Глава 13
Безводная страна
читать дальшеВетер. Он досушивает обгоревшую кожу, а когда его нет, кожа горит сама по себе, и хочется, чтобы ветер, пусть горячий, огладил её, согнал беспрерывных насекомых. Мешок за плечами прикрывает спину от лучей (а вечером чуть-чуть от холода), но грубая ткань её натирает. От подложенного между ними листа вроде лопуха сыпь и зуд. Больше экспериментировать с растениями не хотелось. Но забыть о том, что не мылась - уже сколько? – сколько они идут дней? – не получается. Еще не всё равно. «Как удачно меня надоумило подстричься после драки с Наиной. Мне мерещилось, что волосы несут память об осквернении моей души и что поэтому я недостойна таких длинных и красивых. Что-то древнее мне причудилось. Но может быть, кто-то свыше знал, что мне придётся так скоро идти по лесам неизвестно где, и подсказал, что с длинными волосами будет совсем нехорошо? Без расчёски-то… Но гляди, через недельку как раз подойдёт забота «почище» и сучков в волосах, и заложенного носа, и пузырей на губах, и даже туалета без бумаги. Дотянешь до этой поры? Будет весело». Соня спрашивала, сколько дней они идут, и слышала от Мартына, что она сегодня интересовалась уже несколько раз. Потом отвечал всё-таки – двадцать седьмое апреля… двадцать девятое… По своему или по Сониному времени?
Соня и представить не могла, настолько тяжело будет. Мартын сказал: у тебя простая задача. Просто идти. Не бежать, не отжиматься, не поднимать тяжести. Идти пешком и даже не слишком быстро. Но день за днём она захлёбывалась усталостью. "Теперь я знаю, чем гордится Нилуфар. Моя разминка в спортзале сравниться не могла с её нагрузками." Зато теперь, в пересчёте на Сонины ресурсы – где-то близко. Когда нельзя остановиться и сесть, нет, можно, но внутренний набат не позволит, он понукает и когда сердце еле тянет, а признаться, что тебе не под силу это – «просто иди» - стыдно. Тело бренно, разум ему под стать, даром, что пятнадцать тебе только. Миллион точек дискомфорта, эти воротца разрушения оторвавшегося от материнского корабля цивилизации человеческого существа.
Больше не пытались готовить ночлег, падали, где застигала темнота, приваливаясь к очередному дереву. С дерева тоже могла спуститься опасность, но они научились ценить иллюзию защиты, когда хотя бы за спиной есть некая твердь. И кто-то один, так само собой выходило, при этом не спал. Когда сбывалась Сонина мечта рухнуть и перестать думать и чувствовать, терзающая весь немыслимо длинный день, древняя, животная часть мозга упорно расставляла тревожные маячки, регистрирующие такие звуки, которые раньше не воспринимались ухом, будившая несмотря ни на какие уговоры позднейшей, пофигистичной надстройки. И после очередной тревоги все камни, шишки, иглы поверхности земли перелепляли тело под себя, становясь заметными и важными. В сумерках, задолго до ободряющей тёмной синевы предрассветья, после долгих увещеваний Соня поднималась, вся обстрелянная мелкой дробью боли в спине, шее, мышцах – болью везде и от всего, но выбирать между разминанием тела и добычей росы не приходилось. Одним утром крупных листьев или клонящихся травин они с Мартыном не встретили вовсе, и только душ с мелких иголок непонятного кустарника жестоко осмеял их жажду. Соня с Мартыном по очереди промокали эти иголки платком, выжимали скудную влагу в себя. После этого Соня, опомнившись, вернула Мартыну его шерстяную футболку, которую он заставил её надеть ночью.
Тот день был особенно тяжёлым.
Ни капельки дождя не выпало за все времена пути, не попалось ни ручья, ни озера, ни болотца, хотя ландшафт менялся день ото дня и растительность в нём менялась, поражая сочными формами. Чем-то да должна была питаться она. Лес продолжался лесом, но чередовался причудливыми лоскутами гигантских и обычных, хвойных и лиственных деревьев, долгих кустарников и травяных полян, ровных и бугристых, моховых и цветочных настилов. Узнаваемое мешалось и путалось с чем-то почти экзотичным, хотя те жалкие десятки километров не могли увести попаданцев в другие климатические пояса. Здесь было на что посмотреть, только Соня шла одурманенная усталостью. Поле её зрения ограничивалось только спиной Мартына в нескольких метрах перед ней: он прошёл эти метры, значит, можно и ей. Мартын часто останавливался, чтобы осмотреться, прислушаться и бросить в подозрительную зону один из мелких камешков, что набрал в карманы.
У Сони глубоких карманов не было. Мешок с крупой изначально заполнился наполовину, но своё сокровище, телефон, который никогда не зазвонит, она держала за поясом. Часто - в руках. Ночью, чтобы было теплей. Днём, когда не хватало воздуха от зноя. Телефон Соня для надёжности привязала к штанам толстой ниткой, выдернутой из лямки.
Чьи были на ней штаны спортивного рода, надетые в спешке, Соня так и не поняла. Ей маловаты, а сестрёнкам чуть большеваты были бы. Но как-то незаметно перестали они стеснять движения: видимо, плотная трикотажная ткань растянулась.
Еда. Весь Сонин мир, как ни странно, цементировался тем, что в нём были разбросаны источники пищи. Просто она не знала этого секрета. Всё стало очевидным сейчас, когда голодные видения художественно оформлялись в виде волнующих воспоминаний. Эти картинки поверх затуманенного лесного пейзажа возникали без натуги, и Соня, как тайный режиссёр, похваляла кого-то за их яркость и продуманность. Им не могло противостоять даже понимание, что где-то Эгле, если жива, без сомнения страдает намного сильнее.
В мире, где Соня родилась, было всегда много еды. Это давало её радости жизни такие дополнительные возможности, как быть стройной малоежкой и с удовольствием презирать обжор, особенно ровесниц. Особенно в школе, где мама не увидит и не сделает замечание о том, что нехорошо людей унижать и обижать. Сказать «подруге», что семечки в кармане – «не аристократично». Странно глянуть на того, кто ест на переменке пирожки из буфета. Красиво отказаться от конфеты. Не есть на ночь – честно не есть, потому что удовольствие сказать кому-то об этом – большее. И не понимать, что делают люди на кухне, когда готовят. Не перекусывать, зато чуть позже сидеть за красивым столом, радоваться, что мама и папа рядом и не заняты одновременно, правда, редкость это!
Ещё пришли новые краски. Миша с особым пристрастием уважал «поесть», но это вызывало отчего-то дикую нежность. Всё, что он делал, одухотворяло мир, по-своему, необычно, всё лучше и лучше для проживания, меняло его. И значит всё, что Миша ел, передавало ему энергию для этой доброты. Силу для её, Сони, защиты. Что-то надёжное было в том, что он никогда не забывал накормить и её, и друзей, и маму на кухне подменить. В том, как он выбирал посуду в гипермаркете, катая Соню на запятках тележки – даже такое было. Еда и лакомства! Сколько их было, а Соня отвергла. Завтрак в постель хотел приносить, но ей не хотелось. Кафе, попадавшееся на прогулке – «зайдём, конечно», но десерт остаётся на тарелке, а Соня смеётся и ласкается. Не аристократично, но так хочется видеть зависть за соседними столиками. Мишкин друг один был кондитером, и, когда их много собиралось в уютно-неряшливой подчердачной квартире, приносил зефир или готовил на глазах у всех пирожные, которые в считанные секунды разбирались восторженной компанией, и ни одна девушка не заикалась про диету. Но Соня улыбалась и отказывалась. Ей было достаточно запаха – и чувствовать себя невесомой. Под любимым крылом.
