Глава 13
Чем это было
читать дальшеА дома наткнулась в гостиной на несколько открытых дорожных сумок. Дядя, сидя между ними, сосредоточенно чинил «молнию» плоскогубцами. В квартире стоял какой-то слегка возбуждённый гул. По отдельным взвизгам можно было догадаться, что малыши Павлина и Даня сегодня тоже счастливы.
- Мама? Она приехала?
Соня схватилась за край шкафа (так показалось это нереальным - и то, что уже сегодня в таком случае она примет и озвучит своё решение).
Лев поднял голову. В его лице было знакомое сфинксо-кошачье довольство.
- Нет, Сонь. Наши гости съезжают.
Соню охватило разочарование. А потом равнодушие. Но она, как полагалось в таком случае, поинтересовалась:
- Что-то случилось?
- Может быть, - заметно было, что Лев старается не улыбаться, - Может быть, кто-то поразмыслил о перспективах. К сожалению, это точно не моя сестра.
- Хм… а им есть, куда? Переехать?
- А им есть. Яну повезло, он нашёл квартирку в Прибрежном микрорайоне, почти где наш коттедж был, сняли. Мы поможем, конечно. Он вознамерился найти другую работу, кстати.
- Круто, - вырвалось у Сони против воли. Что-то ей стало не по себе, хотя куда дальше-то?
Она бы легла спать, но понимала, что в сутолоке ничего не выйдет. И пошла по квартире, чтобы хоть на пять минут отвлечься от себя.
Ян что-то втолковывал Данике, Даника отвечала со злостью. Это слышалось из их комнаты издалека. Соня поднялась к себе и с удивлением увидела, что Василиса и Наргиза тоже дома. Они сказали, что на двух этажах школы вырубилось электричество и несколько классов распустили по домам.
Соня увидела, как просияли сёстры, когда малыши завернули к ним на территорию.
- Иди сюда, - сказала Наргиза Павлинке, - Это тебе. Чтобы нас не забывали, когда уедете.
И вручила девочке коробку, которая сей же момент оказалась выпростана. Небольшие пёстрые игрушки раскатились-распрыгались по полу. Наргиза вздохнула.
- Даньке не давай в руки, - посоветовала Василиса, кивая на вторую такую же коробку из-под обуви, - Он их в тебя же запуляет, и всё.
- А ку-уклу!!! – грозно возопила Павлина, взглядом произведя ревизию подарков, - Отдай ту маленькую, с волосами!
- Нет, - спокойно ответила Наргиза, - Если очень-очень-очень хочешь, мой папа тебе такую же новую подарит. Свою ни за какое золото не отдам.
- А он не твой папа! Не твой папа!
- Лев тебе не папа, не папа! – заверещал в тон сестрице Данька, - Не твой и не Васькин! Вы никто! Вы не наши!
Соня почувствовала, как от злости всё плывёт… растерянно переглянулись Наргиза с Василисой, Наргиза молча собирает разбросанное, тщательно избегая прикасаться к детишкам, которые шли за ней хвостом, продолжая вопить в том же духе.
Соня поняла о себе: чуть-чуть ещё, и сделает что-то поганое. Зло – оно здесь, в ней, в её эгоизме. Например, оттаскает детей за волосы. Или пошвыряет им игрушки в лицо. Но они не виноваты, не сами такое придумали.
Соня решает уйти от беды подальше – берёт у Наргизы собранную коробку для Павлины, вторую, для Дани, идёт из комнаты.
С криками «отдай, моё!» дети бросились за ней, но Соня захлопнула дверь прямо перед ними. Даника, оказывается, уже перекочевала в гостиную. Сидела надутая и в растрёпанных волосах, Ян гладил её по спине. Лев предпочёл отмолчаться на обвинения. Соня подошла было к ним, чтобы передать игрушки в одну из сумок… и Ян поднял на неё глаза. Соня споткнулась. Тревога возобновилась.
- Всё в порядке, Соня, ты совершенно права, - негромко произнёс Ян, вставая и направляясь к двери, - Уедем.
- Я – права? – переспросила Соня, - В чём?
- В том, что мне следует поступать по-мужски и замечать, что вокруг происходит. Спасибо тебе.
Он вышел, а Соню накрыло понимание. Она вспомнила… нет, вспомнить не могла – ей просто, ударом внутри головы, открылось то, что было вчера вечером в девчачьей комнате, когда Ян уложил там детей спать, а Соня подозвала его на разговор.
