Глава 30
1.
2.
3.
читать дальшеВместе с ними по лесу спускались скальные гребни, от малых, едва выступающих из узловатой почвы, до горбов-великанов с отдельной рощицей верхом. В свете факелов деревья виделись обгоревшими. Вспыхивала белым встречная паутина. Ступали осторожно: уклон изобиловал ступенями и обрывами, которые приходилось порой долго обходить. Вода звучала от этого то ближе, то дальше, и никак не хотела открыться.
Тива разведывала и прокладывала тропу. Один огонь она держала высоко, другим освещала почву. Сухие сучья, напиленные после привала, горели безо всякой пропитки и обмотки непонятно послушно - ровно и тихо, и даже вроде бы меняли яркость по необходимости. Соня волокла третий факел, едва успевая следить за ним, чтобы не поджечь палую листву, что устилала овраги. На четвёртую ветку, взятую про запас, она опиралась при ходьбе. Хлебный мешок теперь был у Сони за спиной, тоже оснащённый удобными лямками, как и нож, который на этот раз вернул себе Мартын.
Ночные животные окружали их. Возжигались, отражая огонь, то и дело пары глаз. Большинство послушно прищуривались и отходили. Некоторые по-хозяйски сопровождали нежданных транзитёров, перемещаясь сбоку. Но Тива сказала, что опасности в зверях нет. Хорошо, что сказала. Нервы, как и полагалось, играли своё. Это был особенно неприятный лес. Видимо, невольно Соня не предполагала больше появляться в ночных лесах и снова наблюдать светящиеся глаза, но вот пришлось снова окунаться. И что-то ведь ждало на дне. Сказка продолжается. Сказочными были деревья, факелы в руках путников, спящая царевна и правый плетёный башмачок.
- Я во сне вспомнила песню, - решилась произнести Соня, когда встретился им более-менее плавный участок. Чтобы лучше сосредоточиться после сна и ловчее обходить деревья и камни, требовалось поговорить, - Это про тебя, Тива, про тебя. Но я снова её забыла.
- Почему "снова"? - отозвалась Тива, - И почему - про меня?
- Она мне в Лесошишенске снилась. Когда ещё в коттедже жили. От и до услышала, хотела записать, но куда там.
- Спасибо тебе, - сказала Тива.
- Да за что же?
- За то, что связываешь неведомую песню со мной.
- Я даже понятия не имею, кто композитор и автор. Я, вообще-то, даже не знаю, на каком она языке. Но она красивая. И, кажется, что точная. Только напеть не могу, голоса нет.
- Ну и хорошо, что нет - внезапно вмешался Мартын, - Сонька, мы в походе. И так уже нашумели на сто миров. Под ноги смотришь?
- Смотрю, - согласилась Соня, - По сторонам - страшно. Но если вспомню слова, всё будет по-другому.
- Поела - петь захотела, - усмехнулся Мартын.
- Вспомни, - попросила Тива.
- Там про... работу в непогоду. "Такая у них работа"? Я и думаю - про Хранителей. Или про спасателей, но это всё равно. Мне довольно много песен так снилось. Реальных, законченных. Песни как песни, но – не наши.
- Не чьи – не наши? – не понял Мартын.
- Язык, знаю, что он другой. Родственный розийскому. Как бы. И смысл реальности из сна – не родной, но похожий. Я иногда успевала записывать по строчке или две, своими словами, или хотя бы о чём, какого характера музыка, кто пел - мужчина или женщина. Именно в коттедже чаще всего снилось, а когда переехали, почти никогда.
- О. У тебя же была "аномальная таблица", кажется? Ты это тоже туда?
- И это туда, и не это. Если бы только песни, так-то. У меня целая толстая тетрадь была.
- Вокруг тебя было довольно много странного, если что. Тут есть о чём подумать, Сонька, в "свете" сегодня. Я пока не сформулирую нормально, а ты сама, да? Понимаешь, что я имею в виду?
- Странное? Плохое?
- Странное по-разному. Любовь у тебя... к мистике. Может, просто характер. Это я так, без претензий. Говоришь, кучу всего записала?
- Да я всё выбросила и стёрла, когда думала, что сошла с ума. Ты тоже не стандартная личность, Мартын, если что. Я больше не люблю "мистику". В свете сегодняшней ночи. Просто хочу вспомнить песню, потому что уже вечность живу без музыки. К киносказкам саундтрек полагается, понимаешь ли. Мне бывает досадно, что герои не слышат песен, которые прилагаются к сценам. Они бы тогда точно знали, насколько они важны и симпатичны.
- Тот, кто видит, есть всегда. Нет места без света, - сказала Тива, - В жизни, а не только в кино. Там действительно есть слова про работу?
