Глава 10
1.
2., нач.
2., прод.
3., нач.
3., прод.
читать дальшеПить.
***
Где он оказался? Зачем она хранит этот хлам! Там был огромный, невероятно уродливый угловой шкаф. Множество неупорядоченных предметов на нём, и на другом шкафу, и на полу, и на стеллаже - типичная картина для многих старых квартир.
Эти наивные вещи, они, конечно, летопись семьи. Это семья Ерминии или каких-то давно уехавших жильцов?
Квартира - её наследство. Старшая сестра, когда обзавелась собственным жильём, отдала свою долю Эрми. Эрми не рассказывала о детстве. Глупец. Надо было настаивать. Надо было Евлалию расспросить.
Теперь разглядывай эти вещи и гадай, сколько влезет, с какими радостями и несчастьями каждая связана. Эта семья, если только была семья, жила очень небогато. Говорят, ничего случайного в доме не бывает, комната, чердак и подпол, как там пыталась втирать её знакомая гадалка, вроде как эго, супер-эго и тёмная сторона хозяина.
Ты по-настоящему не захотел узнать её – Эрми. То, чем восхищался, это тёмный сплав, чугунное дерево. Как известно, они очень редкие и ценные, но если прорастают близ жилья, их как можно быстрее уничтожают. Чугунное дерево растёт как трава, высасывая плодородие из почвы на гектар вокруг, а через несколько лет падает. Часто – на кого-то.
Что ты знаешь о мечтах Эрми? Кроме того, что она рассчитывает в ближайшем будущем стать главным администратором клуба? Это не цель. Деньги – не то. Она не гоняется за «толстыми кошельками», она, по её словам, не держит сбережения в банке, она как будто уверена, что работа всегда будет у неё и эта «отличная» зарплата (которой хватает на день текущий, но едва ли на непредвиденные обстоятельства). Куда она уезжала время от времени? Может ли быть, что она торгует наркотиками, какой-то контрабандой? Ну да, такое не спросишь.
По паспорту, который Эрми «случайно» оставила на очень видном месте, выходило, что ей двадцать исполняется в этом апреле. (Миша хотел информацией воспользоваться и сделать подарок какой-нибудь, но она смылась как раз, а вернулась точно в его день рождения и устроила ему праздник совершеннолетия.) Из этого выходило, что саму-то вопреки правилам приняли работать в клуб ещё до восемнадцати. Хотя не просто всё, говорили, что именно она привезла в Розию из путешествия по западным землям человека, который клуб основал. Что же она любит кроме своего дела? Кто же она такая?!
Пить. Солнце перемещается по стенам по мере вращения Земли. Сколько-то часов назад Миша растоптал эту «гордость». Он кричал и звал кого-нибудь на помощь, так как дело приняло угрожающий жизни оборот. Хоть жизнь и казалась конченной, сдаваться нельзя – пусть позор, пусть неопределённость, сначала выжить. Лучше презрение, чем родители, приезжающие на могилу. Только живой может всё исправить.
В соседней квартире глухая старуха. А больше на этаже, видимо, никого, люди на работе или в отпусках.
Окно в комнате сильно треснуто, газетами кое-как заклеено. Вот почему зимой было так холодно. Эта комната – угловая. Через улицу стоит похожий дом. Окна его верхних этажей, сколько Миша ни обращал внимания, всегда вечерами тёмные.
Он пытался раскачивать кровать, чтобы она стучала ножками в пол. И не смог. Чугунное дерево.
Слева от кровати второй предмет гарнитура, туалетный столик из модифицированного красного коралла, модного лет восемьдесят назад. Две вещи, которые Ерминии как раз стоило бы продать в случае внезапной нищеты. Зеркало тусклое только заменить. До него не дотянуться.
Он устал, от расстройства и жары уснул снова. И снова ничего не изменилось, когда проснулся от скрежета голубиных лапок по подоконнику… только все мысли переметнулись в область физиологического свойства. Слушал, как разговаривают внизу, на улице, люди. Приходят и уходят. Отъезжают машины. Шелестят деревья. Смех. Что-то разбилось об асфальт. «Сколько сейчас людей в городе кричат и не могут дозваться. Скольких людей пытают, а соседям за стеной не слышно. Сколько полезли на антресоли, упали и лежат без сознания, а ключей в их квартиру ни у кого. Сколько? Ну так я не в худшей по сравнению с их ситуации. Мне грех ныть. Мне всего лишь пить, есть и «совсем немножко» в туалет. И я всего лишь снова убил родителей».