Не помня себя, она поставила коробки на пол и выскочила прочь. Ужас и стыд шмыгнули за ней. Держась за стенку, она доплелась до гардеробной и там села вглубь любимого шкафа, под вешалками с одеждой.
Она восстановила вчерашнее слово за словом и узнала причину отъезда родственников Льва.
- Я убила… убила…
Теперь Соня слышит себя, в воспоминании, и её жжёт, как в первый миг, ад телефонного расставания с Мишей.
В голове зазвучали слова встревоженного Яна, который расспрашивал, что случилось.
В ответе голос Сони резко меняется – он особенный, недобрый.
- Хорошо, что вы здесь. Давно следовало с вами поговорить.
- Со мной? Всё в порядке?
- Не всё в порядке с вами.
- Я знаю, я скоро перенесу детей к нам…
- Выслушайте до конца, - перебила Соня, - Оглянитесь, вас вокруг ничего не напрягает?
- Напрягает? После Олмидонии? Ты о чём?
- Я скажу вам, как вижу ситуацию, а вы, если хотите, можете меня послать, стерву малолетнюю.
- Постой-ка, Соня, что за слова такие?!
- Никто, никто меня не просил говорить об этом! - предупреждает Соня подозрение, - Я только пять минут назад поняла, что нет смысла терпеть ваше безумное "сю-сю" каждый вечер и просыпаться по утрам на час раньше. Разумеется, это потому что я - эгоистка, а у остальных, как известно, ангельское терпение.
Ян неосознанно дёргает себя за прядь в бороде и беспокойно глядит на Соню. Возможно, сейчас он обнаружит мужскую властность, которой стеснялся с обожаемой Даникой, а нахалка, справедливо назвавшаяся «стервой», как раз заслуживает постановки на место. Но горящие глаза бледной Сони, возможно, наводят его на другие обстоятельства. Может быть, у неё температура, а он со своими крикунами… вот она и не выдержала.
Впрочем, это только догадки от созерцания его лица. Ни кванта агрессии или возмущения не исходит от этого человека со скорбными глазами.
Угол зрения Сони плавает – видимо, она немного отворачивается, смотрит по сторонам и вверх, моргает, лишь бы отогнать видение Мишки, который, наверное, не может очнуться после её подлого удара. Она не чувствует своей артикуляции, лица, тела, только потоки холодного воздуха со всех сторон.
И говорит Яну быстро-быстро, чтобы заговорить себя, затереть сгусток боли:
- Я знаю вашу с Даникой историю. Когда вы с детьми гуляете, она и Лев иногда громко вспоминают прошлое и, как правило, при этом срываются и громко орут друг на друга.
- Вот оно как... орут... Соня, что было, я знаю. Жаль, что тебе пришлось это слушать. Любому было бы неприятно. Но поступить иначе было нельзя.
- Дядя говорил, он очень жалеет, что взял на себя её опекунство, когда у погибли их родители. Он был гордый и уверен, что справится один, а любимой сестрёнке нечего делать в казённом доме. И работал почти круглые сутки, хотя как раз надо было куда-нибудь поступать.
- Верно. Да. Я всегда признавал, что он – герой-человек.
- Лев и сказал, что она вымотала ему все нервы, когда должен был учиться и личную жизнь налаживать... догадываюсь, что в восемь лет без родителей не сладко. Льва она поддерживать не хотела… истерики закатывала, один раз Лев даже побил её, потому что устал. Она тогда из дома сбежала в первый раз.
Ян отходит, отворачиваясь к зеркалу, чтобы подумать – его не заботит, что видно его отражение и вся работа мысли на лице соответственно.
- Он продолжал думать, что сам обязан справиться, что никто не должен знать, как ему трудно; постоянно искал её по всем притонам, всем подвалам, в жутких компаниях, по больницам и моргам, и так много лет. Возвращал, уговаривал, винил себя в её наркомании и алкоголизме.
- Лев сложный человек, - произносит Ян, - Он действительно не просил о помощи, считал, что никто не поможет. Даже от первой жены скрывал больную сестру, а когда она пришла требовать денег и устроила скандал, та жена сразу подала на развод… Я работал тогда со Львом. А ещё, когда Даника стала старше... молчал о ней. Что нравится. Хотел стать на ноги, чтобы было что им предложить.
- Она говорила, что ненавидит его, за то, что "заставил выйти замуж". За вас. Это же не секрет?
- Не совсем уж так было, Соня...