- Про снега, ветра и кружащие звёзды…
Так Соня по очереди реконструировала слова, пока их не набралось на куплет.
- Да, это похоже, что про Тиву, - согласился тогда Мартын.
Веселье вспыхивало несколько раз без причин, но гасло сырой спичкой.
- Соня, огонь, выше! – вдруг закричала Тива, останавливаясь и разворачиваясь, и Соня поняла: пришло.
Тива подняла и развела свои два факела, максимально озаряя окрестность - десять шагов, и ничего на освещённом пятачке не было, и тогда то, чего не было, скукожилось от света и поползло за край круга... Размахнувшись, Тива ударила это огнём. Завертелись искры и белая пыль, и Мартын прикрыл Эгле, отступил, согнувшись.
- Что здесь?!
- Возьми нож, - сказала Тива, - Бери и бей им то, что приползёт.
- Я её не выпущу!!
Соня смотрела во все глаза, желая понять, откуда вылетают белёсые, как обрывки крыльев моли, хлопья, которые раз за разом вытрясала Тива ударами в пустоту. Мартын стоял рядом с Эгле на руках, озирался. Он что-то начинал говорить, но замолкал.
- Мартын! Надо! Сними со спины нож! – яростно и жалобно воззвала Тива, и он ожил... Соня села на землю и протянула руки...
- Ни… на…
- Ни на секунду, - на том же дыхании поклялась Соня, меняя свой факел на Эгле, - Я не отпущу её, не отпущу!
Мартын задышал мелкими, резкими глотками, скидывая сбрую–обвязку ножа и роняя под ноги. Он успел поднять нож, когда прямо перед собой почувствовал сопротивление холодного воздуха. Гораздо более холодного, чем воздух был до этого.
- Сонька, держиии! – заорал он, чтобы выдернуть себя из натуги и страха, и рубанул перед собой. Нож не достиг камня под ногами, увяз в воздухе, а Соня, зажмурившись уткнула лицо в холодное плечо Эгле. Мартына отбросило, он едва не налетел на них, и Соня больше не посмела смотреть... что-то шумящее, как море в заложенных ушах, и одновременно неестественно тихое залегло вокруг неё. То ей казалось, что Тива и Мартын просто вздумали сплясать в пустом лесу, а вокруг нет кроме животных никого, то отчётливо понимала, что звери, конечно же, убежали загодя, даже раньше Тивы почуяв наступление невидимок, и вот невидимки обступили кругом, а Мартын и Тива отгоняют, отгоняют их… так же бесполезно, как отводить руками мыльный поток из опрокинутого ведра на наклонившемся полу. Шоркал в воздухе огонь, то глухо, то скрежеща, ударял в землю или дерево металл: Мартын, не помня себя, бормотал, стонал, кричал, падал и поднимался, а Соня знала, что надолго их не хватит. Были какие-то слова, которые стоило вслух или хотя бы молча произносить, чтобы огонь их факелов горел дольше - может быть, это слова «любовь» или хотя бы «благодарность», Соня хотела выговорить, так как, может быть, благодаря этому... но даже и безмолвно не получилось тоже. Дрожь всего тела сменилась окостенением. Губы превратились в замороженное мясо. Соня ощутила, что оголяется её спина - что-то оттягивало со спины каравай, выворачивая лямками руки назад, заставляя отпускать Эгле. Крикнула Тива – так далеко уже был звук! Невидимый полтергейст вцепился в плечи ледяными пальцами. Опрокинуло на спину, потянуло неизвестно куда. Полезло под одежду земляное и листвяное крошево. Запрыгали беспомощно ступни. Соня распахнула глаза - над ней уплывавшие вершины деревьев - но то, что тащит её, невидимо. Душа зашлась смертельной истомой. Только так и должно было кончиться.
Кажется, её волокли вверх - вверх по лесу, в обратный путь, по которому было немало уступов, вертикалей, и значит, будет удар головой об камень, и вздёрнет тело вверх, чтобы на ближний из них закинуть... это было уже, совсем недавно, вчера, и ещё не зажило. Но на этот раз она не сама по себе. Она же обещала, только что обещала Мартыну, себе обещала - что бы ни случилось... Соня рванулась. Рывка хватило едва, чтобы разглядеть: Эгле тряпичной куклой лежала нелепо на камнях внизу. И ни Тивы, ни Мартына рядом - а ведь всего несколько секунд прошло? Ни отблесков пламени. Из звуков - только собственное дыхание. Её уносит всё дальше прочь.