Мамина кухня. Тёти Вари кухня. В гостях кухня. Ярмарочный воздух, леденцово-коричный. Оливки и корнишоны. Красные луковички, морковинки из земли, бусы из редисок. Листья салата со вкусом орехов. Лещина и абрикосовые косточки. Смородина чёрная – смородина красная – смородина белая. Белая кислая, но пахнет мёдом. Соня выкладывает из них дорожки, мозаики, мандалы, венчая крыжовинами красно-зелёного таинственного стекла (точно такой фактуры видела бочонок на пыльной антресоли у Мишкиной мамы). Вот книга без конца и начала, найденная на даче друзей родителей, среди растопки. Соне везёт на такие престранные истории, которые не обрываются в ней много дней и даже лет, проникают в сны, сказки из ниоткуда, чьих авторов не узнает никогда, хоть и ищет по специфическим словам в интернете. И между страницами – чей-то гербарий, листики, отпечатавшиеся на злоключениях героев, от которых (...ключений) восторженно зашевеливаются волосы, и листики тоже не идентифицировать потом по памяти, так как попросить себе эту старую книгу Соня постеснялась и жалеет до сих пор… только веточка укропа знакома, вот так ботаническая редкость, но она пахнет, так пахнет, и супом, что будет на этой даче к обеду, и летней землёй. Окрошка с мясными крошками. Кефир, его нежные лактобактерии, ах ты, плотоядная! Кубик масла кто-то без спроса бросил ей в кашу. Торт, просто торт. И фрукты горками на рынке, куда с мамой приходилось иногда ходить. Соне было бы скучно там, но можно впитывать цвета и отметины, слагать мысленно из элементарных яблок и груш планетарные системы. Горошек, креветки, мягкий сыр. Кофе, картошка, картошка-пирожное, приторный лимонад, драже (которые вместе с заколками продаются), сырые кабачки, сметана и компот. Замороженная цветная капуста, кукуруза, сваренная и проданная на краю поля. Сервелат. Жареная камбала. Вареники, пельмени и что-то громоздкое, неприятное в морозилке… Еда – это красиво. Она сияет изломами и блестит прожилками, её запах соответственен форме, а форма – вкусу. Всё важно и всё недосягаемо, но может, мысль материальна, и вот та сладкая-пресладкая груша с подпорченным бочком сейчас окажется у Сони в руке? А почему подпорченная? Потому что целая и спелая – это слишком хорошо. Соне не надо ведь многого. Только семечки из карманов тех девочек, над которыми посмеивалась. Или сто грамм пряжи лапши, называемой «бомж-пакетом», никогда не пробовала, но вкусно наверняка! Пряности и капля масла из прилагаемых пакетиков. Сладких хлопьев. Карамелек. Майонезу, и можно без ложки. Буду чипсами вычерпывать! А если нельзя, то я согласна и на картофельные очистки. И на тухлых снетков.
Кто придумал, что еда может быть «мусорной», а калории – «пустыми»? Еда – это жизнь. Это любовь.
Были недолгие кусочки времени, когда Соня вполне просыпалась, начиная чувствовать некоторый подъём. Это состояние, когда боль в мышцах определялась как терпимая, не жгучая, вполне обычная, а ноги не грозились отказать. Если при этом путь лежал довольно ровный, совсем неплохо, и солнце некоторое время, уже ранее согрев после ещё одной ночи, ещё не пекло. Тут и насекомые почти не надоедали. Однажды Соня услышала свой голос, и подивилась, какую глупость её голос спросил:
- Мартын, а почему, ты говорил, эти брюки у тебя - «счастливые»?
Счастливые красные штаны приобретали все больше отметин испытаний и лишений. И каждый раз, когда их хозяин проделывал свой смертельный, но необходимый номер – забирался на дерево-многоэтажку – протирались в определённых местах. Но Мартын ни на чём связанном со своим физическим состоянием не заострял внимания. Он сидел под очередным деревом неподвижно, как брат ему, только учащённое дыхание выдавало перегрузку. И вдруг поднимался, так, будто останавливался на минуту здесь – посреди пикника на природе – вынимал воткнутый в землю зубчатый великанский нож, цеплял его к поясу шнурком (второй разрезал пополам, этой длины тоже хватало зашнуровать ботинки). И с видимой лёгкостью отправлялся дальше. Соня, через силу, следом.
- А, ну так я в них побеждал.
Временем позже он ответил и на другой Сонин вопрос.
- Когда я был в первом-втором классе и мне не хотелось в школу, я мог по своей воле заболеть. Не симулировать, а по-настоящему. Потом я стал делать наоборот: когда я болел, а какие-то соревнования или просто не хотелось дома лежать, то просто отключал болезнь. Или усталость. Чтобы сделать, что надо. Это легко, когда действительно нужно.
Соня понимала. Самовнушение, аутотренинг, известный феномен. Только для того, чтобы себе помочь, воспользоваться тем же не могла, знала. С её грузом на совести - не для неё, не получится. Ну а Мартыну только так и можно. Его внутренний реактор – это злость и любовь. Они первозданно сильны.
«Я горжусь, что знаю тебя. А сказать об этом нельзя».
- Не ступай расслабленными ногами. Споткнёшься – подвернёшь. Это не асфальт, - сказал Мартын.
__________________________________
- Ладно. Я вижу. Вон там, под корнем садимся, отдыхаем.
Дневные привалы он использовал для того, чтобы понемногу стачивать неудобный для держания пластмассовый обломок рукоятки со своего универсального ножа. Зернистые каменные глыбы попадались на пути нередко. Соня смотрела на этот тяжёлый в предложенных обстоятельствах труд и предлагала железку бросить. Она сама до того вызывалась помочь нести нож – Мартын не возражал и просто вручил. Чтобы через считанные минуты забрать обратно, когда Соня выдохлась. Также на этом счастливо оборвались мучившие её бесплодные мечты о разных необходимых вещах вроде палатки, посуды, оружия, средств гигиены: Соня представила, как несёт на себе минимум десять кило, и никакая польза несомого не искупает беспрестанного давления на плечи и ноги и всё тело.
Хватило бы бутылки с чистой водой, тёплой одежды и немного еды… фонарика, компаса, зажигалки… телефонной сети… машины…
Это невыносимо.
- Он из анклава Шийаш, это на розийских картах так обозначено, а они сами, видимо, называют своё место «Высотное поселение Нами-Аттала-Шийашш» или как-то так.
- Это в какой стране?
- Это в Розии. Ты же видел – на нём форма нашей армии… Мишка в такой же ходит.
- Думаешь, дезертировал?
- У него точно были на это причины.
- Он так сказал?
- Нет, я же примерно всё передала, что сказал. Он слова и окончания путает, розийский – не родной.
Всё дословно Соня и не думала пересказывать. Ведь в запале она не самое красивое предложение Корнею сделала, а признаться в таком – увольте.
