности, жизнь нередко заставляла вспоминать.
В тот день Майя увязалась за Ксавером и Энеем. Ей хватило ума провидеть, что, если будет ждать своего срока выйти за пределы Нами, останется влачить бездружеское существование, а Энея не догонит никогда, так как с форой в год он всегда будет уметь больше и уходить дальше. Корней наблюдал сцену отбытия: как уговаривали её остаться родители, а его отец напротив, говорил, что практично обучать обоих сразу, зачем же ему или другому охотнику через год терять время, отводя во внешний мир одну-единственную девчонку. Как благоговейно провожали Энея, своего кумира, и Майю, свою умницу-любимицу, восторженные пятилетки, мечтающие, что когда-то Эней будет водить их по горам сам… У Корнея не сразу кольнуло в душе от тех разговоров. Короче, он почувствовал всё то, что с тех пор занозило его сильно-сильно, спустя некоторое время после их ухода. И вот он ругает себя за то, что не сделал того же, что и Майя. Всё ещё не отдавая себе отчёта в самом нехорошем.
Пусть они оба давно не водились с ним, но Корней ощутил, что остался один. Он подумал, что всё можно исправить. Завтра или послезавтра они отправятся снова, тогда и он. А сегодня он послушает, где были и что видели.
Вечером он понял всю серьёзность жизненного выбора. Ксавер подстрелил большую птицу неока, принеся её в заплечном мешке, чтобы руки были свободны подстраховать юных подопечных, когда они, усталые, будут подниматься в поселение. На мешке расплылось бурое пятно. Эней, торжественный и гордый, нёс аналогичный мешок, в котором тревожно шевелилось нечто. Сияющая Майя, хвастаясь на всю округу, высыпала из торбы много мелких-мелких птах. Совсем ничтожных, есть, прямо скажем, нечего, но от них рябило в глазах. На пёрышки, понял Корней. Для красоты. Девчонка…
Брат и подруга… они вдруг стали резко, удушающее отвратительны. Из желудка подло выталкивался столь знакомый, распирающий ком, слюна стала вязкой и горькой. Смех счастливых детей и их призывы подойти и полюбоваться… звуки исказились, и Корнею ещё один раз привиделась голова, называющая его по имени и что-то торопливо нашёптывающая.
- Трус, - сказал Эней.
Корней не мог потом понять, как можно одновременно любить Энея и Майю и к ним же испытывать неприязнь. С ним что-то не так, ведь остальным видно, что оба замечательные, правильные. Делают то, что должны. Настоящие ашш. И на самом деле они давно уже охотники. А он – давно списан, так как сразу проявил себя плохо и в него не верит никто. Мама только, хоть теперь таит свои мысли она ото всех.
Отец не позвал его и в следующий поход. Корней не спал всю ночь, боясь пропустить выход охотников, но в самый ответственный момент его сморило. Весь день он сгорал от стыда и облегчения, что придётся убивать не сегодня.
Взрослые ещё не сказали вслух – Эней говорил. Он констатировал факт, что немого брата постигла участь худшая, чем немота. Совершенно невероятная для горца боязнь вида смерти, крови, охоты. Особенная, неизвестная доселе болезнь.
- Ты трус и опозоришь нас, - с детской прямотой говорил он, как раньше убеждённо звал дураком.
Корней собрал всю волю, чтобы пойти с ним и Майей, когда их сопровождал охотник Динук. А провожала до пещерного выхода из поселения только мама. Напоследок она шепнула младшему сыну: я знаю, что ты не хочешь убивать зверей, попроси Динука показать тебе, как ловят рыбу. Это проще, а мне нужны как раз рыбьи косточки на иглы.
Но сложилось так, что просить об этой науке Корней не решился. Не смог перетянуть на себя хоть сколько-то внимания. А потом снова – и уже официально, так как Динук должен был и представил отчёт всему племени, собравшемуся на площади, о качествах юных охотников - обнаружил явно для всех самую сердцевину, соль проклятия, что досталось ему от колдуна в отместку отцу.
Стыдно. Страшно.
_____________________________________________
С тех пор с Корнеем практически не разговаривали. Перестали о чём-либо просить. Ксавер ходил тёмный и тяжёлый, предпочитая работать молча, больше ничего не изобретать и не искать путей счастья для ашш. Если и были у него тоже надежды, связанные с младшим сыном, которые суеверно таил все годы даже от себя самого, то теперь он, наконец, избавился от последних иллюзий. Охотники и жёны чуть младше него радовались внукам. Ровесники Филой и Аминия встретили правнука. Ксавер содрогался, представляя, что не останется в горах его потомков, случись что с Энеем. Он поседел именно тогда. Странно, что не девятью годами раньше. Прозрачные глаза смотрели сквозь младшего сына и сжавшуюся, сгорбившуюся и теперь тоже совершенно седую жену. С ней он почти не говорил, а она вдруг стала бояться начинать разговор первой. Однажды ночью Корней услышал плач в комнате родителей и слова, которые упали быстро и тяжело, как каменный шар в колодец, и долго эхо в голове мешало сложить их в простой смысл: я взял тебя только потому, что мне грозило остаться вовсе без детей, первая жена не смогла подарить мне их. Старейшина Оатир был прав, как все кругом правы, когда говорили, что я украл тебя у твоей судьбы.
«Теперь я вижу, как меня наказывает равновесие и как наказан народ через меня. Если надо сойти с ума… или сделать так, как поступали ашш в хорошие времена… себя или его, с проклятьем? Что я должен сделать?»
«Но больший позор на седьмом десятке порываться отвести беду таким способом. Ты снова передо мной как мальчишка, оставшийся без родителей, которого я воспитал когда-то... никто не скажет тебе, чем поможет убить себя или ни в чём не повинного ребёнка. Равновесие целиком - не во власти человека. Иди и живи, как жил ровно с тем же самым раньше: уважай жену, которую не любишь, учи старшего сына, который для тебя всё. Корми и защищай младшего сына, который тебе не нужен. А я подумаю над тем, к чему стоит определить его, когда ни тебя, ни Ильмы не будет.»
Настало время обиды и горьких открытий. Оказалось, что отец, самый лучший и деятельный, теперь старик. Он больше не спускался с твердыни Нами охотиться. Корней согласился бы пойти в поход с ним, даже если придётся уронить себя больше прежнего, если такое возможно, но не пришлось ни разу – не звал, а потом просто запрещал бежать за ним. Не до Корнея там, внизу! Успел лишь научить главному Энея и Майю, и те двое теперь отправлялись вместе с подростками. Очень быстро всё у них вышло, за одно лето. Эта зима впервые стала Корнею безрадостной. Ему исполнилось десять лет, и он окончательно стал среди людей тенью. Ему запретили разносить по домам воду: проклятие на воде только множится, как зараза в тёплых гниющих отходах. Он стал прятаться от младших детей, которые вполне определили его статус и дразнили. Корнею были безразличны их игры и разговоры: он посвящал всё время разгадыванию своей загадки.
Ни одна девочка старше четырёх лет уже не позволяла себе появляться в бусах из улиток или семян: только из зубов, черепушек или позвонков, птичьих, мышелетучих, мелкозмеиных, грызуньих останков. Каждый крохотный мальчишка не расставался с кинжальчиком и маленькой пращой. Почему они не чувствовали того же, отнимая жизни, что и он, когда-то (пробовал, конечно)? Почему их существо равнодушно выносит этот миг наблюдения перехода к мягкохолодной окровавленной субстанции, почему от прикосновения к телам зверей не повисает на ниточке что-то у них внутри, продёргивая за собой вниз всю силу жил и заставляя сереть мир? Будто с каждой гибелью уносится частичка тебя в осклизлую воронку. Их способность как сквозь стены ходить была, с точки зрения Корнея!
Может быть, он преодолел бы себя? Как раз пришло его время, и вдруг не всё потеряно? Вдруг через год уже никто не вспомнит о неведомой слабости, и будут уважительно говорить о нём: это Корней, он хоть не может говорить, но охотник из него что надо! Но ничего, ничего не получалось, да и не должно было: вот так жестоко отомстил своему убийце последний колдун. А если есть и продолжение у заклятия, наложенного на ребёнка Ксавера?!
Если бы при всём Корней не мог бы мясо принимать в пищу! Наверное, в этом была бы логика. Но он ел, всегда ел то, что приготовит ему мама, и без отвращения: без мяса, как ни крути, человек пропадёт, быстро истощается. А овощи и коренья слишком ценны, чтобы кого-то исключительно ими питать. Противоречие, которое не поддавалось анализу: ни соплеменников, ни самого мальчика. Добро бы, если он такой особый, искупающий что-то там за всех, ребёнок, чуял бы, например, когда вблизи, но вне поля зрения, кто-то кого-то убивал? Но Корней не испытывал своих мистических симптомов, если ему случалось наступить на мелкую живность нечаянно и не заметить этого. Все это знали и он тоже. Оттого болезнь его чаще именовалось трусостью: более адекватных слов для обозначения явления ашш просто не имели в языке.
__________________________________________________________
Ксавер однако не совсем пренебрёг существованием и участью Корнея. Весной он упросил юношу Лемая повести десятилетку в горы. Лемай был сыном друга, вместе с которым Ксавер воевал с тияшш и которого не раз прикрывал от стрелы или топорика, так что ему не было отказано. Парню дали особое задание: показать пацану окрестности, научить ходить по диким местам, назвать имена впадин, рек, озёр и вершин, которых нельзя увидеть из Нами-Аттала-Шийашш, показать и назвать для него животный мир. Разжигать костёр, строить убежища, читать следы, разбираться в погоде… то есть, раскрыть Корнею мир Ымкбат-Алцегорат. Внешний мир. Всё то же, что делалось для других детей, только не охотясь ни на кого. Надо ли объяснять, какое счастье выпало, как ни странно, Корнею? Как он ждал этих вылазок и как жадно слушал старшего товарища, как легко схватывал сведения и доказывал это на практике? Но самым прекрасным было то, что Лемай отнёсся к миссии без ожидаемого уныния и раздражения. Наверное, потому, что вполне успевал поохотиться, пока подопечный дрыхнет. Его вроде даже не напрягало как бы одностороннее общение.