Соня рванулась снова - её тотчас припечатало к земле. И опять, но она приняла решение: будет трепыхаться до смерти, не считаясь с болью и бессмысленностью! Перевернула себя на бок, поймала ближайший ствол, вцепилась ногтями - ладонь резануло наждаком, оставляя сырой след; Соня поймала следующее дерево, подтянула к груди ноги и обкрутилась вокруг него, создавая себе упор. Я не отдам тебя, не отдам, превращусь в гнилую жижу, но до тех пор буду ползти... Оказавшись головой вниз, лягнула невидимое ногой, затрепыхалась, потянулась ещё, растягивая за собой невидимые пальцы, которые и не собирались её отпускать. Соня хваталась за тропу, за траву, за камень – казалось, что и нет никого, и никогда до неё никого живого не было в этом лесу, а забросило Соню сюда из ниоткуда, и её разум впервые появился только что… но она не имеет права выпустить Эгле, она ползёт вниз, к ней, по влажной тропе. Мокрое и скользкое внизу, ледяное наверху: наваливается невидимка, тянет за волосы, тянет за одежду. Соня тянет его за собой... на себе... вот ткань - "изменчивая плазма", в которую Эгле одета… плечо… ключица… рука. «Я покалечу её, точно, я ещё больше изломаю её!» На очередном извороте Соня снова ухитрилась уцепиться за дерево, ещё немного подтянуть к себе Эгле. Пока она была занята этой задачей, она находилась в невесомости и отсутствовала как личность: вне страха, холода и боли, но вот осознала, что невозможное свершилось, и она, хотя точно ей не должны были позволить, сумела вернуть Эгле и прочно держит её в объятиях, что невозможное происходит - их двоих в тёмном от ночи и колдовства лесу тянет, тянет по земле привидение, ветви мелькают, как в окне поезда, а рёбра Сони, бока, спина - всё тело пересчитывает мельчайший рельеф, отяжелевшее тело режут камни… ну и пусть, Соня старалась, чтобы Эгле не опрокинулась, пусть с неё, Сони, сдерёт всю кожу, но не с Эгле, пусть… в её лёгкие проникают магические пальцы, просовываются между рёбер, чтобы сподручнее волочить, только не в Эглины… Она жестокой хваткой держалась за подругу: наверное, они сейчас были в одном и том же состоянии за-гранью. Соня скулила и сипела. Разбуди, разбуди меня, мама, разбуди меня!! Когда-то мама объяснила, что кошмары бывают, если сползёт во сне одеяло. С неба порой сверкали на них обыкновенные, спокойные звёздочки.
Ударил по лицу стебель. Вспыхнуло точкой сбоку и внизу. Вспышка замерла отдохнуть, и вдруг, спустя секунду, разбежалась и покатилась вверх параллельно их страшному пути. Лес переполнился треском и сполохами. Кто-то кричал.
Их вынесло на какую-то поляну. На открытом пространстве Соня увидела: невидимое, вихрящееся вокруг чернее ночной черноты глыбы, перетекает в ажурные белые платки, которые тут же опять всасывает в воронку невидимости, но беспрестанно выплёвывает снова. Глыба кричала человеческим голосом. Она двигалась в вязком воздухе навстречу. Привидение бросило их, Соню и Эгле, встало над ними огромным ажурным белым платком. Оно прошло по ним, надавив тонным весом по очереди Соне на грудь, горло, голову, и оставив её лежать в судорожном шоке остановившегося времени. Оно двинулось к чёрной глыбе, как бы раздвигавшей собой водоворот белых лохмотьев. Соня видела всё это не глазами. Она повисла где-то невысоко над землёй, стала чем-то вроде глаза, видящего всей поверхностью яблока. Не видно было только их с Эгле тел. Как не видно и пожара, который только что начался недалеко отсюда. Вероятно, это смерть. А чёрное и белое между тем сошлись в схватке. Чёрное обозначилось очертанием человеческого тела, но быстро расплылось. Белое отрастило руки и ласково протянуло их к чёрному. Чёрные руки взялись навстречу, и два пятна – смутное сплошное и чётко-узорчатое, с угольными просветами в орнаменте, задвигались, как два волка в завязанном мешке, завыли инфразвуком и вгрызлись одно в другое. Два контраста разодрались узкими клиновидными полосами и взаимно перемежились, образовывая единую, из танцующих вмятин, поверхность. То филигрань узора мутнела и серела, то дымчатая чернота светлела и обзаводилась расходящимися белыми кругами. Когти белого и чёрного терзали друг друга, вбивались в тела противника, полосовали, растворяли. Белые и ажурные другие, поменьше, всё наматывались из пустоты на этот кокон битвы, серели, наливались чернотой, кокон рос и рос, и… Соня ощутила сильную боль в горле, которая, брызгая холодом, спускалась и жарила лёгкие. Она лежала на земле, и сжимала тело Эгле, чья голова запрокинулась и, может быть, уже не соединялась спинным мозгом. Перед глазами полыхало: вокруг горела трава, деревья. Чёрная глыба вдруг подвинулась к ним. Соня узнала Стаса. Он опустился на одно колено, тяжело дыша, и наклонился над ними.