Четвёртые часы, пятые века, шестая вечность и остановка времени. В прореху окна по ошибке влетают парашютисты-пушинки, застревают где попало и на его одеяле: странницы и пленник.
Долог летний день, а такие, перезагрузочные, когда снова свой путь за спиной не помнишь – и сверх всяких дольше.
Вот проходит день, так и жизнь пройдет. Но что-то тонко подменилось в атмосфере – близится вечер. Ещё несколько часиков, и станет прохладней.
«Видел не то, что надо? Хотят, чтобы пошёл на что-то? Хотят убить так, чтобы смерть определённым образом выглядела? Нет, всё сходится на том, что она меня наказывает.»
Читал он Ерминии вслух ту статью о нанотехнологиях – об «умных» материалах с фантастическими заданными свойствами? В которой наряду с машинами, которые не надо красить и мгновенным заращивателем ссадин приводились в пример и «шёлковые путы» - новый вид наручников, которые нейтрализуют всякого самого отчаянного арестанта и не позволяют ему причинить себе вред. Что бы он ни делал, снять мягкие жгуты, просто перекинутые через руки или ноги не сможет, даже стянуть с ног, если свободны руки! Какой бы физической силой или гибкостью ни обладал. И как бы ни дёргался, синяков на теле не останется. Таким образом, Миша должен быть даже польщён тем, что оказался испытателем эти самых мягких пут?!
… и мерещится ему наяву, как дверь, потрескивая, отворяется, и так входит осторожно она, будто боится укуса или ожога от взгляда.
«Ну, давай, входи, входи, не бойся. Я девочек не бью.»
Но что ты будешь делать, на лице неподражаемая горечь оскорблённой правоты, будто бы это она, обездвиженная, день напролёт ожидала неизвестно чего – расправы, шантажа, голодной смерти!
У Миши было время подготовиться к тому, как это случится и как он Ерминию (если её) встретит, но отвернуться не успел. В глазах так рябило, что Ерминия предстала зловещим силуэтом вроде призрака или духа… останавливается, преодолев опаску, над ним, и снова пульс зашкаливает от всколыхнувшейся надежды на свободу, глаза проясняются. Миша молчит. Очень трудно держаться флегматично, снова клаустрофобия и отчаяние – что-то будет, когда она повздыхает молча и уйдёт.
Он зажмуривается сильно-сильно – «посмотрела – и иди». Он боится заорать. «Теперь минуты ничего не решают. Не маленький, вытерплю. Уходи, Ерминия».
- Как ты… планировала выносить из квартиры моё тело? – тем не менее слышит он свой саркастический севший голос, - Это какой-то нерациональный способ убивать. А если бы меня услышали и прислали помощь? Или это была лотерея, рулетка?
Сидит на столике, перебирает бусы, молча думает о чём-то своём.
- Это ведь ты – владелица клуба?
Она пожимает плечами:
- Ну да. То есть, почти. Арх серьёзно болен, ему немного осталось.
«Эрми, Эрми, пусти в туалет, а? Или ты рассчитываешь как раз посмотреть на «знаменательное событие»?»
- Эрми, а зачем я тебе был?
- И сама не знаю. Я тогда хотела от скуки быстренько тебя уложить в постель да и отпустить к маме с папой не позже восьми, или когда там профессорским детям баиньки положено, а ты вдруг смог… захотел... немного… просветить и рассмешить.
«Не скажешь правду, значит, не нужно тебе это.»
- Эрми, мой папа – кандидат наук пока. Профессором был дед. Трудно запомнить?
- Мне это всё равно, я не знаю разницы. Я знаю между пьяницей и кандидатом в алкаши.
- Эрми...
- Да что ты меня всё «Эрми» кличешь, как собаку!!! Это я для тебя…
И запнулась. Помедлив, достала из-за пояса маленький пультик и нажала по очереди три кнопки на нём.
Каким чудом Миша поднялся, как, шатаясь, проплёлся мимо неё – непонятно.
Полчаса, не меньше, стоял под ледяным душем – был только первоосновный восторг выжившего организма, нервно-навязчивое желание смыть тошнотное послевкусие плена, замёрзнуть, очиститься как можно сильнее… вылил её редкий-элитный гель для душа на голову до капли, а выйдя, наконец, из ванной, не вытеревшись, обострившимся нюхом обнаружил углу прихожей большой бумажный пакет с едой (невиданное дело). Расхохотался. Зигзагообразной траекторией вернулся в комнату, плюхнулся на ненавистную кровать чугунного дерева.