- Не горюй, человече, - однажды сказал он Корнею, - не может быть такого, чтобы твой случай был впервые среди ашш. Просто мы запоминаем всякую однообразную ерунду, чтобы воспеть в сказаниях, вроде подвигов героев, а как взаправду жили люди раньше, считается недостаточно возвышенно, что ли, чтобы передать потомкам. Проще выдумать великанов, чем признаться, что был, скажем, в племени немой или слепой. Или точно такой, как ты. А ведь тот мог жизнь прожить не хуже, и пользу приносить. Это так говорят, что сбрасывали слабого ребёнка в пропасть. На самом деле всегда смотрели, приживается ли в волосах цвет Тийыэй, и только тогда решались закрыть за ним врата смерти, когда или цвета, или волос не было вовсе. Смотри, убеждайся, что ты, по всему, угоден богам и духам!
С тем Лемай вынул из перевязи со снаряжением и раскрыл кожаный чехольчик, протянул Корнею сияющий, как железо в кузне, плоский изогнутый клык.
- Да не пугайся. Смотри в него, не куснёт.
Корнею почудилось, что из зуба глянул на него брат Эней, только свежеприобретённая ссадина на щеке подсказала, что это он сам. В отличие от отражения в воде, которым люди повседневно довольствуются, или в редкой железной посуде, зуб показывал ровно как было кругом. Удостоверившись, что Корней убедился в том, что яркая после купания зелень в волосах наличествует у него не худшая, чем у прочих, Лемай отобрал ценную вещицу и спрятал снова.
- Пока оно с тобой, ты имеешь право жить и бороться за жизнь. Мне отец так объяснил. Знаешь, почему мы победили тияшш? Что-то случилось с их источником цвета Тиыйэй, и они ослабли.
Корней очень, очень хотел всегда иметь при себе волшебный зуб, чтобы в самые тяжёлые дни заглядывать в него и получать подтверждение того, что он всё ещё имеет право жить. Он не мог придумать, как разузнать у Лемая, где тот подобное раздобыл, поэтому просто протянул к его вещам руку.
- Э, нет, человече, не проси. Подумал, что я любуюсь своими зубами, гадая, понравлюсь ли Аальме? Да ей и подарю, когда поженимся. А пока уруруку на Блики хорошо приманивать! Если повезёт, ты сам однажды найдёшь Блик в горах. Тут многое странное находим… как, думаешь, наше железо выглядит, пока не переплавим в лезвия и котелки?
Корней же возмечтал, что они с Лемаем подружатся – так и утрёт Энею нос. Может, для дружбы окажется ненужным обладать этими хвалёными охотничьими повадками и даже говорить ничего не нужно? Так Корней и осмелился, вспомнив мамины слова, попросить о рыбалке, когда они дошли до очередного озера. Нарисовал на песке что-то вроде хорошо всем знакомого наскального изображения овала с загогулинами (целые коридоры внутри Нами испещрены сценами, где представлены все известные животные и кто-то ещё, древнее самих ашш!), изобразил руками, как овал, должно быть, движется в воде.
- Рыба?
Корней кивнул. Лемай нахмурился:
- Тебе зачем?
Рыболовство ашш не жаловали; снисходили только в голодные годы. Рыба – это слишком просто. Её можно достать даже зимой из-подо льда. Считалось, что рыба несёт дух глубин, несовместимый с духом вершин, и почему-то человеку лучше бы избегать употреблять её в пищу без сильной нужды.
Кроме того, говорили, рыбку особенно уважал колдун. Всё время просил приготовить себе. Уж не колдун ли часом, через Корнея пытается общаться с Лемаем?
Корней нарисовал иглу и вдетую нить, но получилась просто кривая полоса. Тогда он отошёл на чистое место и вывел кружок, перечёркнутый двумя скрещенными палочками: из рыбьих костей изготавливались также и вязальные спицы.
- А-а, мамку порадовать, - успокоился парень и полез в воду, чтобы буквально через минуту выйти не с пустыми руками.
Другом Корнея он не стал: как бы ни был добр и снисходителен, не смог отступить от тихого всеобщего отношения к странному мальчику. Не захотел. Провёл, обучая, с ним до середины лета, да и вернулся с радостью в компанию ровесников.
Улов Корнея произвел дома тягостное впечатление. Он-то рассчитывал, что свежая рыба в некотором роде компенсирует дичь. И его признают если не охотником, то вполне добытчиком. Но сваренную мамой уху отведали только они вдвоём, а Эней страшно хохотал, а потом плюнул под ноги, кривляясь, как малолетний.
Рыбы Ымкбат-Алцегорат странно легко расставались с жизнью. Какие бы породы не попадались Корнею, что покидал теперь Нами ежедневно, он, стоя по пояс в воде и нащупывая в зарослях вёрткие большие капли, знал, что рыба не утянет, умирая, за собой частичку его самого, не заставит сереть мир и слабнуть ноги. Её существо ускользнёт в небо легко и быстро, даже если жабры ещё долго будут раздуваться на песке.
Он всей душой полюбил воду.
Он полюбил простор. Оставшись впервые вне Нами под звёздным покрывалом, он не испытал ожидаемого страха. Остался ночью один спокойно, и с тех пор знал, что ему есть, куда уходить.
Раз в несколько дней он поднимался домой, неся с собой охапку травы пожиры или травы угако, которые росли только в низинах. Без них человеку невозможно перезимовать: пожира выкладывается прошитыми пластинами за внешней стеной дома, угако – между ними и внутренней. Угако преет всю зиму, обогревая жилище, щиты из пожиры не пускают тепло наружу (запах в конце зимы становится ещё тот, а выгребать остатки травы по весне через специальные заглушки муторно и неудобно, но лучше ничего не придумано). Корней носил траву во все дома по очереди, как раньше воду, и знал, что за это молодые женщины придут и сделают для Ильмы по хозяйству всё то, на что у неё уже не было сил.
Когда травы было запасено достаточно, Корней носил наверх в кожаном заплечном мешке и в двух деревянных вёдрах плодородную почву для огородов Нами-Аттала-Шийашш.
Единственным добытчиком в семье теперь стал Эней. Ксавер горько переживал свою старость.
Видишь, всё не так плохо, как боялся ты. Равновесие берёт своё и всё выправляет. Конечно, твой младший сын должен будет остаться холостым, это все понимают. Не должна ни одна женщина жить с немым. Нельзя передать всё, чем он проклят или заражён, потомству. Но если он всю жизнь продержится так же достойно, как сейчас, то оставит добрую память, и о вас с Ильмой тоже, что, согласись, немаловажно для твоего рода. Зато вот и пришло твоё время узнать свою награду за страдания. Прямо сейчас уже Мы, Трое, единогласно убеждёны, что Майя, дочь Зу и Иригены, и твой старший сын, это совершенно, с воззрения нашей науки, правильная, пара. Лучше не придумаешь. Им не придётся ждать назначения судьбы из старших или значительно младших охотников и дев – всё решено. Можешь хоть сегодня объявлять племени, если хочешь, что эти дети отныне жених и невеста.
Дома было всё так же тяжело. Всё так же никого не интересовало, чего же достиг Корней. Достаточно было всем знать, что он ловит рыбу и кормится ею, и летом мяса на его долю можно не выделять, овощей тоже: он что-то там дикое выкапывает себе потихоньку. Уже все женщины обзавелись солидными наборами игл и спиц, а жабрами и перламутровыми пузырями играли самые маленькие дети. Корнея сочувственно презирали. Там, внизу или лазая по другим вершинам, он был лёгким и неутомимым, как ветер, он знал каждый камень своих «владений» и постоянно искал новые тропы. Там его сила, накопленная годами перетаскивания воды, преображалась в волю и желание движения. Там у него были сотни мест, где было спокойно, а суетливые, тревожащиеся в его присутствии люди могли без следа покинуть ум на необходимое время. Возвращаясь, Корней снова начинал думать словами и слышать слова.
Он был одним из ашш, хотели они того или нет. Не хотел отрываться от них.
Близилась зима, которую ни один человек не способен в одиночку пережить вне дома. Ему будет тринадцать, и он начнёт этой зимой мастерить себе байдарку, как на рисунках в пещерах. Довольно плавать на стволах или неуклюжих сучковатых плотах! Эней и Майя через семь лет поженятся. Забавно.
«Забавный всё-таки наш Корней. Всё один да один бродит – как можно выдержать? Он, наверное, думает, что мы его не любим. Эни, а давай, когда будем мужем и женой, возьмём Корнея к себе, а то… куда ему, такому?» Корней делал вид, что не слышит их идиотскую болтовню, угрюмо ладя лопасть короткого весла. Он мечтал сделать лодку и привести к воде отца: показать, что он тоже чего-то стоит. Если сделать лодку, то определёнными потоками можно быстрее возвращаться домой с дальних охотничьих угодий. Течений в ту сторону, как ни странно, гораздо меньше, как бы можно было бы спросить, почему так?
И если каждому охотнику сделать по лодке…
Но отец не пойдёт смотреть, даже если Корней углём нарисует, что именно он хотел бы показать. Ему всё так же неинтересно. Позаботившись о том, чтобы Корней худо-бедно научился кормить сам себя и не терялся в горах, Ксавер перестал обращать на него внимание вовсе. Это была самая большая беда теперь в жизни Корнея.
Не раз (а Корнею при этом стоило бы теперь уходить, чтобы не видеть и лишний раз не завидовать!) Ксавер садился и просил Энея встать напротив, чтобы лучше усвоил то, что будет сказано, глядя отцу в глаза.
«Ты, сын, женишься на деве Майе не потому, что она случайно оказалась «самой подходящей парой» для тебя. Только потому, что возраст ваш близок и не придётся тебе ждать лишних четыре года, пока созреют малявки. Постарайся с ней как можно скорее родить моих внуков. А до тех пор остаться живым…»
Скорее бы уж брат женился. Тогда он ушёл бы в свой дом (сколько их пустует, ведь уйдёт же обязательно?), папа наконец-то обратит внимание на Корнея. И станет разговаривать и с ним. Папино молчание было сродни моменту смерти всякой дичи, то же тошнотное опустошение. Только растянутое на годы.