- Не смей! – послышался окрик, - Не подходи к ним!!
Стас отшатнулся и растворился в воздухе. Подбежали Тива с Мартыном. Как хорошо… Тива быстро-быстро ощупала их, осмотрела, усадила Соню и провела руками по спине. Боль упала на пару градусов.
- Всё хорошо…
Не дав ей закончить, Мартын подхватил Эгле. Он не рыдал, а выбрасывал некие звуки горлом: испускал излишки черноты, накопившиеся в нём за время, когда всё происходило. Шатаясь, прошёл несколько шагов и завалился: на колени и мягко – набок. Тива подняла Соню и – вот в обратном направлении – тянет её! Тива перекинула Сонину руку через плечи и повела. Она торопилась, а Соня автоматически переставила пару раз ноги и обвисла
- Пожар. Надо бежать, - объяснила Тива, - Мартын!
Мартын, рыча, уже поднимался снова, и вчетвером они… побежали (этого слова заслуживало перебрасывание израненных и обессиленных тел) снова вниз. Тива оглянулась. Соня, ничего не понимавшая, кроме своей боли, не увидела, как отразилось в её глазах белое кружево. Лес теперь был ярко освещён разбросанными тут и там костерками. Позади громыхало, как фейерверковые петарды, только без легкомысленного присвиста, и каждый раз прилетал сноп искр, чуть-чуть не доставая беглецов. Позади посветлело совсем; это видно было и спиной. Соня вдруг стала замечать сырые лесные запахи, которые, разогреваясь, уступали гари; они бежали, и Тива, как и привидение, Соню не щадила, подхватывала и ставила на ноги снова, перетаскивала на себе через камни, коряги, овраги. Огонь гнался по пятам. Мартын отставал и полз на коленях, Тива не позволяла Соне дождаться их, а потом ползли они, а Мартын дохромал, догнал. И всё равно пламя окружило их. Миллионы факелов рвались в чёрное-пречёрное небо, пламя скакало верхами, живыми комьями. На каждом дереве скручивались и исчезали листья. Горячий ветер толкнул; искры заколотили по голой спине, омерзительными мурашками отдаваясь в макушке. Бежал на четырёх лапах огненный комок и визжал. Были и другие горящие, и те, кому повезло. Малые, покрупнее – теперь ни за что не узнать, к какому виду относились, бежали с людьми, обгоняли людей, тыкались палёной шерсть им в ноги, забирались по ногам, по волосам. Тива со всей силы толкнула Соню, но тут же поймала за одежду. Они, как оказалось, перелетели через какой-то барьер и врезались в мягкую воду – лужу, полную до краёв мокрыми листьями.
- Берегись!
Это Мартыну. Зверьё падало рядом в спасительную влагу, но её хватало немногим.
- Янееее… - прохрипела Соня, а горело уже вокруг лужи, и лужа горела, как нефть.
- Можешь! – крикнула Тива, - Мы – бежим!
И Соня, как оказалось, могла. Каждая жалящая искра поднимала такую панику, которой у неё давно уже не могло быть. Запах горящего мяса… она на кого-то наступила - ломающиеся косточки в мешочке плоти. А потом они пересекли какой-то мелкий-премелкий ручей, в котором вместо воды текла струя крови: взблеснула багровым, когда огненный шар – птица или магия? – свалился прямо перед ними. И вдруг Тива остановилась и рванула к себе падающую Соню. На пути была скала-гребень и груда камней поменьше у её подножия.
- Туда! – Тива показала на провал между ними, - Я иду первая.
Соня бухнулась на четвереньки; пока не иссякла инерция, поползла за Тивой в неизвестность по колючему и шуршащему, а навстречу им раздался рык и обдало смрадом. Белая клыкастая башка показалась из тьмы.
- Там кошка, кошка, кошка! – закричала Соня, закрывая голову.
- Не смейте останавливаться! - рявкнула Тива, - Идём в гости к кошке! Здесь будет похуже.
И двинулась прямо на клыки, что выдавались из верхней челюсти на целую ладонь.
Dimaniac - Песня о тревожной молодости
конец главы 30
глава 31
1.
2.
3.