- За еду – спасибо, я знаю, это ты мне принесла!
Эрми улеглась рядом – «сверни, если хочешь, мою лебединую шею. А лучше приласкай.»
Он брезгливо отстранился. Полуметровый багет катастрофически таял. А Ерминия говорила и говорила. Алкоголик, унижающий её, отбирающий заработанные подростком ползлаты… нищая одежда, над которой смеялись одноклассники, тарелки супа, налитые сердобольными соседками, сыновей которых она бескорыстно обнимала, чтобы прибить тоску… как поняла, что сбежать замуж, как Евлалия, сможет ох как нескоро, поэтому прямо с урока поднялась и ушла… в странствие. Это походило на сказание и эпос; приключения, выпавшие Ерминии, мифически укладывались в четыре года вместо десятка жизней, на который были рассчитаны.
Миша слышал выборочно – так жевал, что трещало за ушами, в пакете из коридора чего только вкусного не было. Вяло думал, что Эрми должно быть присочиняет на ходу – как можно спрятаться от таможенников в фуре, например? За границами она, не долго желая надрываться уборкой, упаковкой посудных губок на конвейере и тому подобным, применила всё, что дала ей природа. Жила как катись-трава, без документов, содержали её очарованные мужчины, иногда женщины. Много странных, опасных и загадочных встреч, и одна была такой, что Ерминия что-то о себе узнала. Значит, то и был смысл побега из дома отца, из этой самой квартиры. Вернулась, когда он по предсказуемой причине умер. Ерминии понадобилось несколько дней, чтобы развести по условиям брачного контракта родную сестру с мужем – человеком обеспеченным, но недушевным
и скупым, за что благодарная Евлалия отписала ей свою половину наследного жилища и с тех пор сёстры дружили, видясь раз-два в месяц.
А Миша всё ел, и смурь после эйфории росла в нём. Лень было искать связь между тираническим отцом Ерминии и её сегодняшним деянием, неинтересно. Он не торопился никуда – с дурными вестями незачем.
- У тебя был год, чтобы это рассказать мне, - заметил он, не глядя на Ерминию, - И будь я гадом, если бы ты стала хуже в моих глазах, если интересно. А если гордая и сочувствия не желаешь, могла бы промолчать и сейчас.
В опустевший пакет он побросал свои немногочисленные вещи. Надел чистые носки. Облачился в отглаженный костюм и начищенные ботинки, что сегодня тщетно дожидались его, и вышел из квартиры навсегда.
Только один миг любви – перед витриной музея. Что-то свыше коснулось краем крыла и шепнуло, что душа таит в себе нечто большее и удивительнейшее, чем то, что он о себе знал.
____________________________________________________
Последующий год стал вовсе не хуже – те же посиделки, концерты, соревнования и походы. Работой Миша больше не так разбрасывался, находя – с опытом – всё более оптимальную, а в конце концов и вовсе идеальную, чтобы в свободном режиме за компьютерами, коих завелось в комнате (в его детской комнате) сразу несколько. Жил как и жил, лишь без Ерминии, учился самостоятельно чему хотел – странное такое удовольствие. Всё ещё счастливое безвременье, когда пока можешь не по правилам. Однажды снова себя не узнал – кто этот крепкий загорелый человек с выгоревшими на солнце волосами? «Ну и тип!» - и подмигнув отражению, продолжил чистить зубы. Да замечать стал ещё, что родители, которым нет и сорока, стареют. Он не любил вспоминать, как прожил полосу беспросветного стыда. Как явился в университет и что-то пытался объяснить. Как почти два дня лежал в постели в апатии, а мама жалела его, полагая, что он переживает крах первой любви (Миша не возражал – она имеет право на какое-то объяснение). Как отец два месяца с ним не разговаривал, живя на даче.
