Глава 14
1.
2. Ночная литература
читать дальшеСоне снились сны. Соня даже не могла сказать, в какой день они такие начались, но когда твёрдо решила принимать их как данность, ей стало спокойно, интересно смотреть их – и смотрение нанесло немало пользы. Быть может, каждый лесошишенец видит ночами свой параллельный мир, а разузнавать об этом так же бестактно, как уточнять, что у человека хранится под кроватью.
Соня не переставала восхищаться тем, какие пакеты информации шлёт ей в подарок неведомая сила. Так, проснувшись, она убеждалась, что знает в подробности сюжет какого-нибудь произведения – чаще всего приходили проза, стихи; очень радовали (более редкие) песни. Досадно, что нельзя школьную литературу своего мира так же за ночь усваивать, но всё равно, круто сие, словами не передать! А ещё открыла она, что порой, если достаточно сильно захочет, то получает «пакет» на заданную тему. Нет, не точно выверенную инфу, как если бы она сама искала материалы. Вообще никакой гарантии релевантности, сюрприз за сюрпризом. К тому же, труда стоило разобраться в реалиях того мира и разгадать значение чуть не половины слов, составлявших сновидческие тексты!
Часто ей сладко мечталось, как будет пересказывать всё это Мише. Уж она сумеет его убедить в том, что чудеса существуют. Но это не по телефону (хотя позволяла себе хулиганства, цитируя несуществующие строки). А тем временем тренировалась на кошках, на сестрёнках то есть. Две из них особенно ценили её талант рассказчицы (хоть и не вспомнили, что в своё Полувремя были даже её соавторами), и Соня щедро рассказывала Василисе и Наргизе сказки «другой Земли». Иногда сказки, иногда были, а то и страшные и непонятные истории. Что-то добавляя от себя. Это у неё получалось абсолютно непринуждённо.
«Я что-нибудь придумаю» - вот что она пообещала Нилуфар, когда та призналась ей в своих жизненных намерениях, будучи уверенной, что тайна умрёт с окончанием Полувремени. И теперь, когда память осталась при Соне, появилась возможность обещанное исполнять.
Легче сказать. Нилуфар наглухо зашторивалась от направленных на неё лучей умиротворяющих бесед. Она не тратила, как известно, время на то, чтобы спорить с доброжелательницей-Сонькой или хотя бы грубо посылать её. Просто слушала или уходила, по настроению. Иногда позволяла себе ироничный вопрос. Впору Соне было остыть, надеясь, что с годами дурь у Нилуфар рассосется сама. Но Соне представлялись ужасные вещи. Она и не заметила, как стала почти фаталисткой. Нилуфар и её история повисли угрюмой тучкой на небе её счастья. Поэтому каждый день Нилуфар получала смс с упорно-беспомощным «помню». Это стало для обеих чем-то вроде ритуала. Одни родственники желают друг другу доброго дня, иные плюются в качестве дружеского приветствия… а у этих стало так.
Однажды Соня загадала, чтобы ей приснились некие убедительные слова для Нилуфар. Наутро прокрутила в голове свой «улов» и осталась недовольна: несерьёзнейшая песенка про рыжеволосого мужчину, которого все уличали в убийстве собственного деда. Песенку земляне-штрих (как нарекла туземцев снов Соня) учили в детском саду, что свидетельствовало об изрядной кровожадности их нравов.
3. Минус на минус
читать дальше- Марьиванна Штефановна, я пришёл с вами поговорить.
Когда Мартын уверился в том, что обязан извиниться перед Марьиванной Штефановной, в некотором роде было уже поздно. После того, как был задержан, предположительно, при попытке приобрести взрывчатое вещество и провёл несколько часов в милиции, разъясняя, почему оказался на месте намеченной (пусть не им лично) противозаконной сделки; после того, как вопиющее происшествие стало известно общественности (родителям, педагогам, ученикам), идти и извиняться за ноябрьское выглядело бы как младенческий способ задобрить учительницу своим «я больше так не буду». Но ирония в том, что нет Мартыну необходимости в восстановлении доверия или в том, чтобы вымолить для себя снисходительное отношение, совсем нет. Один его экспрессивный поступок – демонстрация мыши – сгладил последствия другого - этой, будь она неладна, попытки закупиться тротилом! Потому что с той самой поры Марьиванна притихла так, как не подобает ни одному гражданину суверенного демократического государства, и, вопреки собственным принципам, не сделала ничего для исключения Мартына из школы! Нет, конечно, обстоятельства сложились так, что он остался чист перед законом, так как всего лишь «присутствовал и интересовался» (феноменальное везение; ему в милиции сказали, что лет сорок всего назад такие, как он, ставились на особый контроль, сейчас же он всего лишь "потенциальный злостный хулиган"). Но если бы Марьиванна Штефановна подсуетилась, его из школы вполне могли бы исключить. Только... она боялась его. Так сильно, как Мартын и не предвидел. Само собой, прекратились нападки на Эгле. Примечательно, что Мартын стал получать «четвёрки» независимо от качества своих работ, к доске его Марьиванна Штефановна перестала вызывать, и ещё никак не реагировала на опоздания. Жуткое дело, теперь она как будто зажимала себе рот, когда ловила себя на попытке сделать кому-либо замечание – как будто её в этот момент кусал внутренний цензор. И это не осталось незамеченным в классе никем… кроме Мартына.