читать дальшеВместе с ними по лесу спускались скальные гребни, от малых, едва выступающих из узловатой почвы, до горбов-великанов с отдельной рощицей верхом. В свете факелов деревья виделись обгоревшими. Вспыхивала белым встречная паутина. Ступали осторожно: уклон изобиловал ступенями и обрывами, которые приходилось порой долго обходить. Вода звучала от этого то ближе, то дальше, и никак не хотела открыться.
Тива разведывала и прокладывала тропу. Один огонь она держала высоко, другим освещала почву. Сухие сучья, напиленные после привала, горели безо всякой пропитки и обмотки непонятно послушно - ровно и тихо, и даже вроде бы меняли яркость по необходимости. Соня волокла третий факел, едва успевая следить за ним, чтобы не поджечь палую листву, что устилала овраги. На четвёртую ветку, взятую про запас, она опиралась при ходьбе. Хлебный мешок теперь был у Сони за спиной, тоже оснащённый удобными лямками, как и нож, который на этот раз вернул себе Мартын.
Ночные животные окружали их. Возжигались, отражая огонь, то и дело пары глаз. Большинство послушно прищуривались и отходили. Некоторые по-хозяйски сопровождали нежданных транзитёров, перемещаясь сбоку. Но Тива сказала, что опасности в зверях нет. Хорошо, что сказала. Нервы, как и полагалось, играли своё. Это был особенно неприятный лес. Видимо, невольно Соня не предполагала больше появляться в ночных лесах и снова наблюдать светящиеся глаза, но вот пришлось снова окунаться. И что-то ведь ждало на дне. Сказка продолжается. Сказочными были деревья, факелы в руках путников, спящая царевна и правый плетёный башмачок.
- Я во сне вспомнила песню, - решилась произнести Соня, когда встретился им более-менее плавный участок. Чтобы лучше сосредоточиться после сна и ловчее обходить деревья и камни, требовалось поговорить, - Это про тебя, Тива, про тебя. Но я снова её забыла.
- Почему "снова"? - отозвалась Тива, - И почему - про меня?
- Она мне в Лесошишенске снилась. Когда ещё в коттедже жили. От и до услышала, хотела записать, но куда там.
- Спасибо тебе, - сказала Тива.
- Да за что же?
- За то, что связываешь неведомую песню со мной.
- Я даже понятия не имею, кто композитор и автор. Я, вообще-то, даже не знаю, на каком она языке. Но она красивая. И, кажется, что точная. Только напеть не могу, голоса нет.
- Ну и хорошо, что нет - внезапно вмешался Мартын, - Сонька, мы в походе. И так уже нашумели на сто миров. Под ноги смотришь?
- Смотрю, - согласилась Соня, - По сторонам - страшно. Но если вспомню слова, всё будет по-другому.
- Поела - петь захотела, - усмехнулся Мартын.
- Вспомни, - попросила Тива.
- Там про... работу в непогоду. "Такая у них работа"? Я и думаю - про Хранителей. Или про спасателей, но это всё равно. Мне довольно много песен так снилось. Реальных, законченных. Песни как песни, но – не наши.
- Не чьи – не наши? – не понял Мартын.
- Язык, знаю, что он другой. Родственный розийскому. Как бы. И смысл реальности из сна – не родной, но похожий. Я иногда успевала записывать по строчке или две, своими словами, или хотя бы о чём, какого характера музыка, кто пел - мужчина или женщина. Именно в коттедже чаще всего снилось, а когда переехали, почти никогда.
- О. У тебя же была "аномальная таблица", кажется? Ты это тоже туда?
- И это туда, и не это. Если бы только песни, так-то. У меня целая толстая тетрадь была.
- Вокруг тебя было довольно много странного, если что. Тут есть о чём подумать, Сонька, в "свете" сегодня. Я пока не сформулирую нормально, а ты сама, да? Понимаешь, что я имею в виду?
- Странное? Плохое?
- Странное по-разному. Любовь у тебя... к мистике. Может, просто характер. Это я так, без претензий. Говоришь, кучу всего записала?
- Да я всё выбросила и стёрла, когда думала, что сошла с ума. Ты тоже не стандартная личность, Мартын, если что. Я больше не люблю "мистику". В свете сегодняшней ночи. Просто хочу вспомнить песню, потому что уже вечность живу без музыки. К киносказкам саундтрек полагается, понимаешь ли. Мне бывает досадно, что герои не слышат песен, которые прилагаются к сценам. Они бы тогда точно знали, насколько они важны и симпатичны.
- Тот, кто видит, есть всегда. Нет места без света, - сказала Тива, - В жизни, а не только в кино. Там действительно есть слова про работу?