Яну тяжело всё это вспоминать. Даже забыл о том, что Соня имеет к нему какие-то претензии,
- Лев был готов запереть её в некую клинику без особых удобств для пациентов, что-то вроде тюрьмы, потому что был в отчаянии. Платил бы за то, чтобы за ней следили, кормили и не давали вредить себе – о лечении особом речи не было. На долгие годы, а то и навсегда. Ненавидел себя за это решение и… я подошёл к нему и сказал, что беру судьбу его сестры целиком и полностью на себя. Мы вдвоём, у них дома, пригласили Данику поговорить – и закатали в одеяло, только чтобы согласилась нас выслушать. Сказали, что либо будет моей женой и ляжет на год в известную клинику в Олмидонской столице, там лечат наркоманию практически наверняка, либо Лев запирает её в «полутюрьме» на родине навсегда.
Такое вот моё "объяснение в любви" было… Больше трёх лет пришлось лечить. Дети наши в той клинике и родились, правильно это или нет… Соня, так тебя беспокоит то, что ты живёшь под одной крышей с жестокими мужчинами и нехорошей женщиной? Осуждаешь?
- Нет, ваши нравственные качества меня не волнуют, - не задумываясь, жёстко отвечает Соня, - Я здесь живу на птичьих правах, и может быть, сама как человек не лучше вашей Даники.
- Что за «птичьи»? – возмущается Ян, - ты родственница, как и мы родственники.
- Он её боится, потому что она не изменилась. Он не хочет жить с ней в одном городе, понимаете? Даника тётю Варю понемногу изводит. Но если речь обо мне... так меня тошнит от вашей истерической жены и от ваших больных неврозами детишек. Должно быть стыдно, но мне вообще больше не стыдно. Вы были бы лучше, чем ваша жена, потому что спокойный человек, но вы слепой. Да. Я помню, что вам в Олмидонии пришлось пережить, вы - мученики, а я тварь, которая любит комфорт и не знает милосердия, живя на всём готовеньком. Давайте решать это. А давайте... хоть в шахматы сыграем что ли? Я проигрываю - сваливаю в Южностралию к папе с мамой, а вы передаёте этот разговор тёте и дяде, чтобы уяснили мой тайный сволочизм. Если вы проигрываете – берёте своих под мышку и уезжаете. Хотя бы до лета, когда я всё равно обязательно уеду. Я знаю, вы человек честный, поэтому, если согласитесь на мои условия и проиграете, то сделаете точно так, как я говорю сейчас. Но не бойтесь, мужчины обычно лучше в шахматы играют!
Ян темнеет лицом, уходит внутрь себя. Не говоря ни слова, он покидает поле зрения Сони. Но теперь она понимает, что далеко не ушёл, а сел возле корзины-колыбели. Время идёт. Соня лежит, как эмбрион. Ян сидит и думает.
- Ты абсолютно права, - говорит вдруг он, - Не надо никаких шахмат, правда... Спасибо, ты хоть пытаешься вернуть мне голову на место. Я сейчас скажу Данике, что уезжаем. Не сочти за слабость и неумение играть с судьбой в азартные игры.
- Что вы, это не слабость, а мудрость, - говорит Соня, - Я вас на самом деле уважаю. Спасибо.
Он чопорно кивает, уходит – человек, любящий свою жену, своих детей…
Так вот что было вчера… Это она, Соня, выгнала из дома, не принадлежавшего ей, четырёх человек, и не поняла этого. Думала ли она на самом деле так, как сказала Яну? Конечно, это были её тайные мысли. Сказала бы она их вслух, будучи в своём уме? Нет, правила приличия против таких откровений. Но это было. Соня нисколько не сомневается в реальности.
И тогда впервые закрадывается мысль, что тут вовсе не признаки сумасшествия.
И не её внутренняя злоба прорывается.
А есть ли она, злоба эта, откуда она?
Она поднимает горящее лицо и прислушивается к себе.
«Знаешь, совсем и не плохо, что они прямо сейчас уезжают. Подальше от этого непонятного зла. Это не трагедия даже. Живы-здоровы, будут жить, а значит, всё себе наладят, если договорятся.»
Соня закопалась в отделение шкафа, где стояли две большие коробки, по двадцать томов медицинской энциклопедии в каждой, наклеила на них по клейкому бумажному квадратику, надписала их:
«Моим друзьям Эгле и Мартыну. 17 апреля 6519 г.»
Они потом поймут.