Одноклассники посмеивались над принуждённой зажатостью Марьиванны и пародировали её затравленный взгляд, когда какое-никакое учительское порицание всё же выскакивало из её уст. Соня видела, что лично к ней отношение не изменилось – у учительницы не получается её игнорировать так же, как Мартына. Сужаются глаза, сжимаются пальцы, и во взгляде каждый раз (и как только не надоело!) проскальзывает неприкрытое раздражение – непонятно, но факт, только словесного комментария, как раньше бывало, не последует. Эгле же разглядела какой-то груз на сердце классной руководительницы, опасалась, что Мартын со своей мышью жестоко её обидел. Она лично подходила к ней, чтобы сказать об этом, но оба раза была пренебрежительно выпровожена при попытке извиниться. А Мартын… просто искренне забыл про то психологическое давление, которое Марьиванна Штефановна раньше пыталась на него оказывать, как будто никогда и не было угрозы конфликта, и даже в голову ему не приходило как-то пользоваться легко доставшейся ему властью над учительницей. Ведь так и должно быть, не так ли, чтобы ученики и учителя не ждали друг от друга подвоха? Но Эгле раскрыла ему глаза, и Мартын, поняв, что натворил, пошёл «расколдовывать» учительницу.
На столе перед той – он увидел заголовок – газета, раскрытая на статье, где перечислялись случаи за текущий год, когда по всей стране ученики унижали, доводили до суицида учителей, бросались на них с ножом либо провоцировали подобные нападения… реальные случаи, боль и заноза общества. Марьиванна склонилась над столом, шевелила губами, беззвучно проговаривая особенно задевающие моменты, и в глазах у неё стояли тоска и усталость.
- Ну вы даёте, это, значит, я для вас такой же гад, и вы ждёте от меня ножа в спину? - только и сказал Мартын, цапнув газету и пробежав глазами. Марьиванна замерла на стуле, как мышонок.
- Да поймите же… - он не мог придумать, как сказать, что не имеет, да и не имел никогда по-настоящему злых намерений, - Короче, лучше выбросьте это в мусорку и… я за других не ручаюсь, а сам никогда никого резать не стану.
Она молчала. Мартын понял, что лучше уйти. Нет, всё-таки, как тошно, когда тебя боятся!
- Марьиванн Штефановна, а вы теперь стали очень… э, робкой, что ли… послушайте, если вы не вспомните некоторые крутые слова, они вас сожрут, поверьте уж мне. Я имею в виду некоторых со товарищами. Они только и ждут, об кого когти вытереть. Просто предупреждаю…
От неловкости Мартын взъерошивал волосы пятернёй. Думал, как бы отступить.
- Пошёл вон, ты мне совершенно надоел! – сказала тогда Марьиванна почти прежним голосом, и ему сразу стало легче.
- Вот это другое дело! – обрадовался Мартын и пошёл вон.
На Наину (деяниями которой только что неуклюже прикрылся вместо того, чтобы озвучить собственную провинность) Мартын с известных пор глядел вскользь, как на какашку. Буркнул - по надобности, однажды лишь – через губу – «дура, занимайся своими делами». С ним, Эгле и Сонькой Наина обращалась соответственно, а прочие - на разные лады.
«Пусть это будет мой последний идиотский поступок. Зря Сонька доказывала мне, что я дурак с этим тротилом, и невозможно взорвать ихний коттедж безопасно – я и сам то и другое знаю. Но никто ничего лучшего не предложил, так ведь? А я дал бы им запасной вариант на крайний случай. Пусть это будет мой последний детский поступок. Теперь всё будет по-другому».
4.
1.