- Слушай меня, сын. Ты знаешь нашу историю и обычаи. Вся скудость, к которой мы пришли сейчас, проистекает от ревностного их соблюдения. И от возникшей, следовательно, лености человеческого ума. Нами правили всегда: один колдун и трое старейшин, хотя никто их них правителем не называл себя. Суди, что это было за правление, если учесть, что колдуны все действовали шантажом, даже если не провозглашали его прямо. Ну а старейшины вовсе не обязательно были самыми мудрыми. Ими становились часто по невнятным причинам – я расскажу тебе позже, как это выглядит. Но всякое назначение подавалось под видом способности избранника к генетической науке, что якобы должна обеспечить составление пар молодых, способных любить и уважать друг друга и притом рождать исключительно здоровое и умное потомство. К чему привело следование их указаниям? Те, кто умны, стареют раньше, здоровые не могут себя держать в руках. Ну а женщины – ты достаточно взрослый, чтобы заметить это – легко теряют дар деторождения после двадцати четырёх лет, а роды до двадцати почти обязательно приводят к смерти и её, и младенца. Бывает, что есть промежуток в пару лет до или после тридцати, когда снова могут рожать, но это уже считается особенным даром, который нужно отработать. Вот он, итог генетической науки. Словно долготерпеливая чья-то воля изводит народ. И ещё заставляет враждовать с соседями, вместо того, чтобы заключать с ними браки. Когда-то рисовались родовые древа. Сейчас никто, на самом деле, не сможет уверенно сказать, не троюродная ли сестра его жена. Мы вымираем. Есть только один путь. Избрать сильного вождя, который будет видеть шире и дальше. Наша семья считается странной, под особым надзором, ненадёжной. По всем правилам, мой род, род сироты, должен исчезнуть первым, остаться в бесчестии и вскоре забыться. Но я этого не хочу. Ты моя последняя надежда. Я понуждал тебя быть лучше всех, сильнее духом и не давать спуску даже старшим детям. Я учил тебя искусству влияния на умы, и ты уже заставил слушаться и любить себя младших. Они – твоя опора. А поведёшь ашш к обновлению именно ты. Очистишь и возвысишь моё имя, хоть я этого и не увижу.
Эней удивительно рассеянно слушал всё это, косился в стороны и как-то беспомощно сопел. Корней и вовсе не понимал этих речей.
Весной умер Оатир. Его отнесли в Пещеру Старейшин, что располагается на высоте от Нами-Аттала-Шийашш большей, чем само поселение от подножия Нами. Байдарка, что смастерил в одиночку Корней, прослужила недолго, и он принялся за следующую. Летом молодые охотники у подножия Нами взяли в плен и собирались убить незнакомого человека в одежде яркой, как гусеница принну. Человек знал речь, но имел странный тягучий выговор. Хотя откуда было молодёжи распознать язык тияшш… В последний момент кого-то озарила мысль, что это, может быть, новый колдун. Огромный и столь же яркий заплечный мешок чужака конфисковали и оставили на хранение в летней хижине, вокруг которой часто вялилось на высоченных шестах мясо, прежде чем переправлялось наверх. Самому завязали глаза, чтобы не запомнил дорогу в поселение, и в таком виде предъявили старейшинам Гаддею, Тирунею и Аминии, которые допросили его.
Незнакомец – средних лет, ростом ниже любого из взрослых охотников, с волосами цвета затопленного дерева и серыми, будто полинявшими, глазами, вышел сам и без повязки, растирал запястья и моргал, глуповато, но победно улыбаясь. Выглядел он наивно-слабым, совсем несолидно рядом с мужчинами ашш, не охотник, нет. Такого стыдно бояться.
«Он не колдун. Это розиянин, а жена его – тияшш. Вы не ослышались. Ценнейшая половина племени наших врагов только имитировала обвал и свою гибель. Теперь они живут в долинах за горами, и вот такие, как наш гость, воспитывают их детей, а не мы, как хотелось бы. Что же, так лучше для нашего самолюбия. Они получили, что заслужили. Убивать этого человека нам нет смысла, потому что…»
Чудной розиянин, по имени Энтомолог, разрешил рассмотреть всем четырёмстам с лишним ашш странную коробочку, спасшую ему жизнь. Вроде ручного озерца, на дне которого не песок с корягами были, а их родные горы, как бы увиденные птицами. Люди узнали и реку Вея-ти, и озеро Ффан, и вершины Оати и Тиру, которые можно было, вот просто оторвав взгляд от чуда розийского потаённого искусства, увидеть наяву, с площади для собраний. А в озерце, когда розиянин постучал по инкрустировавшим его камешкам, называя это «маш-тап», вид укрупнился, и мутные, подрагивающие, проявились на полосе уступа Нами крыши домов. Вот тех, что рядом в двух шагах. Крыши ашш.
Розияне давным-давно знали, где живёт затерянный малый народец. И им дела до него не было. Розияне летали иногда над Ымкбат-Алцегорат именно в тех шумных тучах с нимбами, похожих на личинок стрекоз, чьё появление на небе неизменно вызывало у всего поселения взбудораженность чувств. И другие явления – летали они выше, были бесшумны, и почему-то гораздо страшнее казались - тоже, как позже объяснил Энтомолог, это их, розиян, собственность. Корнею эти существа напоминали всегда мёртвых птиц, торжественно плывущих в заводи небесного ручья, оставляющих за собой нехороший беловатый след.
И это ими, коварными розиянами, вероятное разорение полей, если рискнуть обустроить поля внизу, пророчил старейшина Оатир, возражая Ксаверу! Смешно. Не их маш-тап.
Энтомологу разрешили оставаться в их горах до десятого дня осени. Он был вынужден согласиться с тем, что странное дело, за которым принесла его нелёгкая сюда (только вдумайтесь! ловля бабочек), имеет смысл не дольше этого срока. Ему снова завязали глаза и препроводили вниз, проживать в той самой хижине, взяв обещание не трогать припасы.
«Этот мальчик будет приносить тебе еду. Он немой, так что лишнего о нас ты не узнаешь.»
Лето Корнея было загублено – не отлучиться далеко от Нами. В окрестностях давно выбран запас пожиры, года два надо выделить на восстановление. Заняться здесь нечем. Только землю наверх носить да еду для Энтомолога вниз. Корней робел в его присутствии и норовил улизнуть. Но однажды розиянин стал спрашивать его, где здесь можно порыбачить, достал непонятные, совсем не из прутьев, растущие на глазах удочки, разрешил их рассмотреть. Подмигнул – можешь ли закинуть крючок так, чтобы снять с шеста кусочек вяленого мяса, голодновато что-то мне… но смутился под взглядом мальчишки.
Человек тот, что усыплял у Корнея на глазах бабочек, был чрезвычайно болтлив. Он разговаривал даже наедине с собой, не заботясь о том, что на голос могут явиться опасные звери, которым хлипкие стены домишки не преграда. А качество собеседника тоже не имело значения. Он делал дела, комментируя каждую фазу. Ему нравилось шокировать аборигенов розийской речью, по-ашшски он говорил странными сочетаниями, так рядом слова не стоят. Корней слушал и наблюдал его, балансируя между отвращением и жгучим любопытством. Спустя годы он вспомнит и поймёт без труда множество розийских слов; это поможет ему.
Энтомолог расставил на притащенных из рощи чурбаках множество немыслимых предметов из своего бездонного мешка. То, что он делал с этими вещами, больше всего походило на ворожбу, как все дружно решили, на то самое похожее, должно быть, что колдуны творили, никогда не открывая взору людей. Слух о развлечении разошёлся, и в хижину наладился поток без спросу спускающихся с твердыни Нами детишек. Корней досадовал: он только что сообразил, что Энтомологу абсолютно всё равно, есть ли в хижине ещё кто-то, так что можно было бы потихоньку мастерить свои лодки прямо там же, в укрытии. Да хоть ночевать. Лодки теперь производились величиной с ладонь. Большую, для себя, Корней не дотянул бы отсюда до потока, что входит в большую речную сеть, которая уводит судёнышко почти в любое интересное место.
Эней быстро разогнал экскурсии своим авторитетом, запретил малышне и отсоветовал старшим ради праздного любопытства появляться в хижине. Ведь захоти этот странный человек, Энтомолог, узнать что-то, могущее навредить ашш, ему ничего не стоит развязать язык любому мелкому балбесу. Или даже почти взрослому – заболтает и потихоньку выспросит. Тогда гостя придётся убивать. А как не вернётся он к своим нечестивым соплеменником, так пойдут искать его в горах, благо дорогу чудесным образом всё равно знают, да захотят отомстить ашш…
Однако к Энтомологу в гости пристрастилась приходить Майя. Эней, конечно, сопровождал её, но напускал на себя вид телохранителя и строго молчал, будто бы безмерно презирая наблюдаемый непорядок. Розиянин же и ашшская девочка буквально «нашли друг друга». Майя не сказала бы лишнего про ашш, между тем перед розиянином притворялась такой солнечной любопытной дурочкой младше своих лет, что Энтомолог с неописуемым удовольствием, часами, без отрыва от своего колдовства с бабочками, отвечал на её бесконечные вопросы. Корней, сидящий в другом конце помещения, как отражение своего брата, не уставал удивляться тому, какие темы её интересовали. Он страдал от того, что сам не додумался бы спрашивать подобное. Кто бы мог подумать, что за фантазии у неё… Но интересно, на самом деле эти двое сами по себе морочат чудаку голову, или выполняют поручение старейшин?
Осенью Энтомолог ушёл, как и обещал, да прихватил с собой одну женщину. Никто не мог понять, когда они спелись, но удивлялись вкусу пришельца. (Корней знал, когда, да только его не спросили.) Беглянку громогласно осудили на всеобщем собрании и заочно посочувствовали её заведомо гибельной судьбе. Предательница народа. Так полагалось говорить, но на самом деле каждый догадывался, что толкнуло её на этот безумный шаг, добровольное изгнание. Некогда последний колдун сдержал слово, и среди детей ашш его отпрысков точно не было. Но и от своих мужей его жертвы – ни одна! – не родили. Кажется, по совершенно предсказуемой причине. Вероятно, дети этих мужей существовали, но воспитывались чужими жёнами, только об этом молчок. Тайна, покрытая мраком. За любую измену полагалось бы… А она, замужняя, была бездетна.
Но как она решилась?! Память подсказала, что это очень даже можно. Даже Корней, который вовсе не должен был помнить, так как в тот год его разум балансировал на грани темноты, теперь догадался, что парень, когда-то кричащий в лицо растерянной толпе, чтобы подавились своим равновесием, а он не хочет больше вариться в этом безумии и смиренно ждать, пока какая-нибудь баба не овдовеет, и вообще здесь больше не жизнь – это муж Лоовси. Он не отомстил за неё, он просто сбежал. К розиянам, больше некуда. Его провожали, как самоубийцу, а он оглядывался и бранился. Десять лет назад.
5.
4. отчуждённый
читать дальшеНемой мальчик никогда не пытался привлечь к себе внимание жестикуляцией, показать что-то окружающим знаками, нарисовать на земле. Он привык, что мама знает всё, что ему нужно, и так, а остальные предпочитают не замечать.