- Слушай… ты и он в одной большой яме, так? Сонь, он ничего такого не хотел, а? Если что – я бы ни одной девчонке не пожелал.
- Оо… он странный был, но соображал. Сам сразу сказал, чтобы я его не боялась, так как у него на родине… есть специальное наказание для… несдержанных. Их... шлют добывать камень для всего края. Я так поняла, если там мало людей, то есть, тому наказанному пришлось бы своими силами каждого соседа и знакомого то ли камнем для строительства обеспечить, то ли отвезти эти битые камни в город и продавать за всех, фиг знает. По-моему, это вполне наказание. Но так как Корней очень далеко от своих соотечественников, он просто… просто моральный императив у него.
- Точняк, императив, да.
- …его заставили делать то, что делает, это факт. Мне даже страшно придумать, каким способом. Как минимум шантажировали жизнью девушки по имени Майя. Если мы дойдём… ну я не знаю даже. Смотри, нас ведь тоже могут заставить летать в разных направлениях. Или управлять техникой, которую мы в глаза не видели. Ты же сам сказал, что он как бы не умел мотоцикл водить сначала… у него, наверное, электроды в мозгу – я слышала о таких экспериментах, официально разрабатываются в некоторых НИИ, только на животных. Управляют ими, как радиоигрушкой, в новостях показывали.
Мартын не ответил. Он все эти дни молчал столько, сколько можно было в данных обстоятельствах. Если Соня начинала вслух размышлять, он отвечал, только если находил какие-то факты существенными. Если Соня не соглашалась с каким-то действием по ходу их странного путешествия, он не повторялся и не настаивал (за исключением утреннего расталкивания, так как сама Соня проснуться не могла). Что-то в нём переломилось, не одной только усталостью. Соня поняла: прежним этот человек не будет никогда, от добродушия и беззаботности он излечился на всю оставшуюся жизнь. Видеть лицо Мартына лишний раз она избегала. В каком-то смысле её друг ушёл навсегда.
Её вина в этом. Существенная. Было ведь последнее Сонино предсказание. Оно не могло просто случайно совпасть с реальностью настолько.
А может быть, ты приглянешься своей жертвенной сутью какому-то маньяку и он тебя похитит и убьёт, и это будет для мира и для тебя самой удобнее всего. А поскольку тебя даже твоя мама не воспринимает, и сестра ни во что не ставит, то твоё исчезновение даже не сразу заметят… а заметят, сделают вид, что так и было – что тебя не было.
Неужели он так и не спросит?
Но Мартын – он держался так, будто не злился на Соню, не раздражался от бесконечных ошибок, промедлений по её вине, не возмущался её слабостью. Ему было просто всё равно. Даже когда из растрепавшегося в ветвях шва мешка высыпалась почти вся крупа, а Соня заметила это только по нездоровому оживлению пичуг за своей спиной, слова не сказал и с того момента делился своим пайком. Вёл вперёд и выводил из тупиков. Молча выручал, а приходилось ему это делать десятки раз в сутки. И такие, как у него теперь, глаза Соня уже когда-то видела у человека. Когда Нилуфар рассказывала ей о своих родных папе и маме из снов в Полувремя. Глаза из-под тёмной воды.
Теперь Соня достигла последнего этапа собственного пути – попала в стремнину между отвесными берегами, которая несла к воронке безвременья. Пусть продвигались они с Мартыном по нескончаемому лесу медленнее, чем рассчитывали, пусть каждый день тянулся как отдельный сезон – медлительность потока была обманчивой. У них одно направление, повернуть назад нельзя, ну а конечная точка… Не отделаться Соне от воспоминания, как стояла в зияющем окне технического этажа и знала, что через минуту её не будет в живых. Тогда она отложила этот миг встречи с землёй, но долг сам вернул Соню в исполнение.
А значит, самое время додумать обо всём. Найти ответы. Отсрочка – дар ей, который нужно суметь использовать. Успеть определить значимые точки всей короткой жизни, и суметь вывести из них единое целое – этой жизни мелодию, код, место в мироздании, соединить самое сильное, интимное, важное линией кривой, ломаной, ветвистой, петляющей и замыкающей самоё себя. Где-то в этот код вкралась ошибка. Было что-то в происходящем тайно неправильное кроме неправильного явно.
Только думалось совсем худо. Выстроить законченную мысль удавалось только если говорила её вслух и если Мартын как-то реагировал на сказанное. Тогда Соня верила, что ещё может сочетать смыслы и слова. Что она для вселенной существует. Но Мартын предпочитал молчать, а Соня признавала его на это право. И время уходило безвозвратно сквозь неё, оседая на тропу за спиной пунктиром капель потерянных жизненных сил.
- Он прошёл порталом напрямую. Или улетел, как ты утверждаешь. А мы не можем, мы не знаем этот портал.
Соня вздрогнула – она уже не ждала, что Мартын заговорит. Она, как всегда теперь, сидела в оцепенении тела и мозга, только ожидание окончания привала пилило неумелым смычком.
- Пойдём дальше, - ломая себя, сказала в ответ.
- Переждём жару. Сиди.
Это было неожиданно. Как подарок, с неба свалившийся. Но это значило, что и Мартын на исходе сил. Лучше не думать. Ещё немного не думать.
- А мы правильно идём?
- Сегодня замок ближе. Он больше. Там какие-то детали проступают. Он не чёрный. Серый.
- Хорошо.
- Сонь. «Анклав» - это же остров от одного государства внутри другого государства? Почему тогда ты сказала, что Корней дезертировал из Розийской армии? И что за Шийаш, я такого не знаю.
Что же, Мартын тоже хочет что-то понять, что-то вычисляет. Соне даже казалось, что он скрывает сведения, которые могли бы заставить их опустить руки. Но ей случайно есть, что рассказать.
- Понимаешь, анклав может быть сам по себе государством внутри другого, не частью, а целиком. В мире таких очень мало – ну, Заин-Ыво, Имерлиен, Жыха и так далее. В нашем учебнике географии про анклавы внутри Розии нет не слова, но они есть, и их больше, чем во всех других странах, вот так-то.
- Не понял.
- Есть автономные округи. Но они тоже Розия. Народы, которые там жили, присоединились к Розии, в разное время. Так?
- Дальше. Про анклавы и армию.
- На территории Розии когда-то существовали сотни племён и народов, до образования государства. Теперь почти все они «наши», если кто сохранился как нация. Но есть такие, кто не ассимилировался. Там многое и разное у всех было, долго говорить. Короче, они отстояли право быть отдельными как бы странами. Я точно не знаю, сколько их. И почти никто не знает.
- Ерунда какая-то. Никто не знает, а ты знаешь.