- Про снега, ветра и кружащие звёзды…
Так Соня по очереди реконструировала слова, пока их не набралось на куплет.
- Да, это похоже, что про Тиву, - согласился тогда Мартын.
Веселье вспыхивало несколько раз без причин, но гасло сырой спичкой.
- Соня, огонь, выше! – вдруг закричала Тива, останавливаясь и разворачиваясь, и Соня поняла: пришло.
Тива подняла и развела свои два факела, максимально озаряя окрестность - десять шагов, и ничего на освещённом пятачке не было, и тогда то, чего не было, скукожилось от света и поползло за край круга... Размахнувшись, Тива ударила это огнём. Завертелись искры и белая пыль, и Мартын прикрыл Эгле, отступил, согнувшись.
- Что здесь?!
- Возьми нож, - сказала Тива, - Бери и бей им то, что приползёт.
- Я её не выпущу!!
Соня смотрела во все глаза, желая понять, откуда вылетают белёсые, как обрывки крыльев моли, хлопья, которые раз за разом вытрясала Тива ударами в пустоту. Мартын стоял рядом с Эгле на руках, озирался. Он что-то начинал говорить, но замолкал.
- Мартын! Надо! Сними со спины нож! – яростно и жалобно воззвала Тива, и он ожил... Соня села на землю и протянула руки...
- Ни… на…
- Ни на секунду, - на том же дыхании поклялась Соня, меняя свой факел на Эгле, - Я не отпущу её, не отпущу!
Мартын задышал мелкими, резкими глотками, скидывая сбрую–обвязку ножа и роняя под ноги. Он успел поднять нож, когда прямо перед собой почувствовал сопротивление холодного воздуха. Гораздо более холодного, чем воздух был до этого.
- Сонька, держиии! – заорал он, чтобы выдернуть себя из натуги и страха, и рубанул перед собой. Нож не достиг камня под ногами, увяз в воздухе, а Соня, зажмурившись уткнула лицо в холодное плечо Эгле. Мартына отбросило, он едва не налетел на них, и Соня больше не посмела смотреть... что-то шумящее, как море в заложенных ушах, и одновременно неестественно тихое залегло вокруг неё. То ей казалось, что Тива и Мартын просто вздумали сплясать в пустом лесу, а вокруг нет кроме животных никого, то отчётливо понимала, что звери, конечно же, убежали загодя, даже раньше Тивы почуяв наступление невидимок, и вот невидимки обступили кругом, а Мартын и Тива отгоняют, отгоняют их… так же бесполезно, как отводить руками мыльный поток из опрокинутого ведра на наклонившемся полу. Шоркал в воздухе огонь, то глухо, то скрежеща, ударял в землю или дерево металл: Мартын, не помня себя, бормотал, стонал, кричал, падал и поднимался, а Соня знала, что надолго их не хватит. Были какие-то слова, которые стоило вслух или хотя бы молча произносить, чтобы огонь их факелов горел дольше - может быть, это слова «любовь» или хотя бы «благодарность», Соня хотела выговорить, так как, может быть, благодаря этому... но даже и безмолвно не получилось тоже. Дрожь всего тела сменилась окостенением. Губы превратились в замороженное мясо. Соня ощутила, что оголяется её спина - что-то оттягивало со спины каравай, выворачивая лямками руки назад, заставляя отпускать Эгле. Крикнула Тива – так далеко уже был звук! Невидимый полтергейст вцепился в плечи ледяными пальцами. Опрокинуло на спину, потянуло неизвестно куда. Полезло под одежду земляное и листвяное крошево. Запрыгали беспомощно ступни. Соня распахнула глаза - над ней уплывавшие вершины деревьев - но то, что тащит её, невидимо. Душа зашлась смертельной истомой. Только так и должно было кончиться.
Кажется, её волокли вверх - вверх по лесу, в обратный путь, по которому было немало уступов, вертикалей, и значит, будет удар головой об камень, и вздёрнет тело вверх, чтобы на ближний из них закинуть... это было уже, совсем недавно, вчера, и ещё не зажило. Но на этот раз она не сама по себе. Она же обещала, только что обещала Мартыну, себе обещала - что бы ни случилось... Соня рванулась. Рывка хватило едва, чтобы разглядеть: Эгле тряпичной куклой лежала нелепо на камнях внизу. И ни Тивы, ни Мартына рядом - а ведь всего несколько секунд прошло? Ни отблесков пламени. Из звуков - только собственное дыхание. Её уносит всё дальше прочь.