Поселение Нами-Аттала-Шийашш (дом ашш на твердыне Нами ) прислонялось верхним своим уступом к голой отвесной стене вышиной до самого неба, смотрело прямо в почти отвесную пропасть. Вскоре после полудня укрывала стена поселение тенью, зимой – от северных и северо-западных ветров. Таким образом, твердыня Нами (обособленный скальный массив, связанный с соседними лишь седловинами ближе к подножию) была естественной крепостью и абсолютной защитой как от крупных хищников, так и от враждебных соседей. Ко всему, целая галерея пещер с множеством выходов на уступы, где и выросло селение, позволяла укрываться при всякой необычной угрозе сразу всем, и именно через пещеры вёл наверх единственный путь с подножия скалы, который знали только ашш. Его было легко замаскировать, а при необходимости - оборонять. Пещеры являлись скрытой частью поселения, его особым ресурсом, как и водопад, что исходил из скалы высоко над всеми строениями, и даже зимой продолжал движение где-то под причудливыми наплывами льда. Дары неба. В сухих прохладных пещерах хранился запас еды. В нижних, скрытых от света, протекали подгорные реки. Там в каменном озере зарождался благословенный цвет Тиыйэй, и раз в год каждый из ашш ходил туда омыться. К выходам из галереи подстраивались дома, по галерее зимой люди ходили друг к другу в гости. Особый внутренний путь, помимо узкой и опасной внешней тропы, выводил к южным склонам, где разбивались огороды.
– Твой сын нем. Это разновидность безумия. Колдун приходит ему в снах и мучает за то, что сделал ты, но не позволяет никому рассказать. Это хорошо тем, что если бы люди узнали о его снах, то не поверили бы в то, что жизнь наладится, и вверглись в уныние. Значит, наказание пало только на твою семью. Твои сын и дочь – цена за то, что вы с женой не будете изгнаны. Это хорошо тем, что у людей всегда будет перед глазами ваш пример.
Как ни странно, ашш никогда не огораживали пропасть и отпускали на улицу детей, едва те начинали ходить. Матери занимались делами, не осматриваясь беспокойно на опасно играющих, жадно познающих мир каменных обрывов и непрочно цепляющихся корневищ, детишек. И при этом несчастные случае предсказуемого свойства случались крайне редко. Малышей были обязаны обучить старшие, лет пяти-девяти, дети: всеми доступными способами донести до крошечного разума, как следует двигаться, чего опасаться. И справлялись, зная, что будут наказаны за недогляд.
Они же учили первой охоте. Что можно добыть здесь же, в поселении. Как вести себя в пещерах. Как приготовить наскоро добычу, разведя в расселинах огонь, чтобы перекусить до вечера.
« - Твой сын нем, но я вижу, что колдун отпускает его понемногу. Мальчик слушается мать и бегает за братом – значит, не весь разум его повреждён»
Ксавер стал замечать, что от людей, обращающихся к нему всё так же ровно – старейшины запретили прилюдно обсуждать расправу с колдуном и вообще всё, что с этим колдуном связано! – исходит смутная благодарность. Дышать стало легче, исчез страх. Но жизнь в целом, если отбросить легковесные людские радости о свободе, пошла труднее. Дома в Нами-Аттала-Шийашш, точнее, ядра домов, что при необходимости достраивались и укреплялись, были из тёсаных, точно подогнанных камней, упрочнившиеся за древностью собственной тяжестью. Новые строить было негде и давно не нужно, так что ашш долго не знали большой каменной работы, особо затруднительной на этой высоте, с имеющимися инструментами, угрозой обвалов и нехваткой места, где можно разложить, рассортировать и обработать материал. Теперь же, когда водопад оказался отравлен (и даже вся растительность возле него превратилась в бурую слизь), было решено изолировать его от людей, чтобы и пары не вдыхать, и не касаться неосторожно воды, каменной трубой, ползущей вверх по руслу водопада от пропасти и расширяющейся на максимально возможной высоте воронкой, чтобы улавливать и брызги. А меньшей части людей, что жили по одну из сторон бывшего водопада, переселиться в пустующие дома на стороне другой. Это были дела не на один год.
Каждодневно же надо было принести воды небольшими долблёными вёдрами из глубоких пещер на текущие нужды, которые резко возросли после того, как некому стало приводить дождевые тучи прямо к посадкам!
Твердыня Нами при участии колдунов давала ашш почти полное самообеспечение, позволяла хранить огромные запасы вяленой и засоленной дичи, выдерживать даже годовые осады. Но одним мясом, к сожалению, человек питаться не приспособлен. Ашш вступили в битву за свои посадки с самой природой – теперь они сами должны были обеспечить полив, затенение молодых ростков, удобрение и, самое сложное, предотвращение размыва дождями тонкого слоя почвы. Растения на высотных крутых склонах содержать нелегко.
«Твой сын не по годам трудолюбив. Но пусть твоя жена объяснит ему, что собранных с листьев идирей жуков надо нанизывать на нить и сушить, а не отпускать рядом с полем.»
К нему такому привыкли. Как всякий ребёнок, он мог зайти в любой дом днём, чтобы погреться, отдохнуть, получить угощение. Не сразу мальчик научился отмечать настороженность и чрезмерно ласкательно-напряжённое обращение к себе, не понимал, что его появление наводит на невесёлые воспоминания у хозяев. Все знали, что он – искупление племени и не представляли, в кого может вырасти.
Очень послушный, он, казалось, продолжал делать то, чем обычно бывают заняты все дети, по врождённой человеческой привычке, но потерял инициативу и жадность познания. Корней хвостом бегал или плёлся за старшим братом и соседкой Майей – компания более чем естественная и единственно возможная, так как всем старшим детям племени уже было больше десяти лет и они проводили много времени вне твердыни Нами, получая навыки охоты и выживания в горах и долинах, иногда не возвращаясь домой по несколько дней. Взрослые мужчины вынуждены были больше времени посвящать работам дома, тех, что требовали перемещения тяжестей, женщинам непривычно много доставалось хозяйствования и кропотливых полевых работ, так что порой вся охотничья надежда была только на подростков. Страшнее всего утратить этот опыт, так же страшно, как потерять цветение Тиыйэй. Младших учить было практически некому первое время, и Ксавер постановил себе выкраивать любую свободную минутку, чтобы не потерялось это маленькое поколение. Он водил ребят по пещерам и галереям, заставляя запоминать ходы и ориентироваться, если нужно, в полной темноте. Они должны были знать, где что лежит, как правильно хранить припасы.
«Папа, мы поняли, почему ты сказал, что в той пещере хранится неисчерпаемый запас еды. А Корней у нас и взаправду дурак! Он пособирал летучих мышат с полу, и полез цеплять обратно!»
***
«Не надо к ним ходить, сынок. Не бери еды – у нас достаточно. Просто говори «нет, спасибо!». Ну-ка, попробуй: спа-си-бо, Корнеюшка, попробуй произнести это!»
***
«Скажи твоей жене, что она не должна учить его говорить. Возможно это или нет, неизвестно. Но своей надеждой она растрачивает свои и твои силы, а стараниями пытается оттянуть себе милость, предназначенную для всех нас, а это…
«Это путь нарушить равновесие, я знаю, старейшина Оатир. Я скажу Ильме.»
«Тяжело растить немого сына, и тяжело видеть людям его страдание. Когда-то, когда ашш были сильны и многочисленны, мы могли себе позволить убивать таких детей. Чтобы никто не видел и не чувствовал напрасно врат смерти свой каждый день, конечно. Но сейчас мы виноваты все и будем помнить о вратах этих, пока Корней живёт среди нас. Если наша – если твоя - вина вдруг будет искуплена раньше, небо само исцелит его. Объясни, наконец, Ильме.»
Но только люди, судя по тому, сколько прилюдно недопустимого позволяли себе говорить в присутствии этого ребёнка, забредающего в гости или работающего рядом, совсем не рассчитывали «искупить вину перед небом» при его жизни. Или слабо задумывались о том, какие свои тайны неблагоразумно поверяют Корнею, который, понятно, не был слабоумным. Мальчишка запоминал невольно всё подряд и по малолетству принимал как должное: эти малопонятные разговоры, которые смолкают, если появляется любой посторонний кроме него. (Так и узнал предысторию того, что привело ашш к нынешней жизни.) Только со временем сам, поскольку никто не мог разъяснить ему категории скрытых и явных вещей и помыслов и дать им оценку, был вынужден разобраться во взаимосвязях и выработать своё отношение.
«Он у нас дурак». Всё чаще слышал это о себе от брата, который, всё спокойней с возрастом, так объяснял кому-либо поведение Корнея. Правила вежливости требовали от детей не утруждать взрослых своим недовольством. Родителей разве что, но как можно реже. От папы можно огрести за капризы с кратким комментарием, чтобы уяснил, почему так. Мама не отказывалась пожалеть, но это не приветствовалось. «Мамиными детёнышами» прослыть зазорно.
В компании подростков, если иногда случалось (и считалось удачей) провести время, врождённые лидерские качества Энея, увы, не находили применения. В его «подчинении» могли быть только Корней и Майя. Но шпынять Корнея быстро становилось скучно, ведь он исполнял требования немедленно, считая, что так и нужно, даже не обижаясь. Майя же сама была не промах, за обман в обещании паритета в уступках могла и наказать. Эней с любопытством ждал, когда подрастут малыши, что стали нарождаться у ашш, как только исчез из жизни проклятый колдун.
Конечно, сначала пришлось вкладываться в свою будущую команду, то есть, как полагалось, пасти детей двух и трёх лет, развлекать и учить говорить, ловить мелкую живность. Но если выпадала свободная минута, они с Майей сбегали от них. И в первую очередь от Корнея. Было им, троим, тогда по 7 и 8 лет…
Корней долгое время не умел огорчаться этому, своеобыденно принимая любое отношение как должное. Если Эней и Майя гнали его, он сразу же переключался в работу, которая оставалась актуальной круглые сутки в любое время года: носил ведро за ведром воду из нижних пещер. И не заметил, как всё чаще осознание момента «здесь и сейчас» стало приходиться именно на бесконечно знакомый, уступчатозакольцованный путь из света в полумрак и в мрак… и опять в полумрак, выстланный мхом, с пустым, с вынимаемым из источника, с переполненным ведёрком… потом с двумя ведёрками.. потом с двумя большими вёдрами. Иногда в одиночестве, иногда в компании других полутеней с вёдрами или, на некоторых участках в скалах, с водовозными тачками. Не спрашивая, кому нужно, он разносил воду по очереди в каждый дом, а когда дома кончались, в резервуары на поле. Люди принимали от него не благодаря и без разговоров – потом заносили Ильме какое-то угощение или нужные мелочи. Корней знал, что жизнь и должна быть такой. Он не скучал и не роптал, а уставать начинал ближе к вечеру. Тогда его ждал вкусный ужин и блаженный сон. Воду носить приходилось чаще всего, но любой другой хозяйственной работы тоже хватало. Наступала осень – его освобождали от воды и усаживали за сортировку урожая.