конец главы 13
глава 14
Чем это было
читать дальшеА дома наткнулась в гостиной на несколько открытых дорожных сумок. Дядя, сидя между ними, сосредоточенно чинил «молнию» плоскогубцами. В квартире стоял какой-то слегка возбуждённый гул. По отдельным взвизгам можно было догадаться, что малыши Павлина и Даня сегодня тоже счастливы.
- Мама? Она приехала?
Соня схватилась за край шкафа (так показалось это нереальным - и то, что уже сегодня в таком случае она примет и озвучит своё решение).
Лев поднял голову. В его лице было знакомое сфинксо-кошачье довольство.
- Нет, Сонь. Наши гости съезжают.
Соню охватило разочарование. А потом равнодушие. Но она, как полагалось в таком случае, поинтересовалась:
- Что-то случилось?
- Может быть, - заметно было, что Лев старается не улыбаться, - Может быть, кто-то поразмыслил о перспективах. К сожалению, это точно не моя сестра.
- Хм… а им есть, куда? Переехать?
- А им есть. Яну повезло, он нашёл квартирку в Прибрежном микрорайоне, почти где наш коттедж был, сняли. Мы поможем, конечно. Он вознамерился найти другую работу, кстати.
- Круто, - вырвалось у Сони против воли. Что-то ей стало не по себе, хотя куда дальше-то?
Она бы легла спать, но понимала, что в сутолоке ничего не выйдет. И пошла по квартире, чтобы хоть на пять минут отвлечься от себя.
Ян что-то втолковывал Данике, Даника отвечала со злостью. Это слышалось из их комнаты издалека. Соня поднялась к себе и с удивлением увидела, что Василиса и Наргиза тоже дома. Они сказали, что на двух этажах школы вырубилось электричество и несколько классов распустили по домам.
Соня увидела, как просияли сёстры, когда малыши завернули к ним на территорию.
- Иди сюда, - сказала Наргиза Павлинке, - Это тебе. Чтобы нас не забывали, когда уедете.
И вручила девочке коробку, которая сей же момент оказалась выпростана. Небольшие пёстрые игрушки раскатились-распрыгались по полу. Наргиза вздохнула.
- Даньке не давай в руки, - посоветовала Василиса, кивая на вторую такую же коробку из-под обуви, - Он их в тебя же запуляет, и всё.
- А ку-уклу!!! – грозно возопила Павлина, взглядом произведя ревизию подарков, - Отдай ту маленькую, с волосами!
- Нет, - спокойно ответила Наргиза, - Если очень-очень-очень хочешь, мой папа тебе такую же новую подарит. Свою ни за какое золото не отдам.
- А он не твой папа! Не твой папа!
- Лев тебе не папа, не папа! – заверещал в тон сестрице Данька, - Не твой и не Васькин! Вы никто! Вы не наши!
Соня почувствовала, как от злости всё плывёт… растерянно переглянулись Наргиза с Василисой, Наргиза молча собирает разбросанное, тщательно избегая прикасаться к детишкам, которые шли за ней хвостом, продолжая вопить в том же духе.
Соня поняла о себе: чуть-чуть ещё, и сделает что-то поганое. Зло – оно здесь, в ней, в её эгоизме. Например, оттаскает детей за волосы. Или пошвыряет им игрушки в лицо. Но они не виноваты, не сами такое придумали.
Соня решает уйти от беды подальше – берёт у Наргизы собранную коробку для Павлины, вторую, для Дани, идёт из комнаты.
С криками «отдай, моё!» дети бросились за ней, но Соня захлопнула дверь прямо перед ними. Даника, оказывается, уже перекочевала в гостиную. Сидела надутая и в растрёпанных волосах, Ян гладил её по спине. Лев предпочёл отмолчаться на обвинения. Соня подошла было к ним, чтобы передать игрушки в одну из сумок… и Ян поднял на неё глаза. Соня споткнулась. Тревога возобновилась.
- Всё в порядке, Соня, ты совершенно права, - негромко произнёс Ян, вставая и направляясь к двери, - Уедем.
- Я – права? – переспросила Соня, - В чём?
- В том, что мне следует поступать по-мужски и замечать, что вокруг происходит. Спасибо тебе.
Он вышел, а Соню накрыло понимание. Она вспомнила… нет, вспомнить не могла – ей просто, ударом внутри головы, открылось то, что было вчера вечером в девчачьей комнате, когда Ян уложил там детей спать, а Соня подозвала его на разговор.