Соня рванулась снова - её тотчас припечатало к земле. И опять, но она приняла решение: будет трепыхаться до смерти, не считаясь с болью и бессмысленностью! Перевернула себя на бок, поймала ближайший ствол, вцепилась ногтями - ладонь резануло наждаком, оставляя сырой след; Соня поймала следующее дерево, подтянула к груди ноги и обкрутилась вокруг него, создавая себе упор. Я не отдам тебя, не отдам, превращусь в гнилую жижу, но до тех пор буду ползти... Оказавшись головой вниз, лягнула невидимое ногой, затрепыхалась, потянулась ещё, растягивая за собой невидимые пальцы, которые и не собирались её отпускать. Соня хваталась за тропу, за траву, за камень – казалось, что и нет никого, и никогда до неё никого живого не было в этом лесу, а забросило Соню сюда из ниоткуда, и её разум впервые появился только что… но она не имеет права выпустить Эгле, она ползёт вниз, к ней, по влажной тропе. Мокрое и скользкое внизу, ледяное наверху: наваливается невидимка, тянет за волосы, тянет за одежду. Соня тянет его за собой... на себе... вот ткань - "изменчивая плазма", в которую Эгле одета… плечо… ключица… рука. «Я покалечу её, точно, я ещё больше изломаю её!» На очередном извороте Соня снова ухитрилась уцепиться за дерево, ещё немного подтянуть к себе Эгле. Пока она была занята этой задачей, она находилась в невесомости и отсутствовала как личность: вне страха, холода и боли, но вот осознала, что невозможное свершилось, и она, хотя точно ей не должны были позволить, сумела вернуть Эгле и прочно держит её в объятиях, что невозможное происходит - их двоих в тёмном от ночи и колдовства лесу тянет, тянет по земле привидение, ветви мелькают, как в окне поезда, а рёбра Сони, бока, спина - всё тело пересчитывает мельчайший рельеф, отяжелевшее тело режут камни… ну и пусть, Соня старалась, чтобы Эгле не опрокинулась, пусть с неё, Сони, сдерёт всю кожу, но не с Эгле, пусть… в её лёгкие проникают магические пальцы, просовываются между рёбер, чтобы сподручнее волочить, только не в Эглины… Она жестокой хваткой держалась за подругу: наверное, они сейчас были в одном и том же состоянии за-гранью. Соня скулила и сипела. Разбуди, разбуди меня, мама, разбуди меня!! Когда-то мама объяснила, что кошмары бывают, если сползёт во сне одеяло. С неба порой сверкали на них обыкновенные, спокойные звёздочки.
Ударил по лицу стебель. Вспыхнуло точкой сбоку и внизу. Вспышка замерла отдохнуть, и вдруг, спустя секунду, разбежалась и покатилась вверх параллельно их страшному пути. Лес переполнился треском и сполохами. Кто-то кричал.
Их вынесло на какую-то поляну. На открытом пространстве Соня увидела: невидимое, вихрящееся вокруг чернее ночной черноты глыбы, перетекает в ажурные белые платки, которые тут же опять всасывает в воронку невидимости, но беспрестанно выплёвывает снова. Глыба кричала человеческим голосом. Она двигалась в вязком воздухе навстречу. Привидение бросило их, Соню и Эгле, встало над ними огромным ажурным белым платком. Оно прошло по ним, надавив тонным весом по очереди Соне на грудь, горло, голову, и оставив её лежать в судорожном шоке остановившегося времени. Оно двинулось к чёрной глыбе, как бы раздвигавшей собой водоворот белых лохмотьев. Соня видела всё это не глазами. Она повисла где-то невысоко над землёй, стала чем-то вроде глаза, видящего всей поверхностью яблока. Не видно было только их с Эгле тел. Как не видно и пожара, который только что начался недалеко отсюда. Вероятно, это смерть. А чёрное и белое между тем сошлись в схватке. Чёрное обозначилось очертанием человеческого тела, но быстро расплылось. Белое отрастило руки и ласково протянуло их к чёрному. Чёрные руки взялись навстречу, и два пятна – смутное сплошное и чётко-узорчатое, с угольными просветами в орнаменте, задвигались, как два волка в завязанном мешке, завыли инфразвуком и вгрызлись одно в другое. Два контраста разодрались узкими клиновидными полосами и взаимно перемежились, образовывая единую, из танцующих вмятин, поверхность. То филигрань узора мутнела и серела, то дымчатая чернота светлела и обзаводилась расходящимися белыми кругами. Когти белого и чёрного терзали друг друга, вбивались в тела противника, полосовали, растворяли. Белые и ажурные другие, поменьше, всё наматывались из пустоты на этот кокон битвы, серели, наливались чернотой, кокон рос и рос, и… Соня ощутила сильную боль в горле, которая, брызгая холодом, спускалась и жарила лёгкие. Она лежала на земле, и сжимала тело Эгле, чья голова запрокинулась и, может быть, уже не соединялась спинным мозгом. Перед глазами полыхало: вокруг горела трава, деревья. Чёрная глыба вдруг подвинулась к ним. Соня узнала Стаса. Он опустился на одно колено, тяжело дыша, и наклонился над ними.