Зимами было замечательнее всего: наступало время, когда морозы не позволяли даже носа высунуть наружу, и люди перемещались между домами только через скальные галереи. Темнота заставляла помногу спать, лишь огонь очага раз в сутки разгорался сильнее. Покончив с трапезой, люди брали корзины и сумки с рукоделием и стекались в одну из глубоких пещер. Так как из неё было всего два выхода, она легче протапливалась, к тому же имела естественный дымоход, вертикальное отверстие в толще камня. Там разжигали подстроенный к этой трубе очаг, и он давал столько света, сколько необходимо для тонкого зимнего труда. Сначала жители Нами-Аттала-Шийашш разбивались на дружеские компании, чтобы всласть поболтать за прялкой, точильным камнем, ручным жерновом, шитьём, плетением корзин. Готовили оружие, снасти, рабочие инструменты – всё, что понадобится в тёплое время. Шили и латали одежду и обувь. Шерстяные штаны да рубахи, налобные повязки, кожаные куртки-жилеты, сапоги, налокотники и наколенники для охотников, платья, шаровары под платье (иначе как карабкаться по скалам?), передники-сумки и передники-полотенца для женщин… наряды из неокрашенной шерсти для будущих женихов и невест, которые в них же потом всю жизнь будут облачаться и на свадьбы близких (на прочие же ситуации в жизни – свой цвет, чтобы распознать человека и его текущее занятие издалека). Ашш обычно не тратили время на вышивку или иное украшательство одежд и предметов обихода. Время и суровая природа вечно поджимали их, заставляя создавать красоту в предельной простоте и удобстве их вещей. Так что прикладного искусства у них как бы и не было. Зато само собой прорастало то, что не занимало рук и не отвлекало от работы – песни и сказания. Способности к сочинению своей песни и запоминанию самых лучших, передаваемых через столетия, много ценились в человеке и прямо влияли на его «качество» и место в обществе. Хорошо подвешенный язык, только не пустотреплющийся, ведь ещё одно орудие выживания. Тот, кто умеет быстро и полно передать важные сведения, кто умеет научить ближнего, легко, вовремя, быстро разъяснив ему необходимое – и тот, кто способен убедить остальных в своей правоте, тот, как правило, был и из лучших охотников. Чистая речь – продолжение дисциплины тела, следствие или даже причина охотничьей удачи (а охота требовала напротив, молчания). Важное качество. Дар смелым и ответственным. Тому и учили детей зимой, в той же пещере, когда взрослые, наговорившись, умолкали, готовясь внимать старейшинам и тем, кто сегодня будет за учителя.
Детей, без разбора возраста, учили вместе. Не беда, если старшие в который раз повторят пройденное. Не беда, если малышня не всё сразу поймёт. В эти дни вопросы можно было задавать всем, даже глупые вопросы, лишь бы не чересчур дерзкие. Но только после того, как учитель, в абсолютной тишине, передаст очередной кусочек того великого знания, что даёт жизнь и право жить существам, желающим называться людьми. Будет ли это предание прошлого, рассказ о чей-то охоте этого лета или принципы строительства или растениеводства.
Потом наступал черёд учеников. Никто никогда заранее не знал, на какую тему его опросят и что потребуется показать. На глазах всего племени ребёнок должен был пересказать либо только что, либо дни или годы назад узнанное, ответить на каверзный вопрос, посчитать собравшихся и сказать, сколько бы человек поселилось в каждом доме, если бы понадобилось, чтобы в каждом оказалось народа поровну, или поделить между всеми зерно и семена из принесённых сосудов, на месте сочинить коротенькую песню на заданную тему, прибегая к известным правилам. Показать акробатическую подготовку, продемонстрировать умение обращаться с предметами. Это были сложные и интересные испытания. К тому же, вырабатывалась привычка принимать в свой адрес критику или слышать всеобщий смех.
Корней любил эти периоды. Он жадно внимал всему происходившему и совершенно забывал о том, что его это обучение премудростям жизни совсем не касается.
Он запоминал каждое слово старейшин Оатира, Тирунея и Гаддея, каждое слово любого из мужчин и женщин племени, что выступали с «лекциями» или показывали что-то на практике. Он мог бы подсказать ответ растерявшемуся в решении арифметической задачки подростку-охотнику. За свою ловкость на небольшом пятачке он не поручился бы, да и стихов, сказать по правде, сочинить не мог. Только его не вызывали. Никогда. Корнея теперь не учили никогда и ничему.
Правда, и никогда не гнали из общего зала. Оттуда не гнали никого.
Эней и Майя не уступали в сообразительности и ловкости старшим детям. Они считались прекрасными учениками. Корней стал замечать, что после каждой похвалы брат лезет из кожи вон, чтобы стать ещё лучше. В сонные часы зимних дней Эней упорно выбирался из-под меховых одеял, в одной тонкой рубахе и штанах, босиком отправлялся в одну из малых пещер, где было заметно холоднее, потому что в стене был пролом, обеспечивающий дневной свет. Там он отрабатывал приёмы обращения с оружием и упражнения для гибкости. Корней помнил, хотя о том редко говорили: этой зимой брату исполняется (или уже исполнилось) десять лет, и он начнёт проходить ступени становления охотником. Год за годом, пока в восемнадцать или девятнадцать не будет признан равным взрослым. На деле-то навыки и сила приобретаются раньше, и полноценным добытчиком он станет через два-три года уже. Но традиции есть традиции.
Корней предполагал, что сам он тоже должен будет в своё время стать охотником. Только думать о том был очень странно. Он понятия не имел, как положено становиться охотниками тому, кого игнорируют учителя, просто другого пути ребёнка из племени ашш ему не приходилось наблюдать. Ещё он подумал, что через год и Майя должна начинать выходить на большую охоту. Тогда и посмотрит, как будет с ним, а пока в голову не лезет ничего путного!
Корней наблюдал за упражнениями демонстративно не замечающего его Энея до тех пор, пока не замерзал окончательно.
На одном из общих собраний ближе к весне Ксавер выступил перед народом с рационализаторским предложением: вот уж шесть лет они бьются за урожай в отсутствии надёжного источника воды, и каждый на себе испытал, каково это. Так почему бы им теперь, когда в горах давно не осталось врагов ашш и можно передвигаться открыто за пределами Нами, не перенести посадки вниз, в одну из близлежащих впадин, по дну которой протекает река, например, ара Вея-ти. Сколько можно тратить времени и сил на орошение, бесконечные подъёмы с вёдрами и тачками? У подножия гор склоны пологие, считай ровное место, и прогреваются гораздо сильнее. Да, добираться до посадок будет дольше, но и присмотра понадобится меньше. Если найти место, которого не касается паводок и которое не придётся сильно расчищать, можно начать обрабатывать его уже этой весной.
«Сколько я живу, столько ашш не живут обычно. Каждый день может стать моим последним. Достоин я был или нет, а потеря старейшины каждый раз – испытание и встряска для нашего народа. Подумай сам, а как если это придётся в разгар придуманных тобой перемен. Не забывай, что равновесие если и достигнуто, то надёжным оно не станет ещё долго – не забывай, так долго не станет, пока жив твой младший сын, а то и дольше, это уж как сумеем держать и держаться. Не заставляй людей сомневаться и метаться понапрасну, не втягивай в спор о твоих идеях – сколько уже напридумал ты такого, чего не было веками, сколько исключений мы вынуждены были сделать для твоей семьи? Им надо чувствовать, что река времён не имеет жёстких перекатов, и не бояться. Оставим же наши растения наверху.»
«Старейшина Оатир, живи ещё долго. Я приведу ещё тысячу доводов, если нужно, и мы заживём счастливо, если станет по-моему. Пусть же не являются к нам больше колдуны, мы сможем и сами защитить себя. Кто сказал, что мы своими силами не можем отодвинуть Вечер ашш в неопределённое будущее?»
«Ты всегда был умён и изобретателен. Но никогда мудр и прозорлив. А ведь твой возраст равен возрасту старейшины Гаддея, и сложись судьба иначе, именно ты стал бы одним из Трёх после моей смерти. Ты да Филой, ещё Аминия кроме нас – старшие в племени, и вам внимают по одной привычке видеть в зрелости истину. Потому остерегись говорить сразу со всеми и обо всём. Так толпа теряет рассудок и бросается за призраком счастья в пропасть. Или ты забыл, что значит людям взять равновесие в свои руки? Это путь к скотству. Если и не помнят толком последние три поколения, какие духи в горах оберегают и наставляют нас в определённых случаях, кто из них за какие дела отвечает и почему все они сразу и навсегда не обустроят нам беззаботное долгое существование, но небо, пославшее нам их всех и посылающее колдунов, никуда потихоньку не делось и смотрит на нас каждый миг. Поверь, народ, целиком сошедший с пути, станет стадом или стаей или роем. А если кто-то единолично попытается сам держать равновесие, если помнишь, тот будет Берром.»
«Снова ты щёлкаешь меня по носу, старейшина Оатир…»
«Забудь о себе и своём носе.»
______________________________________________________________
Весной наступил тот день, когда Эней должен был впервые покинуть Нами в качестве охотника. Половину сезона десятилетние дети обучаются кем-то из взрослых. Потом ходят в горы со старшими подростками. В какой-то момент, осенью или следующей весной, посвящаемый обнаруживал в себе силы отправиться в однодневную вылазку в одиночестве. Вскоре он должен стать самостоятельной зверодобытческой единицей. Умея и имея склонность ночевать вдали от дома столько, сколько понадобится для крупной охоты или сколько сочтёт нужным, не забывая и показываться близким на глаза. Желательно с дичью. Охотились и мальчики, и девочки. Чем больше людей в племени способны прокормиться самостоятельно, тем лучше. Другое дело, девочкам разрешалось возвращаться домой, не оставаясь на ночь, не охотиться в одиночестве (а во время войн их, конечно, вовсе не отпускали вниз). Им предписывалось добыть не больше, чем могут легко унести, рассчитать свои силы и вернуться здоровыми и способными на те домашние дела, что считались преимущественно женскими. После замужества женщины чаще всего отходили от главного и благороднейшего занятия племени, просто потому, что и без них добытчиков хватало. Но умения, полученные в юности, жизнь нередко заставляла вспоминать.