Не помня себя, она поставила коробки на пол и выскочила прочь. Ужас и стыд шмыгнули за ней. Держась за стенку, она доплелась до гардеробной и там села вглубь любимого шкафа, под вешалками с одеждой.
Она восстановила вчерашнее слово за словом и узнала причину отъезда родственников Льва.
- Я убила… убила…
Теперь Соня слышит себя, в воспоминании, и её жжёт, как в первый миг, ад телефонного расставания с Мишей.
В голове зазвучали слова встревоженного Яна, который расспрашивал, что случилось.
В ответе голос Сони резко меняется – он особенный, недобрый.
- Хорошо, что вы здесь. Давно следовало с вами поговорить.
- Со мной? Всё в порядке?
- Не всё в порядке с вами.
- Я знаю, я скоро перенесу детей к нам…
- Выслушайте до конца, - перебила Соня, - Оглянитесь, вас вокруг ничего не напрягает?
- Напрягает? После Олмидонии? Ты о чём?
- Я скажу вам, как вижу ситуацию, а вы, если хотите, можете меня послать, стерву малолетнюю.
- Постой-ка, Соня, что за слова такие?!
- Никто, никто меня не просил говорить об этом! - предупреждает Соня подозрение, - Я только пять минут назад поняла, что нет смысла терпеть ваше безумное "сю-сю" каждый вечер и просыпаться по утрам на час раньше. Разумеется, это потому что я - эгоистка, а у остальных, как известно, ангельское терпение.
Ян неосознанно дёргает себя за прядь в бороде и беспокойно глядит на Соню. Возможно, сейчас он обнаружит мужскую властность, которой стеснялся с обожаемой Даникой, а нахалка, справедливо назвавшаяся «стервой», как раз заслуживает постановки на место. Но горящие глаза бледной Сони, возможно, наводят его на другие обстоятельства. Может быть, у неё температура, а он со своими крикунами… вот она и не выдержала.
Впрочем, это только догадки от созерцания его лица. Ни кванта агрессии или возмущения не исходит от этого человека со скорбными глазами.
Угол зрения Сони плавает – видимо, она немного отворачивается, смотрит по сторонам и вверх, моргает, лишь бы отогнать видение Мишки, который, наверное, не может очнуться после её подлого удара. Она не чувствует своей артикуляции, лица, тела, только потоки холодного воздуха со всех сторон.
И говорит Яну быстро-быстро, чтобы заговорить себя, затереть сгусток боли:
- Я знаю вашу с Даникой историю. Когда вы с детьми гуляете, она и Лев иногда громко вспоминают прошлое и, как правило, при этом срываются и громко орут друг на друга.
- Вот оно как... орут... Соня, что было, я знаю. Жаль, что тебе пришлось это слушать. Любому было бы неприятно. Но поступить иначе было нельзя.
- Дядя говорил, он очень жалеет, что взял на себя её опекунство, когда у погибли их родители. Он был гордый и уверен, что справится один, а любимой сестрёнке нечего делать в казённом доме. И работал почти круглые сутки, хотя как раз надо было куда-нибудь поступать.
- Верно. Да. Я всегда признавал, что он – герой-человек.
- Лев и сказал, что она вымотала ему все нервы, когда должен был учиться и личную жизнь налаживать... догадываюсь, что в восемь лет без родителей не сладко. Льва она поддерживать не хотела… истерики закатывала, один раз Лев даже побил её, потому что устал. Она тогда из дома сбежала в первый раз.
Ян отходит, отворачиваясь к зеркалу, чтобы подумать – его не заботит, что видно его отражение и вся работа мысли на лице соответственно.
- Он продолжал думать, что сам обязан справиться, что никто не должен знать, как ему трудно; постоянно искал её по всем притонам, всем подвалам, в жутких компаниях, по больницам и моргам, и так много лет. Возвращал, уговаривал, винил себя в её наркомании и алкоголизме.
- Лев сложный человек, - произносит Ян, - Он действительно не просил о помощи, считал, что никто не поможет. Даже от первой жены скрывал больную сестру, а когда она пришла требовать денег и устроила скандал, та жена сразу подала на развод… Я работал тогда со Львом. А ещё, когда Даника стала старше... молчал о ней. Что нравится. Хотел стать на ноги, чтобы было что им предложить.
- Она говорила, что ненавидит его, за то, что "заставил выйти замуж". За вас. Это же не секрет?
- Не совсем уж так было, Соня...