- Очень просто. То есть просто это факт. В Розии пять меридианных горных поясов, то есть очень много высокогорных районов. Они даже сейчас не очень исследованы. А двести, триста лет назад вообще так просто не подняться было. Просто объявляли – это наша территория, вот эти и эти горы, потому что равнины вокруг них мы как бы освоили. А там, наверху, полно людей было. Те же агдейцы, которые в современном Агде. Они только иногда слезали с гор, поторговать. Подчинять их смысла не было – они там у себя приспособлены были жить и добывать то, что есть только у них, а больше никому туда не хотелось. И бояться их тоже не приходилось. Они бы не могли собрать такую армию, чтобы напасть на равнинные районы, да и не хотели и не собирались вроде бы. Вот. И почти так и с другими. А после полного образования Розии где-то пошла другая история. Индустриализация и всё такое. Экспедиции в горы, разведка ресурсов. Международная декларация прав человека тогда была принята. Это значит, что такое прогрессивное государство, как Розия, не должно посягать на суверенность тех, кто не хочет. В принципе, так долго и жили, не трогая их. Но и не… как бы сказать… не афишируя контакты с теми поселениями. Типа, нет их давно, все спустились с гор и живут в городах. Многие и правда спустились. Там даже не пришлось официально организовывать объединение с Розией – просто несколько сотен человек уходили из своей страны, оставив её… пустой. А их детям просто выдали розийские паспорта. И никто не претендовал на свои исконные места. Удобнее же жить с большинством, в цивилизации. Ты спишь, да? Я понимаю, что сумбурно объясняю.
- Слушаю, валяй.
- А некоторые народы особенно гордые. Совсем, люто, бешено. Я читала. Это страшно. Это по-настоящему. Они маленькие настолько, что чисто биологически должны вот-вот вымереть. Но у каждого своя причина для того, чтобы желать считаться отдельным государством со своими законами. Там даже смертная казнь встречается и разные суровости, но при этом мало людей, которые отказываются от таких порядков и уходят вниз. Это для них позор, предательство. Если до сих пор сохранилось микро-государство – значит, там отборно реликтовые люди… я говорю это без сарказма. Некоторые как будто из древних легенд, когда этой нашей демократии не было. Но мир изменился, так что без вариантов – тридцать, сорок лет – они исчезнут. Если не передумают – то физически. Но тридцать-сорок лет для других слишком много, понимаешь? Для нашего правительства, ну, и бизнеса. В каждой горе – свои сокровища, надо добывать. Руда, камни, нефть. И дорог через чужие места всё больше и больше нужно. А нельзя – граница. Не войну же объявлять.
- Теперь понял. То есть, нет. Корней что, по-твоему, перебежчик? Предатель своего малого народа?
- Этого я не знаю. Нет, кажется. Он же на свой аборигенный закон ссылался… Есть одна фишка, как государство – наше – имеет подход к их недрам. Прописан один как бы закон, по которому Розия может присоединить эти горы. Как только там вынуждены просить о помощи, это… приравнивается к пакту о слиянии территорий и принятия розийского законодательства. Я не очень-то, правда, поняла, как это работает, но вступает в силу при оказании этой самой помощи.
- Подлость.
- Я тоже так думала. Вот такое прогрессивное наше человеколюбие, где у нас счастливое детство и большие перспективы. Поэтому и не говорят о анклавах. Я считаю, было бы нормально объединиться, если бы тем оставили их поселения и культуру как есть. Но их расселяют, а на исторической родине местность обычно быстренько разрабатывают. Курочат. Обычно вместе с экологией. Это ещё не всё. Мужчины должны служить. Закон же для всех. Браки требуют переоформлять по юридическим нормам, если многожёнство или другая экзотика, что-то там про наследство, кого-то – судят за самоуправство, если кто продолжает применять свои старые законы. Налоги начинают с них брать и так далее. Всё. Вот так Корней, судя по всему и надел форму нашей армии. И язык ему пришлось с нуля учить – я бы сказала, что он выучил его весьма круто.
- Ты только не забудь сказать, откуда всё это знаешь.
- А ты не догадываешься?
- Что, Корней именно об этом с тобой говорил, а ты благодарно внимала, так как любишь учиться и узнавать новое? ЭТО важно было?
- Мартын, ты чего? Мне давно рассказали. Это же мои двоюродные сёстры. Которые раньше, при рождении, ими не были. Нилуфар и Наргиза – они тоже… Нилуфар задалась целью и раскопала всё, что только могла. Их кровные родичи так держатся. У них сильная община, несколько тысяч человек, есть всё, как у людей: дома, интернет, телевидение, транспорт. По-моему, для Нилуфар они больная тема, поэтому про её народ я больше не скажу. У неё много сайтов на тему в закладках и есть тетрадка с записями. Я выпросила читать, с трудом, но честно. А про Корнея – всё только мои догадки.
Соня замолчала. Он давно так много не говорила. Жажда и головная боль не прекращались, хорошо хоть голодная тошнота то ли ушла уже за бесполезностью, то ли отстала на время. Но Соня на минуту обрела маленькое счастье. Она разбавила свою тяжесть и своё одиночество – немного. Ей стало лучше несмотря на затраченные силы. Это непонятно, да? Но не более, чем инстинктивное стремление прижаться во время отдыха и ночёвки к дереву. Может, оно самовнушение и есть, но Соня тайно верила, что деревья делятся с ней силой. И не призовут к ответу за то, что было. Должно быть в мирах что-то просто так, чтобы хорошее не кончалось.
- У меня возникло несколько версий про Корнея. Он показался… подчинённым кому-то, как будто жалеющим о том, что делает. А если он на самом деле, вместе со своими сооте…
- Не надо версий. Я не хочу заранее моделировать врага и забивать голову тем, чего, может, и нет. Мне нужны только факты. У тебя случайно нет больше фактов?
Что бы он ни имел в виду этим вопросом, Соню толкнуло изнутри нечто, давно ждущее повода. Пусть, если надо, убьёт её, сорвавшись. Можно. Нужно.
- Есть. Самый главный, который ты и так знаешь. Я сказала Эгле, что, должно быть, её похитит маньяк и что это никого не будет волновать – ни мать, ни тебя, никого во всём свете. Почему ты меня терпишь? Ты можешь рвануть вперёд, а я ни через какие порталы тебя не догоню. Даже закапывать меня не придётся.
Пустоту заполняла лишь одна маленькая – не больше двух чаек – зубастая птичка (Соня таких прозвала про себя ящероптериксами) на низкой ветке, которая мостилась там, раскачивая корпус из стороны в сторону и цепляясь половчее длинными пальцами мохнато оперённых ног, и вдруг человеческим жестом воздела вверх и вперёд свои крылоруки. Мартын поднял глаза на это движение и долго не мог отвести их от создания. Пока Соня не поднялась на ноги. Она хотела уйти – странно было бы ждать сочувствия.
- Она сделала всё, чтобы твои бредни не сбылись. И у неё получилось.
Нет ненависти в его взгляде. Немного укора, немного превосходства.
- А теперь дело за мной, раз уж так получилось, что твои слова имеют силу. Если хочешь, иди со мной до конца, посмотришь, что получится. Хотя ты и так идёшь, видимо, этого и хочешь.
Оставалось только кивнуть. И снова сесть на землю.
- Ничего она о маньяке мне не сказала. Хотя ты не представляешь, как я выпытывал и переспрашивал каждое твоё слово. Зато теперь знаю, почему она так поступала... как поступала.
- Не сказала?! Мартын, скажи, что было?!
Ящероптерикс-невеличка грузновато спружинил и перескочил на ствол, чтобы уйти по нему вверх. Он не хотел слушать людей. Сонино эхо потревожило его.
- Я собирался подольше здесь посидеть. Поэтому, наверное, расскажу. Даже если тебе не надо знать, потому что тебя не касается. Расскажу. Хуже не будет. Может быть, тебя это развлечёт и развеет, мне это всё равно.