В тот день Майя увязалась за Ксавером и Энеем. Ей хватило ума провидеть, что, если будет ждать своего срока выйти за пределы Нами, останется влачить бездружеское существование, а Энея не догонит никогда, так как с форой в год он всегда будет уметь больше и уходить дальше. Корней наблюдал сцену отбытия: как уговаривали её остаться родители, а его отец напротив, говорил, что практично обучать обоих сразу, зачем же ему или другому охотнику через год терять время, отводя во внешний мир одну-единственную девчонку. Как благоговейно провожали Энея, своего кумира, и Майю, свою умницу-любимицу, восторженные пятилетки, мечтающие, что когда-то Эней будет водить их по горам сам… У Корнея не сразу кольнуло в душе от тех разговоров. Короче, он почувствовал всё то, что с тех пор занозило его сильно-сильно, спустя некоторое время после их ухода. И вот он ругает себя за то, что не сделал того же, что и Майя. Всё ещё не отдавая себе отчёта в самом нехорошем.
Пусть они оба давно не водились с ним, но Корней ощутил, что остался один. Он подумал, что всё можно исправить. Завтра или послезавтра они отправятся снова, тогда и он. А сегодня он послушает, где были и что видели.
Вечером он понял всю серьёзность жизненного выбора. Ксавер подстрелил большую птицу неока, принеся её в заплечном мешке, чтобы руки были свободны подстраховать юных подопечных, когда они, усталые, будут подниматься в поселение. На мешке расплылось бурое пятно. Эней, торжественный и гордый, нёс аналогичный мешок, в котором тревожно шевелилось нечто. Сияющая Майя, хвастаясь на всю округу, высыпала из торбы много мелких-мелких птах. Совсем ничтожных, есть, прямо скажем, нечего, но от них рябило в глазах. На пёрышки, понял Корней. Для красоты. Девчонка…
Брат и подруга… они вдруг стали резко, удушающее отвратительны. Из желудка подло выталкивался столь знакомый, распирающий ком, слюна стала вязкой и горькой. Смех счастливых детей и их призывы подойти и полюбоваться… звуки исказились, и Корнею ещё один раз привиделась голова, называющая его по имени и что-то торопливо нашёптывающая.
- Трус, - сказал Эней.
Корней не мог потом понять, как можно одновременно любить Энея и Майю и к ним же испытывать неприязнь. С ним что-то не так, ведь остальным видно, что оба замечательные, правильные. Делают то, что должны. Настоящие ашш. И на самом деле они давно уже охотники. А он – давно списан, так как сразу проявил себя плохо и в него не верит никто. Мама только, хоть теперь таит свои мысли она ото всех.
Отец не позвал его и в следующий поход. Корней не спал всю ночь, боясь пропустить выход охотников, но в самый ответственный момент его сморило. Весь день он сгорал от стыда и облегчения, что придётся убивать не сегодня.
Взрослые ещё не сказали вслух – Эней говорил. Он констатировал факт, что немого брата постигла участь худшая, чем немота. Совершенно невероятная для горца боязнь вида смерти, крови, охоты. Особенная, неизвестная доселе болезнь.
- Ты трус и опозоришь нас, - с детской прямотой говорил он, как раньше убеждённо звал дураком.
Корней собрал всю волю, чтобы пойти с ним и Майей, когда их сопровождал охотник Динук. А провожала до пещерного выхода из поселения только мама. Напоследок она шепнула младшему сыну: я знаю, что ты не хочешь убивать зверей, попроси Динука показать тебе, как ловят рыбу. Это проще, а мне нужны как раз рыбьи косточки на иглы.
Но сложилось так, что просить об этой науке Корней не решился. Не смог перетянуть на себя хоть сколько-то внимания. А потом снова – и уже официально, так как Динук должен был и представил отчёт всему племени, собравшемуся на площади, о качествах юных охотников - обнаружил явно для всех самую сердцевину, соль проклятия, что досталось ему от колдуна в отместку отцу.
Стыдно. Страшно.
_____________________________________________
С тех пор с Корнеем практически не разговаривали. Перестали о чём-либо просить. Ксавер ходил тёмный и тяжёлый, предпочитая работать молча, больше ничего не изобретать и не искать путей счастья для ашш. Если и были у него тоже надежды, связанные с младшим сыном, которые суеверно таил все годы даже от себя самого, то теперь он, наконец, избавился от последних иллюзий. Охотники и жёны чуть младше него радовались внукам. Ровесники Филой и Аминия встретили правнука. Ксавер содрогался, представляя, что не останется в горах его потомков, случись что с Энеем. Он поседел именно тогда. Странно, что не девятью годами раньше. Прозрачные глаза смотрели сквозь младшего сына и сжавшуюся, сгорбившуюся и теперь тоже совершенно седую жену. С ней он почти не говорил, а она вдруг стала бояться начинать разговор первой. Однажды ночью Корней услышал плач в комнате родителей и слова, которые упали быстро и тяжело, как каменный шар в колодец, и долго эхо в голове мешало сложить их в простой смысл: я взял тебя только потому, что мне грозило остаться вовсе без детей, первая жена не смогла подарить мне их. Старейшина Оатир был прав, как все кругом правы, когда говорили, что я украл тебя у твоей судьбы.
«Теперь я вижу, как меня наказывает равновесие и как наказан народ через меня. Если надо сойти с ума… или сделать так, как поступали ашш в хорошие времена… себя или его, с проклятьем? Что я должен сделать?»
«Но больший позор на седьмом десятке порываться отвести беду таким способом. Ты снова передо мной как мальчишка, оставшийся без родителей, которого я воспитал когда-то... никто не скажет тебе, чем поможет убить себя или ни в чём не повинного ребёнка. Равновесие целиком - не во власти человека. Иди и живи, как жил ровно с тем же самым раньше: уважай жену, которую не любишь, учи старшего сына, который для тебя всё. Корми и защищай младшего сына, который тебе не нужен. А я подумаю над тем, к чему стоит определить его, когда ни тебя, ни Ильмы не будет.»
Настало время обиды и горьких открытий. Оказалось, что отец, самый лучший и деятельный, теперь старик. Он больше не спускался с твердыни Нами охотиться. Корней согласился бы пойти в поход с ним, даже если придётся уронить себя больше прежнего, если такое возможно, но не пришлось ни разу – не звал, а потом просто запрещал бежать за ним. Не до Корнея там, внизу! Успел лишь научить главному Энея и Майю, и те двое теперь отправлялись вместе с подростками. Очень быстро всё у них вышло, за одно лето. Эта зима впервые стала Корнею безрадостной. Ему исполнилось десять лет, и он окончательно стал среди людей тенью. Ему запретили разносить по домам воду: проклятие на воде только множится, как зараза в тёплых гниющих отходах. Он стал прятаться от младших детей, которые вполне определили его статус и дразнили. Корнею были безразличны их игры и разговоры: он посвящал всё время разгадыванию своей загадки.
Ни одна девочка старше четырёх лет уже не позволяла себе появляться в бусах из улиток или семян: только из зубов, черепушек или позвонков, птичьих, мышелетучих, мелкозмеиных, грызуньих останков. Каждый крохотный мальчишка не расставался с кинжальчиком и маленькой пращой. Почему они не чувствовали того же, отнимая жизни, что и он, когда-то (пробовал, конечно)? Почему их существо равнодушно выносит этот миг наблюдения перехода к мягкохолодной окровавленной субстанции, почему от прикосновения к телам зверей не повисает на ниточке что-то у них внутри, продёргивая за собой вниз всю силу жил и заставляя сереть мир? Будто с каждой гибелью уносится частичка тебя в осклизлую воронку. Их способность как сквозь стены ходить была, с точки зрения Корнея!
Может быть, он преодолел бы себя? Как раз пришло его время, и вдруг не всё потеряно? Вдруг через год уже никто не вспомнит о неведомой слабости, и будут уважительно говорить о нём: это Корней, он хоть не может говорить, но охотник из него что надо! Но ничего, ничего не получалось, да и не должно было: вот так жестоко отомстил своему убийце последний колдун. А если есть и продолжение у заклятия, наложенного на ребёнка Ксавера?!
Если бы при всём Корней не мог бы мясо принимать в пищу! Наверное, в этом была бы логика. Но он ел, всегда ел то, что приготовит ему мама, и без отвращения: без мяса, как ни крути, человек пропадёт, быстро истощается. А овощи и коренья слишком ценны, чтобы кого-то исключительно ими питать. Противоречие, которое не поддавалось анализу: ни соплеменников, ни самого мальчика. Добро бы, если он такой особый, искупающий что-то там за всех, ребёнок, чуял бы, например, когда вблизи, но вне поля зрения, кто-то кого-то убивал? Но Корней не испытывал своих мистических симптомов, если ему случалось наступить на мелкую живность нечаянно и не заметить этого. Все это знали и он тоже. Оттого болезнь его чаще именовалось трусостью: более адекватных слов для обозначения явления ашш просто не имели в языке.
__________________________________________________________
Ксавер однако не совсем пренебрёг существованием и участью Корнея. Весной он упросил юношу Лемая повести десятилетку в горы. Лемай был сыном друга, вместе с которым Ксавер воевал с тияшш и которого не раз прикрывал от стрелы или топорика, так что ему не было отказано. Парню дали особое задание: показать пацану окрестности, научить ходить по диким местам, назвать имена впадин, рек, озёр и вершин, которых нельзя увидеть из Нами-Аттала-Шийашш, показать и назвать для него животный мир. Разжигать костёр, строить убежища, читать следы, разбираться в погоде… то есть, раскрыть Корнею мир Ымкбат-Алцегорат. Внешний мир. Всё то же, что делалось для других детей, только не охотясь ни на кого. Надо ли объяснять, какое счастье выпало, как ни странно, Корнею? Как он ждал этих вылазок и как жадно слушал старшего товарища, как легко схватывал сведения и доказывал это на практике? Но самым прекрасным было то, что Лемай отнёсся к миссии без ожидаемого уныния и раздражения. Наверное, потому, что вполне успевал поохотиться, пока подопечный дрыхнет. Его вроде даже не напрягало как бы одностороннее общение.