2. Ночная литература
читать дальшеСоне снились сны. Соня даже не могла сказать, в какой день они такие начались, но когда твёрдо решила принимать их как данность, ей стало спокойно, интересно смотреть их – и смотрение нанесло немало пользы. Быть может, каждый лесошишенец видит ночами свой параллельный мир, а разузнавать об этом так же бестактно, как уточнять, что у человека хранится под кроватью.
Соня не переставала восхищаться тем, какие пакеты информации шлёт ей в подарок неведомая сила. Так, проснувшись, она убеждалась, что знает в подробности сюжет какого-нибудь произведения – чаще всего приходили проза, стихи; очень радовали (более редкие) песни. Досадно, что нельзя школьную литературу своего мира так же за ночь усваивать, но всё равно, круто сие, словами не передать! А ещё открыла она, что порой, если достаточно сильно захочет, то получает «пакет» на заданную тему. Нет, не точно выверенную инфу, как если бы она сама искала материалы. Вообще никакой гарантии релевантности, сюрприз за сюрпризом. К тому же, труда стоило разобраться в реалиях того мира и разгадать значение чуть не половины слов, составлявших сновидческие тексты!
Часто ей сладко мечталось, как будет пересказывать всё это Мише. Уж она сумеет его убедить в том, что чудеса существуют. Но это не по телефону (хотя позволяла себе хулиганства, цитируя несуществующие строки). А тем временем тренировалась на кошках, на сестрёнках то есть. Две из них особенно ценили её талант рассказчицы (хоть и не вспомнили, что в своё Полувремя были даже её соавторами), и Соня щедро рассказывала Василисе и Наргизе сказки «другой Земли». Иногда сказки, иногда были, а то и страшные и непонятные истории. Что-то добавляя от себя. Это у неё получалось абсолютно непринуждённо.
«Я что-нибудь придумаю» - вот что она пообещала Нилуфар, когда та призналась ей в своих жизненных намерениях, будучи уверенной, что тайна умрёт с окончанием Полувремени. И теперь, когда память осталась при Соне, появилась возможность обещанное исполнять.
Легче сказать. Нилуфар наглухо зашторивалась от направленных на неё лучей умиротворяющих бесед. Она не тратила, как известно, время на то, чтобы спорить с доброжелательницей-Сонькой или хотя бы грубо посылать её. Просто слушала или уходила, по настроению. Иногда позволяла себе ироничный вопрос. Впору Соне было остыть, надеясь, что с годами дурь у Нилуфар рассосется сама. Но Соне представлялись ужасные вещи. Она и не заметила, как стала почти фаталисткой. Нилуфар и её история повисли угрюмой тучкой на небе её счастья. Поэтому каждый день Нилуфар получала смс с упорно-беспомощным «помню». Это стало для обеих чем-то вроде ритуала. Одни родственники желают друг другу доброго дня, иные плюются в качестве дружеского приветствия… а у этих стало так.
Однажды Соня загадала, чтобы ей приснились некие убедительные слова для Нилуфар. Наутро прокрутила в голове свой «улов» и осталась недовольна: несерьёзнейшая песенка про рыжеволосого мужчину, которого все уличали в убийстве собственного деда. Песенку земляне-штрих (как нарекла туземцев снов Соня) учили в детском саду, что свидетельствовало об изрядной кровожадности их нравов.
3. Минус на минус
читать дальше- Марьиванна Штефановна, я пришёл с вами поговорить.
Когда Мартын уверился в том, что обязан извиниться перед Марьиванной Штефановной, в некотором роде было уже поздно. После того, как был задержан, предположительно, при попытке приобрести взрывчатое вещество и провёл несколько часов в милиции, разъясняя, почему оказался на месте намеченной (пусть не им лично) противозаконной сделки; после того, как вопиющее происшествие стало известно общественности (родителям, педагогам, ученикам), идти и извиняться за ноябрьское выглядело бы как младенческий способ задобрить учительницу своим «я больше так не буду». Но ирония в том, что нет Мартыну необходимости в восстановлении доверия или в том, чтобы вымолить для себя снисходительное отношение, совсем нет. Один его экспрессивный поступок – демонстрация мыши – сгладил последствия другого - этой, будь она неладна, попытки закупиться тротилом! Потому что с той самой поры Марьиванна притихла так, как не подобает ни одному гражданину суверенного демократического государства, и, вопреки собственным принципам, не сделала ничего для исключения Мартына из школы! Нет, конечно, обстоятельства сложились так, что он остался чист перед законом, так как всего лишь «присутствовал и интересовался» (феноменальное везение; ему в милиции сказали, что лет сорок всего назад такие, как он, ставились на особый контроль, сейчас же он всего лишь "потенциальный злостный хулиган"). Но если бы Марьиванна Штефановна подсуетилась, его из школы вполне могли бы исключить. Только... она боялась его. Так сильно, как Мартын и не предвидел. Само собой, прекратились нападки на Эгле. Примечательно, что Мартын стал получать «четвёрки» независимо от качества своих работ, к доске его Марьиванна Штефановна перестала вызывать, и ещё никак не реагировала на опоздания. Жуткое дело, теперь она как будто зажимала себе рот, когда ловила себя на попытке сделать кому-либо замечание – как будто её в этот момент кусал внутренний цензор. И это не осталось незамеченным в классе никем… кроме Мартына.