- Не смей! – послышался окрик, - Не подходи к ним!!
Стас отшатнулся и растворился в воздухе. Подбежали Тива с Мартыном. Как хорошо… Тива быстро-быстро ощупала их, осмотрела, усадила Соню и провела руками по спине. Боль упала на пару градусов.
- Всё хорошо…
Не дав ей закончить, Мартын подхватил Эгле. Он не рыдал, а выбрасывал некие звуки горлом: испускал излишки черноты, накопившиеся в нём за время, когда всё происходило. Шатаясь, прошёл несколько шагов и завалился: на колени и мягко – набок. Тива подняла Соню и – вот в обратном направлении – тянет её! Тива перекинула Сонину руку через плечи и повела. Она торопилась, а Соня автоматически переставила пару раз ноги и обвисла
- Пожар. Надо бежать, - объяснила Тива, - Мартын!
Мартын, рыча, уже поднимался снова, и вчетвером они… побежали (этого слова заслуживало перебрасывание израненных и обессиленных тел) снова вниз. Тива оглянулась. Соня, ничего не понимавшая, кроме своей боли, не увидела, как отразилось в её глазах белое кружево. Лес теперь был ярко освещён разбросанными тут и там костерками. Позади громыхало, как фейерверковые петарды, только без легкомысленного присвиста, и каждый раз прилетал сноп искр, чуть-чуть не доставая беглецов. Позади посветлело совсем; это видно было и спиной. Соня вдруг стала замечать сырые лесные запахи, которые, разогреваясь, уступали гари; они бежали, и Тива, как и привидение, Соню не щадила, подхватывала и ставила на ноги снова, перетаскивала на себе через камни, коряги, овраги. Огонь гнался по пятам. Мартын отставал и полз на коленях, Тива не позволяла Соне дождаться их, а потом ползли они, а Мартын дохромал, догнал. И всё равно пламя окружило их. Миллионы факелов рвались в чёрное-пречёрное небо, пламя скакало верхами, живыми комьями. На каждом дереве скручивались и исчезали листья. Горячий ветер толкнул; искры заколотили по голой спине, омерзительными мурашками отдаваясь в макушке. Бежал на четырёх лапах огненный комок и визжал. Были и другие горящие, и те, кому повезло. Малые, покрупнее – теперь ни за что не узнать, к какому виду относились, бежали с людьми, обгоняли людей, тыкались палёной шерсть им в ноги, забирались по ногам, по волосам. Тива со всей силы толкнула Соню, но тут же поймала за одежду. Они, как оказалось, перелетели через какой-то барьер и врезались в мягкую воду – лужу, полную до краёв мокрыми листьями.
- Берегись!
Это Мартыну. Зверьё падало рядом в спасительную влагу, но её хватало немногим.
- Янееее… - прохрипела Соня, а горело уже вокруг лужи, и лужа горела, как нефть.
- Можешь! – крикнула Тива, - Мы – бежим!
И Соня, как оказалось, могла. Каждая жалящая искра поднимала такую панику, которой у неё давно уже не могло быть. Запах горящего мяса… она на кого-то наступила - ломающиеся косточки в мешочке плоти. А потом они пересекли какой-то мелкий-премелкий ручей, в котором вместо воды текла струя крови: взблеснула багровым, когда огненный шар – птица или магия? – свалился прямо перед ними. И вдруг Тива остановилась и рванула к себе падающую Соню. На пути была скала-гребень и груда камней поменьше у её подножия.
- Туда! – Тива показала на провал между ними, - Я иду первая.
Соня бухнулась на четвереньки; пока не иссякла инерция, поползла за Тивой в неизвестность по колючему и шуршащему, а навстречу им раздался рык и обдало смрадом. Белая клыкастая башка показалась из тьмы.
- Там кошка, кошка, кошка! – закричала Соня, закрывая голову.
- Не смейте останавливаться! - рявкнула Тива, - Идём в гости к кошке! Здесь будет похуже.
И двинулась прямо на клыки, что выдавались из верхней челюсти на целую ладонь.
Dimaniac - Песня о тревожной молодости
конец главы 30
глава 31
@темы: книга 3, жизнь волшебная, среди миров
-
-
09.04.2020 в 18:14-
-
09.04.2020 в 20:49