- Не горюй, человече, - однажды сказал он Корнею, - не может быть такого, чтобы твой случай был впервые среди ашш. Просто мы запоминаем всякую однообразную ерунду, чтобы воспеть в сказаниях, вроде подвигов героев, а как взаправду жили люди раньше, считается недостаточно возвышенно, что ли, чтобы передать потомкам. Проще выдумать великанов, чем признаться, что был, скажем, в племени немой или слепой. Или точно такой, как ты. А ведь тот мог жизнь прожить не хуже, и пользу приносить. Это так говорят, что сбрасывали слабого ребёнка в пропасть. На самом деле всегда смотрели, приживается ли в волосах цвет Тийыэй, и только тогда решались закрыть за ним врата смерти, когда или цвета, или волос не было вовсе. Смотри, убеждайся, что ты, по всему, угоден богам и духам!
С тем Лемай вынул из перевязи со снаряжением и раскрыл кожаный чехольчик, протянул Корнею сияющий, как железо в кузне, плоский изогнутый клык.
- Да не пугайся. Смотри в него, не куснёт.
Корнею почудилось, что из зуба глянул на него брат Эней, только свежеприобретённая ссадина на щеке подсказала, что это он сам. В отличие от отражения в воде, которым люди повседневно довольствуются, или в редкой железной посуде, зуб показывал ровно как было кругом. Удостоверившись, что Корней убедился в том, что яркая после купания зелень в волосах наличествует у него не худшая, чем у прочих, Лемай отобрал ценную вещицу и спрятал снова.
- Пока оно с тобой, ты имеешь право жить и бороться за жизнь. Мне отец так объяснил. Знаешь, почему мы победили тияшш? Что-то случилось с их источником цвета Тиыйэй, и они ослабли.
Корней очень, очень хотел всегда иметь при себе волшебный зуб, чтобы в самые тяжёлые дни заглядывать в него и получать подтверждение того, что он всё ещё имеет право жить. Он не мог придумать, как разузнать у Лемая, где тот подобное раздобыл, поэтому просто протянул к его вещам руку.
- Э, нет, человече, не проси. Подумал, что я любуюсь своими зубами, гадая, понравлюсь ли Аальме? Да ей и подарю, когда поженимся. А пока уруруку на Блики хорошо приманивать! Если повезёт, ты сам однажды найдёшь Блик в горах. Тут многое странное находим… как, думаешь, наше железо выглядит, пока не переплавим в лезвия и котелки?
Корней же возмечтал, что они с Лемаем подружатся – так и утрёт Энею нос. Может, для дружбы окажется ненужным обладать этими хвалёными охотничьими повадками и даже говорить ничего не нужно? Так Корней и осмелился, вспомнив мамины слова, попросить о рыбалке, когда они дошли до очередного озера. Нарисовал на песке что-то вроде хорошо всем знакомого наскального изображения овала с загогулинами (целые коридоры внутри Нами испещрены сценами, где представлены все известные животные и кто-то ещё, древнее самих ашш!), изобразил руками, как овал, должно быть, движется в воде.
- Рыба?
Корней кивнул. Лемай нахмурился:
- Тебе зачем?
Рыболовство ашш не жаловали; снисходили только в голодные годы. Рыба – это слишком просто. Её можно достать даже зимой из-подо льда. Считалось, что рыба несёт дух глубин, несовместимый с духом вершин, и почему-то человеку лучше бы избегать употреблять её в пищу без сильной нужды.
Кроме того, говорили, рыбку особенно уважал колдун. Всё время просил приготовить себе. Уж не колдун ли часом, через Корнея пытается общаться с Лемаем?
Корней нарисовал иглу и вдетую нить, но получилась просто кривая полоса. Тогда он отошёл на чистое место и вывел кружок, перечёркнутый двумя скрещенными палочками: из рыбьих костей изготавливались также и вязальные спицы.
- А-а, мамку порадовать, - успокоился парень и полез в воду, чтобы буквально через минуту выйти не с пустыми руками.
Другом Корнея он не стал: как бы ни был добр и снисходителен, не смог отступить от тихого всеобщего отношения к странному мальчику. Не захотел. Провёл, обучая, с ним до середины лета, да и вернулся с радостью в компанию ровесников.
Улов Корнея произвел дома тягостное впечатление. Он-то рассчитывал, что свежая рыба в некотором роде компенсирует дичь. И его признают если не охотником, то вполне добытчиком. Но сваренную мамой уху отведали только они вдвоём, а Эней страшно хохотал, а потом плюнул под ноги, кривляясь, как малолетний.
Рыбы Ымкбат-Алцегорат странно легко расставались с жизнью. Какие бы породы не попадались Корнею, что покидал теперь Нами ежедневно, он, стоя по пояс в воде и нащупывая в зарослях вёрткие большие капли, знал, что рыба не утянет, умирая, за собой частичку его самого, не заставит сереть мир и слабнуть ноги. Её существо ускользнёт в небо легко и быстро, даже если жабры ещё долго будут раздуваться на песке.
Он всей душой полюбил воду.
Он полюбил простор. Оставшись впервые вне Нами под звёздным покрывалом, он не испытал ожидаемого страха. Остался ночью один спокойно, и с тех пор знал, что ему есть, куда уходить.
Раз в несколько дней он поднимался домой, неся с собой охапку травы пожиры или травы угако, которые росли только в низинах. Без них человеку невозможно перезимовать: пожира выкладывается прошитыми пластинами за внешней стеной дома, угако – между ними и внутренней. Угако преет всю зиму, обогревая жилище, щиты из пожиры не пускают тепло наружу (запах в конце зимы становится ещё тот, а выгребать остатки травы по весне через специальные заглушки муторно и неудобно, но лучше ничего не придумано). Корней носил траву во все дома по очереди, как раньше воду, и знал, что за это молодые женщины придут и сделают для Ильмы по хозяйству всё то, на что у неё уже не было сил.
Когда травы было запасено достаточно, Корней носил наверх в кожаном заплечном мешке и в двух деревянных вёдрах плодородную почву для огородов Нами-Аттала-Шийашш.
Единственным добытчиком в семье теперь стал Эней. Ксавер горько переживал свою старость.
Видишь, всё не так плохо, как боялся ты. Равновесие берёт своё и всё выправляет. Конечно, твой младший сын должен будет остаться холостым, это все понимают. Не должна ни одна женщина жить с немым. Нельзя передать всё, чем он проклят или заражён, потомству. Но если он всю жизнь продержится так же достойно, как сейчас, то оставит добрую память, и о вас с Ильмой тоже, что, согласись, немаловажно для твоего рода. Зато вот и пришло твоё время узнать свою награду за страдания. Прямо сейчас уже Мы, Трое, единогласно убеждёны, что Майя, дочь Зу и Иригены, и твой старший сын, это совершенно, с воззрения нашей науки, правильная, пара. Лучше не придумаешь. Им не придётся ждать назначения судьбы из старших или значительно младших охотников и дев – всё решено. Можешь хоть сегодня объявлять племени, если хочешь, что эти дети отныне жених и невеста.
Дома было всё так же тяжело. Всё так же никого не интересовало, чего же достиг Корней. Достаточно было всем знать, что он ловит рыбу и кормится ею, и летом мяса на его долю можно не выделять, овощей тоже: он что-то там дикое выкапывает себе потихоньку. Уже все женщины обзавелись солидными наборами игл и спиц, а жабрами и перламутровыми пузырями играли самые маленькие дети. Корнея сочувственно презирали. Там, внизу или лазая по другим вершинам, он был лёгким и неутомимым, как ветер, он знал каждый камень своих «владений» и постоянно искал новые тропы. Там его сила, накопленная годами перетаскивания воды, преображалась в волю и желание движения. Там у него были сотни мест, где было спокойно, а суетливые, тревожащиеся в его присутствии люди могли без следа покинуть ум на необходимое время. Возвращаясь, Корней снова начинал думать словами и слышать слова.
Он был одним из ашш, хотели они того или нет. Не хотел отрываться от них.
Близилась зима, которую ни один человек не способен в одиночку пережить вне дома. Ему будет тринадцать, и он начнёт этой зимой мастерить себе байдарку, как на рисунках в пещерах. Довольно плавать на стволах или неуклюжих сучковатых плотах! Эней и Майя через семь лет поженятся. Забавно.
«Забавный всё-таки наш Корней. Всё один да один бродит – как можно выдержать? Он, наверное, думает, что мы его не любим. Эни, а давай, когда будем мужем и женой, возьмём Корнея к себе, а то… куда ему, такому?» Корней делал вид, что не слышит их идиотскую болтовню, угрюмо ладя лопасть короткого весла. Он мечтал сделать лодку и привести к воде отца: показать, что он тоже чего-то стоит. Если сделать лодку, то определёнными потоками можно быстрее возвращаться домой с дальних охотничьих угодий. Течений в ту сторону, как ни странно, гораздо меньше, как бы можно было бы спросить, почему так?
И если каждому охотнику сделать по лодке…
Но отец не пойдёт смотреть, даже если Корней углём нарисует, что именно он хотел бы показать. Ему всё так же неинтересно. Позаботившись о том, чтобы Корней худо-бедно научился кормить сам себя и не терялся в горах, Ксавер перестал обращать на него внимание вовсе. Это была самая большая беда теперь в жизни Корнея.
Не раз (а Корнею при этом стоило бы теперь уходить, чтобы не видеть и лишний раз не завидовать!) Ксавер садился и просил Энея встать напротив, чтобы лучше усвоил то, что будет сказано, глядя отцу в глаза.
«Ты, сын, женишься на деве Майе не потому, что она случайно оказалась «самой подходящей парой» для тебя. Только потому, что возраст ваш близок и не придётся тебе ждать лишних четыре года, пока созреют малявки. Постарайся с ней как можно скорее родить моих внуков. А до тех пор остаться живым…»
Скорее бы уж брат женился. Тогда он ушёл бы в свой дом (сколько их пустует, ведь уйдёт же обязательно?), папа наконец-то обратит внимание на Корнея. И станет разговаривать и с ним. Папино молчание было сродни моменту смерти всякой дичи, то же тошнотное опустошение. Только растянутое на годы.