Дидюля - Время Людей
конец главы 13
глава 14
Безводная страна
читать дальшеВетер. Он досушивает обгоревшую кожу, а когда его нет, кожа горит сама по себе, и хочется, чтобы ветер, пусть горячий, огладил её, согнал беспрерывных насекомых. Мешок за плечами прикрывает спину от лучей (а вечером чуть-чуть от холода), но грубая ткань её натирает. От подложенного между ними листа вроде лопуха сыпь и зуд. Больше экспериментировать с растениями не хотелось. Но забыть о том, что не мылась - уже сколько? – сколько они идут дней? – не получается. Еще не всё равно. «Как удачно меня надоумило подстричься после драки с Наиной. Мне мерещилось, что волосы несут память об осквернении моей души и что поэтому я недостойна таких длинных и красивых. Что-то древнее мне причудилось. Но может быть, кто-то свыше знал, что мне придётся так скоро идти по лесам неизвестно где, и подсказал, что с длинными волосами будет совсем нехорошо? Без расчёски-то… Но гляди, через недельку как раз подойдёт забота «почище» и сучков в волосах, и заложенного носа, и пузырей на губах, и даже туалета без бумаги. Дотянешь до этой поры? Будет весело». Соня спрашивала, сколько дней они идут, и слышала от Мартына, что она сегодня интересовалась уже несколько раз. Потом отвечал всё-таки – двадцать седьмое апреля… двадцать девятое… По своему или по Сониному времени?
Соня и представить не могла, настолько тяжело будет. Мартын сказал: у тебя простая задача. Просто идти. Не бежать, не отжиматься, не поднимать тяжести. Идти пешком и даже не слишком быстро. Но день за днём она захлёбывалась усталостью. "Теперь я знаю, чем гордится Нилуфар. Моя разминка в спортзале сравниться не могла с её нагрузками." Зато теперь, в пересчёте на Сонины ресурсы – где-то близко. Когда нельзя остановиться и сесть, нет, можно, но внутренний набат не позволит, он понукает и когда сердце еле тянет, а признаться, что тебе не под силу это – «просто иди» - стыдно. Тело бренно, разум ему под стать, даром, что пятнадцать тебе только. Миллион точек дискомфорта, эти воротца разрушения оторвавшегося от материнского корабля цивилизации человеческого существа.
Больше не пытались готовить ночлег, падали, где застигала темнота, приваливаясь к очередному дереву. С дерева тоже могла спуститься опасность, но они научились ценить иллюзию защиты, когда хотя бы за спиной есть некая твердь. И кто-то один, так само собой выходило, при этом не спал. Когда сбывалась Сонина мечта рухнуть и перестать думать и чувствовать, терзающая весь немыслимо длинный день, древняя, животная часть мозга упорно расставляла тревожные маячки, регистрирующие такие звуки, которые раньше не воспринимались ухом, будившая несмотря ни на какие уговоры позднейшей, пофигистичной надстройки. И после очередной тревоги все камни, шишки, иглы поверхности земли перелепляли тело под себя, становясь заметными и важными. В сумерках, задолго до ободряющей тёмной синевы предрассветья, после долгих увещеваний Соня поднималась, вся обстрелянная мелкой дробью боли в спине, шее, мышцах – болью везде и от всего, но выбирать между разминанием тела и добычей росы не приходилось. Одним утром крупных листьев или клонящихся травин они с Мартыном не встретили вовсе, и только душ с мелких иголок непонятного кустарника жестоко осмеял их жажду. Соня с Мартыном по очереди промокали эти иголки платком, выжимали скудную влагу в себя. После этого Соня, опомнившись, вернула Мартыну его шерстяную футболку, которую он заставил её надеть ночью.
Тот день был особенно тяжёлым.
Ни капельки дождя не выпало за все времена пути, не попалось ни ручья, ни озера, ни болотца, хотя ландшафт менялся день ото дня и растительность в нём менялась, поражая сочными формами. Чем-то да должна была питаться она. Лес продолжался лесом, но чередовался причудливыми лоскутами гигантских и обычных, хвойных и лиственных деревьев, долгих кустарников и травяных полян, ровных и бугристых, моховых и цветочных настилов. Узнаваемое мешалось и путалось с чем-то почти экзотичным, хотя те жалкие десятки километров не могли увести попаданцев в другие климатические пояса. Здесь было на что посмотреть, только Соня шла одурманенная усталостью. Поле её зрения ограничивалось только спиной Мартына в нескольких метрах перед ней: он прошёл эти метры, значит, можно и ей. Мартын часто останавливался, чтобы осмотреться, прислушаться и бросить в подозрительную зону один из мелких камешков, что набрал в карманы.
У Сони глубоких карманов не было. Мешок с крупой изначально заполнился наполовину, но своё сокровище, телефон, который никогда не зазвонит, она держала за поясом. Часто - в руках. Ночью, чтобы было теплей. Днём, когда не хватало воздуха от зноя. Телефон Соня для надёжности привязала к штанам толстой ниткой, выдернутой из лямки.
Чьи были на ней штаны спортивного рода, надетые в спешке, Соня так и не поняла. Ей маловаты, а сестрёнкам чуть большеваты были бы. Но как-то незаметно перестали они стеснять движения: видимо, плотная трикотажная ткань растянулась.
Еда. Весь Сонин мир, как ни странно, цементировался тем, что в нём были разбросаны источники пищи. Просто она не знала этого секрета. Всё стало очевидным сейчас, когда голодные видения художественно оформлялись в виде волнующих воспоминаний. Эти картинки поверх затуманенного лесного пейзажа возникали без натуги, и Соня, как тайный режиссёр, похваляла кого-то за их яркость и продуманность. Им не могло противостоять даже понимание, что где-то Эгле, если жива, без сомнения страдает намного сильнее.
В мире, где Соня родилась, было всегда много еды. Это давало её радости жизни такие дополнительные возможности, как быть стройной малоежкой и с удовольствием презирать обжор, особенно ровесниц. Особенно в школе, где мама не увидит и не сделает замечание о том, что нехорошо людей унижать и обижать. Сказать «подруге», что семечки в кармане – «не аристократично». Странно глянуть на того, кто ест на переменке пирожки из буфета. Красиво отказаться от конфеты. Не есть на ночь – честно не есть, потому что удовольствие сказать кому-то об этом – большее. И не понимать, что делают люди на кухне, когда готовят. Не перекусывать, зато чуть позже сидеть за красивым столом, радоваться, что мама и папа рядом и не заняты одновременно, правда, редкость это!
Ещё пришли новые краски. Миша с особым пристрастием уважал «поесть», но это вызывало отчего-то дикую нежность. Всё, что он делал, одухотворяло мир, по-своему, необычно, всё лучше и лучше для проживания, меняло его. И значит всё, что Миша ел, передавало ему энергию для этой доброты. Силу для её, Сони, защиты. Что-то надёжное было в том, что он никогда не забывал накормить и её, и друзей, и маму на кухне подменить. В том, как он выбирал посуду в гипермаркете, катая Соню на запятках тележки – даже такое было. Еда и лакомства! Сколько их было, а Соня отвергла. Завтрак в постель хотел приносить, но ей не хотелось. Кафе, попадавшееся на прогулке – «зайдём, конечно», но десерт остаётся на тарелке, а Соня смеётся и ласкается. Не аристократично, но так хочется видеть зависть за соседними столиками. Мишкин друг один был кондитером, и, когда их много собиралось в уютно-неряшливой подчердачной квартире, приносил зефир или готовил на глазах у всех пирожные, которые в считанные секунды разбирались восторженной компанией, и ни одна девушка не заикалась про диету. Но Соня улыбалась и отказывалась. Ей было достаточно запаха – и чувствовать себя невесомой. Под любимым крылом.