Тайно от всех подавал документы в некий институт, куда был зачислен без запинки, в какой именно – говорить не стал никому. Посещал некоторое время лекции, после чего, убедившись в своей правоте, отчислился. Не хотел втянуться и пожать не ту судьбу. Родителям и не пытался доказывать, что не верблюд. Верблюд, ещё какой. «Может быть, через много лет вы поймёте, что мне обязательно нужно было проделать такой путь, да улыбнётесь…»
Приятным открытием было то, что никаких угрожающих психике царапин Ерминия после себя не оставила. Понял, что вообще очень хорошо к людям относится. Скажем, фигуры плохих как бы мельче, темнее и не бросаются в глаза. Друзья посмеивались: девушки тебя приглашают, а ты их — нет. Пусть, это не страшно, улыбался он в ответ друзьям. На отношения у него не было душевных сил, о чём предупреждал честно.
Он думал, что не раньше, чем станет студентом – а он должен, потому что больше всего хочет – не раньше, чем это произойдёт, найдёт себе настоящую пару. Она тоже будет учиться в НТУ и понимать как никто, чего это стоит, и будет, скорее всего, года на два младше.
Но к счастью, встретил Соню, не похожую на выдуманную правильную пару.
Ровно год назад.
читать дальшеОпять запустил «плёнку». Медленно. И правда… Хорошо, что не поддался этому порыву. И не воспитанность, не дисциплина в конце концов в том ему помогли. Просто нашёл. Ну как нашёл – всё на поверхности. Странности в том, что и как произносилось Соней.
Он анализировал разговор как текст, слово за словом, возвращался и проходил его фразами, блоками, связками. Не будучи филологом, делал это как программист, как математик. Просто как человек, привыкший вчитываться в бледно напечатанные маловразумительные методички редких авторов. И по тёмному полю текста, один за другим, плавно, как зубы дракона во вспаханной борозде, поднимались частые красные флажки. Они несли надписи «неправда», «тревога» и «у меня беда»… Отбрось нытьё, беда не у тебя – у неё.
Вот поэтому и мелькали «кадры» с нелепым солдатом, который не смог здесь прижиться. Если беда, если с Соней беда – душа прежде, чем оформить мысль, толкает бежать. С оружием в руках!
Для чего оружие? На кого? Ну как же, как только есть у срочника проблемы с девушкой, принято почему-то прихватывать в бега автомат - классика. Это как соломинка, за которую дезертир держится: покуда он с оружием, он мужчина, он прав, он повернёт время вспять и Землю тоже повернёт. Психология.
Никуда. Никуда физически прямо сейчас он не переместиться, хоть силой мысли, хоть невероятным везением. Соня за тысячу километров. Кроме поездов никакой транспорт из этого тупика цивилизации невозможен. И вертолётная площадка теперь пустует. Поездов не будет завтра, сегодняшний ушёл. До вокзала несколько километров пешком. Чтобы пустили в поезд, нужен билет и документ об увольнении. Вокзал – объект особого режима, как и весь город. Десятки километров через скалы и ледники с оползнями до следующего человеческого обитания.
Вспомнить фильмы про "суперпреступников", что разрабатывали план побега из тюрем? Помнить, что тебя будут ловить в каждой точке пути Агдь - Лесошишенск. А если невероятным везением прорвёшься, решишь Сонину проблему? Успеешь Соню выручить?
Думай. То, что там у Сони, началось не сегодня. Надо вспомнить все разговоры. Натянутых и странных – достаточно. Задавал вопросы, но она мастерски переводила стрелки. Почему сегодня? Последний срок чего-то или собрала решимость только что?
Держись. Проблем не бойся. Бежать не надо – благородное безумие неэффективно. Надо выяснять отсюда. Век информационных технологий. Войны тоже информационные, если что. Надо маму попросить побольше денег на телефон кинуть. Звонить всем, кому можно. И затаиться. Получая наряды, оставаться без связи – непозволительная глупость.
Миша снова достал телефон. Увидел, что пора заряжать его. Странно, ещё час назад уровень заряда был полным. Телефон лежит на ладони. Это Сонькин. Аккуратный, чёрный, без изысков - добротная "звонилка". Она им пользовалась два года, а раньше - её папа. Менять модели почаще в их семье когда-то не имели особой возможности. И Соня, вполне себе капризная модница, ходила с этим, не ропща. Соня, ты там сейчас едва ли довольна и счастлива. Но держись. Всё можно исправить, кроме смерти. Мы с этим погодим.
И, приткнув аппарат заряжаться в раздевалке, Миша быстрым шагом направился в спортзал.
Соня, Соня, СоняСоняСоняСоня – застучал об пол баскетбольный мяч.
конец главы 10
глава 11