- Слушай меня, сын. Ты знаешь нашу историю и обычаи. Вся скудость, к которой мы пришли сейчас, проистекает от ревностного их соблюдения. И от возникшей, следовательно, лености человеческого ума. Нами правили всегда: один колдун и трое старейшин, хотя никто их них правителем не называл себя. Суди, что это было за правление, если учесть, что колдуны все действовали шантажом, даже если не провозглашали его прямо. Ну а старейшины вовсе не обязательно были самыми мудрыми. Ими становились часто по невнятным причинам – я расскажу тебе позже, как это выглядит. Но всякое назначение подавалось под видом способности избранника к генетической науке, что якобы должна обеспечить составление пар молодых, способных любить и уважать друг друга и притом рождать исключительно здоровое и умное потомство. К чему привело следование их указаниям? Те, кто умны, стареют раньше, здоровые не могут себя держать в руках. Ну а женщины – ты достаточно взрослый, чтобы заметить это – легко теряют дар деторождения после двадцати четырёх лет, а роды до двадцати почти обязательно приводят к смерти и её, и младенца. Бывает, что есть промежуток в пару лет до или после тридцати, когда снова могут рожать, но это уже считается особенным даром, который нужно отработать. Вот он, итог генетической науки. Словно долготерпеливая чья-то воля изводит народ. И ещё заставляет враждовать с соседями, вместо того, чтобы заключать с ними браки. Когда-то рисовались родовые древа. Сейчас никто, на самом деле, не сможет уверенно сказать, не троюродная ли сестра его жена. Мы вымираем. Есть только один путь. Избрать сильного вождя, который будет видеть шире и дальше. Наша семья считается странной, под особым надзором, ненадёжной. По всем правилам, мой род, род сироты, должен исчезнуть первым, остаться в бесчестии и вскоре забыться. Но я этого не хочу. Ты моя последняя надежда. Я понуждал тебя быть лучше всех, сильнее духом и не давать спуску даже старшим детям. Я учил тебя искусству влияния на умы, и ты уже заставил слушаться и любить себя младших. Они – твоя опора. А поведёшь ашш к обновлению именно ты. Очистишь и возвысишь моё имя, хоть я этого и не увижу.
Эней удивительно рассеянно слушал всё это, косился в стороны и как-то беспомощно сопел. Корней и вовсе не понимал этих речей.
Весной умер Оатир. Его отнесли в Пещеру Старейшин, что располагается на высоте от Нами-Аттала-Шийашш большей, чем само поселение от подножия Нами. Байдарка, что смастерил в одиночку Корней, прослужила недолго, и он принялся за следующую. Летом молодые охотники у подножия Нами взяли в плен и собирались убить незнакомого человека в одежде яркой, как гусеница принну. Человек знал речь, но имел странный тягучий выговор. Хотя откуда было молодёжи распознать язык тияшш… В последний момент кого-то озарила мысль, что это, может быть, новый колдун. Огромный и столь же яркий заплечный мешок чужака конфисковали и оставили на хранение в летней хижине, вокруг которой часто вялилось на высоченных шестах мясо, прежде чем переправлялось наверх. Самому завязали глаза, чтобы не запомнил дорогу в поселение, и в таком виде предъявили старейшинам Гаддею, Тирунею и Аминии, которые допросили его.
Незнакомец – средних лет, ростом ниже любого из взрослых охотников, с волосами цвета затопленного дерева и серыми, будто полинявшими, глазами, вышел сам и без повязки, растирал запястья и моргал, глуповато, но победно улыбаясь. Выглядел он наивно-слабым, совсем несолидно рядом с мужчинами ашш, не охотник, нет. Такого стыдно бояться.
«Он не колдун. Это розиянин, а жена его – тияшш. Вы не ослышались. Ценнейшая половина племени наших врагов только имитировала обвал и свою гибель. Теперь они живут в долинах за горами, и вот такие, как наш гость, воспитывают их детей, а не мы, как хотелось бы. Что же, так лучше для нашего самолюбия. Они получили, что заслужили. Убивать этого человека нам нет смысла, потому что…»
Чудной розиянин, по имени Энтомолог, разрешил рассмотреть всем четырёмстам с лишним ашш странную коробочку, спасшую ему жизнь. Вроде ручного озерца, на дне которого не песок с корягами были, а их родные горы, как бы увиденные птицами. Люди узнали и реку Вея-ти, и озеро Ффан, и вершины Оати и Тиру, которые можно было, вот просто оторвав взгляд от чуда розийского потаённого искусства, увидеть наяву, с площади для собраний. А в озерце, когда розиянин постучал по инкрустировавшим его камешкам, называя это «маш-тап», вид укрупнился, и мутные, подрагивающие, проявились на полосе уступа Нами крыши домов. Вот тех, что рядом в двух шагах. Крыши ашш.
Розияне давным-давно знали, где живёт затерянный малый народец. И им дела до него не было. Розияне летали иногда над Ымкбат-Алцегорат именно в тех шумных тучах с нимбами, похожих на личинок стрекоз, чьё появление на небе неизменно вызывало у всего поселения взбудораженность чувств. И другие явления – летали они выше, были бесшумны, и почему-то гораздо страшнее казались - тоже, как позже объяснил Энтомолог, это их, розиян, собственность. Корнею эти существа напоминали всегда мёртвых птиц, торжественно плывущих в заводи небесного ручья, оставляющих за собой нехороший беловатый след.
И это ими, коварными розиянами, вероятное разорение полей, если рискнуть обустроить поля внизу, пророчил старейшина Оатир, возражая Ксаверу! Смешно. Не их маш-тап.
Энтомологу разрешили оставаться в их горах до десятого дня осени. Он был вынужден согласиться с тем, что странное дело, за которым принесла его нелёгкая сюда (только вдумайтесь! ловля бабочек), имеет смысл не дольше этого срока. Ему снова завязали глаза и препроводили вниз, проживать в той самой хижине, взяв обещание не трогать припасы.
«Этот мальчик будет приносить тебе еду. Он немой, так что лишнего о нас ты не узнаешь.»
Лето Корнея было загублено – не отлучиться далеко от Нами. В окрестностях давно выбран запас пожиры, года два надо выделить на восстановление. Заняться здесь нечем. Только землю наверх носить да еду для Энтомолога вниз. Корней робел в его присутствии и норовил улизнуть. Но однажды розиянин стал спрашивать его, где здесь можно порыбачить, достал непонятные, совсем не из прутьев, растущие на глазах удочки, разрешил их рассмотреть. Подмигнул – можешь ли закинуть крючок так, чтобы снять с шеста кусочек вяленого мяса, голодновато что-то мне… но смутился под взглядом мальчишки.
Человек тот, что усыплял у Корнея на глазах бабочек, был чрезвычайно болтлив. Он разговаривал даже наедине с собой, не заботясь о том, что на голос могут явиться опасные звери, которым хлипкие стены домишки не преграда. А качество собеседника тоже не имело значения. Он делал дела, комментируя каждую фазу. Ему нравилось шокировать аборигенов розийской речью, по-ашшски он говорил странными сочетаниями, так рядом слова не стоят. Корней слушал и наблюдал его, балансируя между отвращением и жгучим любопытством. Спустя годы он вспомнит и поймёт без труда множество розийских слов; это поможет ему.
Энтомолог расставил на притащенных из рощи чурбаках множество немыслимых предметов из своего бездонного мешка. То, что он делал с этими вещами, больше всего походило на ворожбу, как все дружно решили, на то самое похожее, должно быть, что колдуны творили, никогда не открывая взору людей. Слух о развлечении разошёлся, и в хижину наладился поток без спросу спускающихся с твердыни Нами детишек. Корней досадовал: он только что сообразил, что Энтомологу абсолютно всё равно, есть ли в хижине ещё кто-то, так что можно было бы потихоньку мастерить свои лодки прямо там же, в укрытии. Да хоть ночевать. Лодки теперь производились величиной с ладонь. Большую, для себя, Корней не дотянул бы отсюда до потока, что входит в большую речную сеть, которая уводит судёнышко почти в любое интересное место.
Эней быстро разогнал экскурсии своим авторитетом, запретил малышне и отсоветовал старшим ради праздного любопытства появляться в хижине. Ведь захоти этот странный человек, Энтомолог, узнать что-то, могущее навредить ашш, ему ничего не стоит развязать язык любому мелкому балбесу. Или даже почти взрослому – заболтает и потихоньку выспросит. Тогда гостя придётся убивать. А как не вернётся он к своим нечестивым соплеменником, так пойдут искать его в горах, благо дорогу чудесным образом всё равно знают, да захотят отомстить ашш…
Однако к Энтомологу в гости пристрастилась приходить Майя. Эней, конечно, сопровождал её, но напускал на себя вид телохранителя и строго молчал, будто бы безмерно презирая наблюдаемый непорядок. Розиянин же и ашшская девочка буквально «нашли друг друга». Майя не сказала бы лишнего про ашш, между тем перед розиянином притворялась такой солнечной любопытной дурочкой младше своих лет, что Энтомолог с неописуемым удовольствием, часами, без отрыва от своего колдовства с бабочками, отвечал на её бесконечные вопросы. Корней, сидящий в другом конце помещения, как отражение своего брата, не уставал удивляться тому, какие темы её интересовали. Он страдал от того, что сам не додумался бы спрашивать подобное. Кто бы мог подумать, что за фантазии у неё… Но интересно, на самом деле эти двое сами по себе морочат чудаку голову, или выполняют поручение старейшин?
Осенью Энтомолог ушёл, как и обещал, да прихватил с собой одну женщину. Никто не мог понять, когда они спелись, но удивлялись вкусу пришельца. (Корней знал, когда, да только его не спросили.) Беглянку громогласно осудили на всеобщем собрании и заочно посочувствовали её заведомо гибельной судьбе. Предательница народа. Так полагалось говорить, но на самом деле каждый догадывался, что толкнуло её на этот безумный шаг, добровольное изгнание. Некогда последний колдун сдержал слово, и среди детей ашш его отпрысков точно не было. Но и от своих мужей его жертвы – ни одна! – не родили. Кажется, по совершенно предсказуемой причине. Вероятно, дети этих мужей существовали, но воспитывались чужими жёнами, только об этом молчок. Тайна, покрытая мраком. За любую измену полагалось бы… А она, замужняя, была бездетна.
Но как она решилась?! Память подсказала, что это очень даже можно. Даже Корней, который вовсе не должен был помнить, так как в тот год его разум балансировал на грани темноты, теперь догадался, что парень, когда-то кричащий в лицо растерянной толпе, чтобы подавились своим равновесием, а он не хочет больше вариться в этом безумии и смиренно ждать, пока какая-нибудь баба не овдовеет, и вообще здесь больше не жизнь – это муж Лоовси. Он не отомстил за неё, он просто сбежал. К розиянам, больше некуда. Его провожали, как самоубийцу, а он оглядывался и бранился. Десять лет назад.
5.
@темы: жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом
:
. 