Яну тяжело всё это вспоминать. Даже забыл о том, что Соня имеет к нему какие-то претензии,
- Лев был готов запереть её в некую клинику без особых удобств для пациентов, что-то вроде тюрьмы, потому что был в отчаянии. Платил бы за то, чтобы за ней следили, кормили и не давали вредить себе – о лечении особом речи не было. На долгие годы, а то и навсегда. Ненавидел себя за это решение и… я подошёл к нему и сказал, что беру судьбу его сестры целиком и полностью на себя. Мы вдвоём, у них дома, пригласили Данику поговорить – и закатали в одеяло, только чтобы согласилась нас выслушать. Сказали, что либо будет моей женой и ляжет на год в известную клинику в Олмидонской столице, там лечат наркоманию практически наверняка, либо Лев запирает её в «полутюрьме» на родине навсегда.
Такое вот моё "объяснение в любви" было… Больше трёх лет пришлось лечить. Дети наши в той клинике и родились, правильно это или нет… Соня, так тебя беспокоит то, что ты живёшь под одной крышей с жестокими мужчинами и нехорошей женщиной? Осуждаешь?
- Нет, ваши нравственные качества меня не волнуют, - не задумываясь, жёстко отвечает Соня, - Я здесь живу на птичьих правах, и может быть, сама как человек не лучше вашей Даники.
- Что за «птичьи»? – возмущается Ян, - ты родственница, как и мы родственники.
- Он её боится, потому что она не изменилась. Он не хочет жить с ней в одном городе, понимаете? Даника тётю Варю понемногу изводит. Но если речь обо мне... так меня тошнит от вашей истерической жены и от ваших больных неврозами детишек. Должно быть стыдно, но мне вообще больше не стыдно. Вы были бы лучше, чем ваша жена, потому что спокойный человек, но вы слепой. Да. Я помню, что вам в Олмидонии пришлось пережить, вы - мученики, а я тварь, которая любит комфорт и не знает милосердия, живя на всём готовеньком. Давайте решать это. А давайте... хоть в шахматы сыграем что ли? Я проигрываю - сваливаю в Южностралию к папе с мамой, а вы передаёте этот разговор тёте и дяде, чтобы уяснили мой тайный сволочизм. Если вы проигрываете – берёте своих под мышку и уезжаете. Хотя бы до лета, когда я всё равно обязательно уеду. Я знаю, вы человек честный, поэтому, если согласитесь на мои условия и проиграете, то сделаете точно так, как я говорю сейчас. Но не бойтесь, мужчины обычно лучше в шахматы играют!
Ян темнеет лицом, уходит внутрь себя. Не говоря ни слова, он покидает поле зрения Сони. Но теперь она понимает, что далеко не ушёл, а сел возле корзины-колыбели. Время идёт. Соня лежит, как эмбрион. Ян сидит и думает.
- Ты абсолютно права, - говорит вдруг он, - Не надо никаких шахмат, правда... Спасибо, ты хоть пытаешься вернуть мне голову на место. Я сейчас скажу Данике, что уезжаем. Не сочти за слабость и неумение играть с судьбой в азартные игры.
- Что вы, это не слабость, а мудрость, - говорит Соня, - Я вас на самом деле уважаю. Спасибо.
Он чопорно кивает, уходит – человек, любящий свою жену, своих детей…
Так вот что было вчера… Это она, Соня, выгнала из дома, не принадлежавшего ей, четырёх человек, и не поняла этого. Думала ли она на самом деле так, как сказала Яну? Конечно, это были её тайные мысли. Сказала бы она их вслух, будучи в своём уме? Нет, правила приличия против таких откровений. Но это было. Соня нисколько не сомневается в реальности.
И тогда впервые закрадывается мысль, что тут вовсе не признаки сумасшествия.
И не её внутренняя злоба прорывается.
А есть ли она, злоба эта, откуда она?
Она поднимает горящее лицо и прислушивается к себе.
«Знаешь, совсем и не плохо, что они прямо сейчас уезжают. Подальше от этого непонятного зла. Это не трагедия даже. Живы-здоровы, будут жить, а значит, всё себе наладят, если договорятся.»
Соня закопалась в отделение шкафа, где стояли две большие коробки, по двадцать томов медицинской энциклопедии в каждой, наклеила на них по клейкому бумажному квадратику, надписала их:
«Моим друзьям Эгле и Мартыну. 17 апреля 6519 г.»
Они потом поймут.
конец главы 13
глава 14
@темы: книга 2, жизнь волшебная, вихрь над городом