Мамина кухня. Тёти Вари кухня. В гостях кухня. Ярмарочный воздух, леденцово-коричный. Оливки и корнишоны. Красные луковички, морковинки из земли, бусы из редисок. Листья салата со вкусом орехов. Лещина и абрикосовые косточки. Смородина чёрная – смородина красная – смородина белая. Белая кислая, но пахнет мёдом. Соня выкладывает из них дорожки, мозаики, мандалы, венчая крыжовинами красно-зелёного таинственного стекла (точно такой фактуры видела бочонок на пыльной антресоли у Мишкиной мамы). Вот книга без конца и начала, найденная на даче друзей родителей, среди растопки. Соне везёт на такие престранные истории, которые не обрываются в ней много дней и даже лет, проникают в сны, сказки из ниоткуда, чьих авторов не узнает никогда, хоть и ищет по специфическим словам в интернете. И между страницами – чей-то гербарий, листики, отпечатавшиеся на злоключениях героев, от которых (...ключений) восторженно зашевеливаются волосы, и листики тоже не идентифицировать потом по памяти, так как попросить себе эту старую книгу Соня постеснялась и жалеет до сих пор… только веточка укропа знакома, вот так ботаническая редкость, но она пахнет, так пахнет, и супом, что будет на этой даче к обеду, и летней землёй. Окрошка с мясными крошками. Кефир, его нежные лактобактерии, ах ты, плотоядная! Кубик масла кто-то без спроса бросил ей в кашу. Торт, просто торт. И фрукты горками на рынке, куда с мамой приходилось иногда ходить. Соне было бы скучно там, но можно впитывать цвета и отметины, слагать мысленно из элементарных яблок и груш планетарные системы. Горошек, креветки, мягкий сыр. Кофе, картошка, картошка-пирожное, приторный лимонад, драже (которые вместе с заколками продаются), сырые кабачки, сметана и компот. Замороженная цветная капуста, кукуруза, сваренная и проданная на краю поля. Сервелат. Жареная камбала. Вареники, пельмени и что-то громоздкое, неприятное в морозилке… Еда – это красиво. Она сияет изломами и блестит прожилками, её запах соответственен форме, а форма – вкусу. Всё важно и всё недосягаемо, но может, мысль материальна, и вот та сладкая-пресладкая груша с подпорченным бочком сейчас окажется у Сони в руке? А почему подпорченная? Потому что целая и спелая – это слишком хорошо. Соне не надо ведь многого. Только семечки из карманов тех девочек, над которыми посмеивалась. Или сто грамм пряжи лапши, называемой «бомж-пакетом», никогда не пробовала, но вкусно наверняка! Пряности и капля масла из прилагаемых пакетиков. Сладких хлопьев. Карамелек. Майонезу, и можно без ложки. Буду чипсами вычерпывать! А если нельзя, то я согласна и на картофельные очистки. И на тухлых снетков.
Кто придумал, что еда может быть «мусорной», а калории – «пустыми»? Еда – это жизнь. Это любовь.
Были недолгие кусочки времени, когда Соня вполне просыпалась, начиная чувствовать некоторый подъём. Это состояние, когда боль в мышцах определялась как терпимая, не жгучая, вполне обычная, а ноги не грозились отказать. Если при этом путь лежал довольно ровный, совсем неплохо, и солнце некоторое время, уже ранее согрев после ещё одной ночи, ещё не пекло. Тут и насекомые почти не надоедали. Однажды Соня услышала свой голос, и подивилась, какую глупость её голос спросил:
- Мартын, а почему, ты говорил, эти брюки у тебя - «счастливые»?
Счастливые красные штаны приобретали все больше отметин испытаний и лишений. И каждый раз, когда их хозяин проделывал свой смертельный, но необходимый номер – забирался на дерево-многоэтажку – протирались в определённых местах. Но Мартын ни на чём связанном со своим физическим состоянием не заострял внимания. Он сидел под очередным деревом неподвижно, как брат ему, только учащённое дыхание выдавало перегрузку. И вдруг поднимался, так, будто останавливался на минуту здесь – посреди пикника на природе – вынимал воткнутый в землю зубчатый великанский нож, цеплял его к поясу шнурком (второй разрезал пополам, этой длины тоже хватало зашнуровать ботинки). И с видимой лёгкостью отправлялся дальше. Соня, через силу, следом.
- А, ну так я в них побеждал.
Временем позже он ответил и на другой Сонин вопрос.
- Когда я был в первом-втором классе и мне не хотелось в школу, я мог по своей воле заболеть. Не симулировать, а по-настоящему. Потом я стал делать наоборот: когда я болел, а какие-то соревнования или просто не хотелось дома лежать, то просто отключал болезнь. Или усталость. Чтобы сделать, что надо. Это легко, когда действительно нужно.
Соня понимала. Самовнушение, аутотренинг, известный феномен. Только для того, чтобы себе помочь, воспользоваться тем же не могла, знала. С её грузом на совести - не для неё, не получится. Ну а Мартыну только так и можно. Его внутренний реактор – это злость и любовь. Они первозданно сильны.
«Я горжусь, что знаю тебя. А сказать об этом нельзя».
- Не ступай расслабленными ногами. Споткнёшься – подвернёшь. Это не асфальт, - сказал Мартын.
__________________________________
- Ладно. Я вижу. Вон там, под корнем садимся, отдыхаем.
Дневные привалы он использовал для того, чтобы понемногу стачивать неудобный для держания пластмассовый обломок рукоятки со своего универсального ножа. Зернистые каменные глыбы попадались на пути нередко. Соня смотрела на этот тяжёлый в предложенных обстоятельствах труд и предлагала железку бросить. Она сама до того вызывалась помочь нести нож – Мартын не возражал и просто вручил. Чтобы через считанные минуты забрать обратно, когда Соня выдохлась. Также на этом счастливо оборвались мучившие её бесплодные мечты о разных необходимых вещах вроде палатки, посуды, оружия, средств гигиены: Соня представила, как несёт на себе минимум десять кило, и никакая польза несомого не искупает беспрестанного давления на плечи и ноги и всё тело.
Хватило бы бутылки с чистой водой, тёплой одежды и немного еды… фонарика, компаса, зажигалки… телефонной сети… машины…
Это невыносимо.
- Он из анклава Шийаш, это на розийских картах так обозначено, а они сами, видимо, называют своё место «Высотное поселение Нами-Аттала-Шийашш» или как-то так.
- Это в какой стране?
- Это в Розии. Ты же видел – на нём форма нашей армии… Мишка в такой же ходит.
- Думаешь, дезертировал?
- У него точно были на это причины.
- Он так сказал?
- Нет, я же примерно всё передала, что сказал. Он слова и окончания путает, розийский – не родной.
Всё дословно Соня и не думала пересказывать. Ведь в запале она не самое красивое предложение Корнею сделала, а признаться в таком – увольте.
- Слушай… ты и он в одной большой яме, так? Сонь, он ничего такого не хотел, а? Если что – я бы ни одной девчонке не пожелал.