Одноклассники посмеивались над принуждённой зажатостью Марьиванны и пародировали её затравленный взгляд, когда какое-никакое учительское порицание всё же выскакивало из её уст. Соня видела, что лично к ней отношение не изменилось – у учительницы не получается её игнорировать так же, как Мартына. Сужаются глаза, сжимаются пальцы, и во взгляде каждый раз (и как только не надоело!) проскальзывает неприкрытое раздражение – непонятно, но факт, только словесного комментария, как раньше бывало, не последует. Эгле же разглядела какой-то груз на сердце классной руководительницы, опасалась, что Мартын со своей мышью жестоко её обидел. Она лично подходила к ней, чтобы сказать об этом, но оба раза была пренебрежительно выпровожена при попытке извиниться. А Мартын… просто искренне забыл про то психологическое давление, которое Марьиванна Штефановна раньше пыталась на него оказывать, как будто никогда и не было угрозы конфликта, и даже в голову ему не приходило как-то пользоваться легко доставшейся ему властью над учительницей. Ведь так и должно быть, не так ли, чтобы ученики и учителя не ждали друг от друга подвоха? Но Эгле раскрыла ему глаза, и Мартын, поняв, что натворил, пошёл «расколдовывать» учительницу.
На столе перед той – он увидел заголовок – газета, раскрытая на статье, где перечислялись случаи за текущий год, когда по всей стране ученики унижали, доводили до суицида учителей, бросались на них с ножом либо провоцировали подобные нападения… реальные случаи, боль и заноза общества. Марьиванна склонилась над столом, шевелила губами, беззвучно проговаривая особенно задевающие моменты, и в глазах у неё стояли тоска и усталость.
- Ну вы даёте, это, значит, я для вас такой же гад, и вы ждёте от меня ножа в спину? - только и сказал Мартын, цапнув газету и пробежав глазами. Марьиванна замерла на стуле, как мышонок.
- Да поймите же… - он не мог придумать, как сказать, что не имеет, да и не имел никогда по-настоящему злых намерений, - Короче, лучше выбросьте это в мусорку и… я за других не ручаюсь, а сам никогда никого резать не стану.
Она молчала. Мартын понял, что лучше уйти. Нет, всё-таки, как тошно, когда тебя боятся!
- Марьиванн Штефановна, а вы теперь стали очень… э, робкой, что ли… послушайте, если вы не вспомните некоторые крутые слова, они вас сожрут, поверьте уж мне. Я имею в виду некоторых со товарищами. Они только и ждут, об кого когти вытереть. Просто предупреждаю…
От неловкости Мартын взъерошивал волосы пятернёй. Думал, как бы отступить.
- Пошёл вон, ты мне совершенно надоел! – сказала тогда Марьиванна почти прежним голосом, и ему сразу стало легче.
- Вот это другое дело! – обрадовался Мартын и пошёл вон.
На Наину (деяниями которой только что неуклюже прикрылся вместо того, чтобы озвучить собственную провинность) Мартын с известных пор глядел вскользь, как на какашку. Буркнул - по надобности, однажды лишь – через губу – «дура, занимайся своими делами». С ним, Эгле и Сонькой Наина обращалась соответственно, а прочие - на разные лады.
«Пусть это будет мой последний идиотский поступок. Зря Сонька доказывала мне, что я дурак с этим тротилом, и невозможно взорвать ихний коттедж безопасно – я и сам то и другое знаю. Но никто ничего лучшего не предложил, так ведь? А я дал бы им запасной вариант на крайний случай. Пусть это будет мой последний детский поступок. Теперь всё будет по-другому».
4.
@темы: книга 1, сны лесошишья, жизнь волшебная
-
-
03.06.2019 в 19:34-
-
04.06.2019 в 01:11