- Оо… он странный был, но соображал. Сам сразу сказал, чтобы я его не боялась, так как у него на родине… есть специальное наказание для… несдержанных. Их... шлют добывать камень для всего края. Я так поняла, если там мало людей, то есть, тому наказанному пришлось бы своими силами каждого соседа и знакомого то ли камнем для строительства обеспечить, то ли отвезти эти битые камни в город и продавать за всех, фиг знает. По-моему, это вполне наказание. Но так как Корней очень далеко от своих соотечественников, он просто… просто моральный императив у него.
- Точняк, императив, да.
- …его заставили делать то, что делает, это факт. Мне даже страшно придумать, каким способом. Как минимум шантажировали жизнью девушки по имени Майя. Если мы дойдём… ну я не знаю даже. Смотри, нас ведь тоже могут заставить летать в разных направлениях. Или управлять техникой, которую мы в глаза не видели. Ты же сам сказал, что он как бы не умел мотоцикл водить сначала… у него, наверное, электроды в мозгу – я слышала о таких экспериментах, официально разрабатываются в некоторых НИИ, только на животных. Управляют ими, как радиоигрушкой, в новостях показывали.
Мартын не ответил. Он все эти дни молчал столько, сколько можно было в данных обстоятельствах. Если Соня начинала вслух размышлять, он отвечал, только если находил какие-то факты существенными. Если Соня не соглашалась с каким-то действием по ходу их странного путешествия, он не повторялся и не настаивал (за исключением утреннего расталкивания, так как сама Соня проснуться не могла). Что-то в нём переломилось, не одной только усталостью. Соня поняла: прежним этот человек не будет никогда, от добродушия и беззаботности он излечился на всю оставшуюся жизнь. Видеть лицо Мартына лишний раз она избегала. В каком-то смысле её друг ушёл навсегда.
Её вина в этом. Существенная. Было ведь последнее Сонино предсказание. Оно не могло просто случайно совпасть с реальностью настолько.
А может быть, ты приглянешься своей жертвенной сутью какому-то маньяку и он тебя похитит и убьёт, и это будет для мира и для тебя самой удобнее всего. А поскольку тебя даже твоя мама не воспринимает, и сестра ни во что не ставит, то твоё исчезновение даже не сразу заметят… а заметят, сделают вид, что так и было – что тебя не было.
Неужели он так и не спросит?
Но Мартын – он держался так, будто не злился на Соню, не раздражался от бесконечных ошибок, промедлений по её вине, не возмущался её слабостью. Ему было просто всё равно. Даже когда из растрепавшегося в ветвях шва мешка высыпалась почти вся крупа, а Соня заметила это только по нездоровому оживлению пичуг за своей спиной, слова не сказал и с того момента делился своим пайком. Вёл вперёд и выводил из тупиков. Молча выручал, а приходилось ему это делать десятки раз в сутки. И такие, как у него теперь, глаза Соня уже когда-то видела у человека. Когда Нилуфар рассказывала ей о своих родных папе и маме из снов в Полувремя. Глаза из-под тёмной воды.
Теперь Соня достигла последнего этапа собственного пути – попала в стремнину между отвесными берегами, которая несла к воронке безвременья. Пусть продвигались они с Мартыном по нескончаемому лесу медленнее, чем рассчитывали, пусть каждый день тянулся как отдельный сезон – медлительность потока была обманчивой. У них одно направление, повернуть назад нельзя, ну а конечная точка… Не отделаться Соне от воспоминания, как стояла в зияющем окне технического этажа и знала, что через минуту её не будет в живых. Тогда она отложила этот миг встречи с землёй, но долг сам вернул Соню в исполнение.
А значит, самое время додумать обо всём. Найти ответы. Отсрочка – дар ей, который нужно суметь использовать. Успеть определить значимые точки всей короткой жизни, и суметь вывести из них единое целое – этой жизни мелодию, код, место в мироздании, соединить самое сильное, интимное, важное линией кривой, ломаной, ветвистой, петляющей и замыкающей самоё себя. Где-то в этот код вкралась ошибка. Было что-то в происходящем тайно неправильное кроме неправильного явно.
Только думалось совсем худо. Выстроить законченную мысль удавалось только если говорила её вслух и если Мартын как-то реагировал на сказанное. Тогда Соня верила, что ещё может сочетать смыслы и слова. Что она для вселенной существует. Но Мартын предпочитал молчать, а Соня признавала его на это право. И время уходило безвозвратно сквозь неё, оседая на тропу за спиной пунктиром капель потерянных жизненных сил.
- Он прошёл порталом напрямую. Или улетел, как ты утверждаешь. А мы не можем, мы не знаем этот портал.
Соня вздрогнула – она уже не ждала, что Мартын заговорит. Она, как всегда теперь, сидела в оцепенении тела и мозга, только ожидание окончания привала пилило неумелым смычком.
- Пойдём дальше, - ломая себя, сказала в ответ.
- Переждём жару. Сиди.
Это было неожиданно. Как подарок, с неба свалившийся. Но это значило, что и Мартын на исходе сил. Лучше не думать. Ещё немного не думать.
- А мы правильно идём?
- Сегодня замок ближе. Он больше. Там какие-то детали проступают. Он не чёрный. Серый.
- Хорошо.
- Сонь. «Анклав» - это же остров от одного государства внутри другого государства? Почему тогда ты сказала, что Корней дезертировал из Розийской армии? И что за Шийаш, я такого не знаю.
Что же, Мартын тоже хочет что-то понять, что-то вычисляет. Соне даже казалось, что он скрывает сведения, которые могли бы заставить их опустить руки. Но ей случайно есть, что рассказать.
- Понимаешь, анклав может быть сам по себе государством внутри другого, не частью, а целиком. В мире таких очень мало – ну, Заин-Ыво, Имерлиен, Жыха и так далее. В нашем учебнике географии про анклавы внутри Розии нет не слова, но они есть, и их больше, чем во всех других странах, вот так-то.
- Не понял.
- Есть автономные округи. Но они тоже Розия. Народы, которые там жили, присоединились к Розии, в разное время. Так?
- Дальше. Про анклавы и армию.
- На территории Розии когда-то существовали сотни племён и народов, до образования государства. Теперь почти все они «наши», если кто сохранился как нация. Но есть такие, кто не ассимилировался. Там многое и разное у всех было, долго говорить. Короче, они отстояли право быть отдельными как бы странами. Я точно не знаю, сколько их. И почти никто не знает.
- Ерунда какая-то. Никто не знает, а ты знаешь.
- Очень просто. То есть просто это факт. В Розии пять меридианных горных поясов, то есть очень много высокогорных районов. Они даже сейчас не очень исследованы. А двести, триста лет назад вообще так просто не подняться было. Просто объявляли – это наша территория, вот эти и эти горы, потому что равнины вокруг них мы как бы освоили. А там, наверху, полно людей было. Те же агдейцы, которые в современном Агде. Они только иногда слезали с гор, поторговать. Подчинять их смысла не было – они там у себя приспособлены были жить и добывать то, что есть только у них, а больше никому туда не хотелось. И бояться их тоже не приходилось. Они бы не могли собрать такую армию, чтобы напасть на равнинные районы, да и не хотели и не собирались вроде бы. Вот. И почти так и с другими. А после полного образования Розии где-то пошла другая история. Индустриализация и всё такое. Экспедиции в горы, разведка ресурсов. Международная декларация прав человека тогда была принята. Это значит, что такое прогрессивное государство, как Розия, не должно посягать на суверенность тех, кто не хочет. В принципе, так долго и жили, не трогая их. Но и не… как бы сказать… не афишируя контакты с теми поселениями. Типа, нет их давно, все спустились с гор и живут в городах. Многие и правда спустились. Там даже не пришлось официально организовывать объединение с Розией – просто несколько сотен человек уходили из своей страны, оставив её… пустой. А их детям просто выдали розийские паспорта. И никто не претендовал на свои исконные места. Удобнее же жить с большинством, в цивилизации. Ты спишь, да? Я понимаю, что сумбурно объясняю.
- Слушаю, валяй.
- А некоторые народы особенно гордые. Совсем, люто, бешено. Я читала. Это страшно. Это по-настоящему. Они маленькие настолько, что чисто биологически должны вот-вот вымереть. Но у каждого своя причина для того, чтобы желать считаться отдельным государством со своими законами. Там даже смертная казнь встречается и разные суровости, но при этом мало людей, которые отказываются от таких порядков и уходят вниз. Это для них позор, предательство. Если до сих пор сохранилось микро-государство – значит, там отборно реликтовые люди… я говорю это без сарказма. Некоторые как будто из древних легенд, когда этой нашей демократии не было. Но мир изменился, так что без вариантов – тридцать, сорок лет – они исчезнут. Если не передумают – то физически. Но тридцать-сорок лет для других слишком много, понимаешь? Для нашего правительства, ну, и бизнеса. В каждой горе – свои сокровища, надо добывать. Руда, камни, нефть. И дорог через чужие места всё больше и больше нужно. А нельзя – граница. Не войну же объявлять.
- Теперь понял. То есть, нет. Корней что, по-твоему, перебежчик? Предатель своего малого народа?
- Этого я не знаю. Нет, кажется. Он же на свой аборигенный закон ссылался… Есть одна фишка, как государство – наше – имеет подход к их недрам. Прописан один как бы закон, по которому Розия может присоединить эти горы. Как только там вынуждены просить о помощи, это… приравнивается к пакту о слиянии территорий и принятия розийского законодательства. Я не очень-то, правда, поняла, как это работает, но вступает в силу при оказании этой самой помощи.
- Подлость.
- Я тоже так думала. Вот такое прогрессивное наше человеколюбие, где у нас счастливое детство и большие перспективы. Поэтому и не говорят о анклавах. Я считаю, было бы нормально объединиться, если бы тем оставили их поселения и культуру как есть. Но их расселяют, а на исторической родине местность обычно быстренько разрабатывают. Курочат. Обычно вместе с экологией. Это ещё не всё. Мужчины должны служить. Закон же для всех. Браки требуют переоформлять по юридическим нормам, если многожёнство или другая экзотика, что-то там про наследство, кого-то – судят за самоуправство, если кто продолжает применять свои старые законы. Налоги начинают с них брать и так далее. Всё. Вот так Корней, судя по всему и надел форму нашей армии. И язык ему пришлось с нуля учить – я бы сказала, что он выучил его весьма круто.
- Ты только не забудь сказать, откуда всё это знаешь.
- А ты не догадываешься?
- Что, Корней именно об этом с тобой говорил, а ты благодарно внимала, так как любишь учиться и узнавать новое? ЭТО важно было?
- Мартын, ты чего? Мне давно рассказали. Это же мои двоюродные сёстры. Которые раньше, при рождении, ими не были. Нилуфар и Наргиза – они тоже… Нилуфар задалась целью и раскопала всё, что только могла. Их кровные родичи так держатся. У них сильная община, несколько тысяч человек, есть всё, как у людей: дома, интернет, телевидение, транспорт. По-моему, для Нилуфар они больная тема, поэтому про её народ я больше не скажу. У неё много сайтов на тему в закладках и есть тетрадка с записями. Я выпросила читать, с трудом, но честно. А про Корнея – всё только мои догадки.
Соня замолчала. Он давно так много не говорила. Жажда и головная боль не прекращались, хорошо хоть голодная тошнота то ли ушла уже за бесполезностью, то ли отстала на время. Но Соня на минуту обрела маленькое счастье. Она разбавила свою тяжесть и своё одиночество – немного. Ей стало лучше несмотря на затраченные силы. Это непонятно, да? Но не более, чем инстинктивное стремление прижаться во время отдыха и ночёвки к дереву. Может, оно самовнушение и есть, но Соня тайно верила, что деревья делятся с ней силой. И не призовут к ответу за то, что было. Должно быть в мирах что-то просто так, чтобы хорошее не кончалось.
- У меня возникло несколько версий про Корнея. Он показался… подчинённым кому-то, как будто жалеющим о том, что делает. А если он на самом деле, вместе со своими сооте…
- Не надо версий. Я не хочу заранее моделировать врага и забивать голову тем, чего, может, и нет. Мне нужны только факты. У тебя случайно нет больше фактов?
Что бы он ни имел в виду этим вопросом, Соню толкнуло изнутри нечто, давно ждущее повода. Пусть, если надо, убьёт её, сорвавшись. Можно. Нужно.
- Есть. Самый главный, который ты и так знаешь. Я сказала Эгле, что, должно быть, её похитит маньяк и что это никого не будет волновать – ни мать, ни тебя, никого во всём свете. Почему ты меня терпишь? Ты можешь рвануть вперёд, а я ни через какие порталы тебя не догоню. Даже закапывать меня не придётся.
Пустоту заполняла лишь одна маленькая – не больше двух чаек – зубастая птичка (Соня таких прозвала про себя ящероптериксами) на низкой ветке, которая мостилась там, раскачивая корпус из стороны в сторону и цепляясь половчее длинными пальцами мохнато оперённых ног, и вдруг человеческим жестом воздела вверх и вперёд свои крылоруки. Мартын поднял глаза на это движение и долго не мог отвести их от создания. Пока Соня не поднялась на ноги. Она хотела уйти – странно было бы ждать сочувствия.
- Она сделала всё, чтобы твои бредни не сбылись. И у неё получилось.
Нет ненависти в его взгляде. Немного укора, немного превосходства.
- А теперь дело за мной, раз уж так получилось, что твои слова имеют силу. Если хочешь, иди со мной до конца, посмотришь, что получится. Хотя ты и так идёшь, видимо, этого и хочешь.
Оставалось только кивнуть. И снова сесть на землю.
- Ничего она о маньяке мне не сказала. Хотя ты не представляешь, как я выпытывал и переспрашивал каждое твоё слово. Зато теперь знаю, почему она так поступала... как поступала.
- Не сказала?! Мартын, скажи, что было?!
Ящероптерикс-невеличка грузновато спружинил и перескочил на ствол, чтобы уйти по нему вверх. Он не хотел слушать людей. Сонино эхо потревожило его.
- Я собирался подольше здесь посидеть. Поэтому, наверное, расскажу. Даже если тебе не надо знать, потому что тебя не касается. Расскажу. Хуже не будет. Может быть, тебя это развлечёт и развеет, мне это всё равно.
Дидюля - Время Людей
конец главы 13
глава 14
@темы: книга 3, жизнь волшебная, среди миров