1, 2, 3
4
5
6
7 и 8
9. розиянин
читать дальшеКак он летел на вертолёте. Как его везли. Сколько времени – очумевший разум выплёвывал все и без того разрозненные воспоминания.
Ашш никогда не брали зверей в плен, не пытались приручить. Потому что довести до отчаяния неволи и последующего равнодушия затменного разума есть одновременно оскорбление зверя и охотника, да самой сердцевины природы. От розиян поступков чести не ждут: подразумевалось, что они способны на всё.
Где-то его выгружали, покорного, почти слепого от шума и светов потустороннего мира. В одних остановках к нему было дело: велели раздеться, что-то выясняли. Высасывали кровь, но немного почему-то. В других местах его помещали в каморку с ложем, где надолго забывали. Он задыхался от гари всех сортов, что преследовала, куда бы ни попадал. Еда, что предлагали, просилась обратно: он большей частью не понимал, из чего такое, что он должен съесть. Иногда собрание розиян, к которым его подводили, начинало спорить и кричать. «Где вы ЭТО достали? Что нам с ним делать? Везите взад, с ним такие будут проблемы… «Но какой атлет! И здоровый, как слонаам.» Корней не понимал, но многие фразы разумными пиявицами укоренились у висков и доехали с ним до АРМИИ. К месту, где Корней снова увидел горы, но эти горы ничем не напоминали его родные.
Он знал, что такое армия. Это охотники, которые бросают своё самое важное занятие и сговариваются, как ловчее будут выслеживать и убивать таких же охотников, но другого племени.
Отец тоже знал, для чего увезут Корнея. И рассудил, что таково лучшее возмездие тому, кто своей трусостью сгубил целый народ. Корней помнил, что ему полагается особое наказание. И ждал.
Корней оказался в месте, куда свезли сотни юношей. Из разных племён. Но любой новоприбывший мгновенно вливался в громкий и вибрирующий гомон запутанной данности происходящего, и конечно, понимал, что он тут делает и что будет дальше.
Один Корней болтался среди всех, снова ставший немым. Но ещё и глухим. И с призраком знакомого когда-то безумия наедине.
Жизнь же посвящалась теперь вся обычаям места пребывания.
Корней повторял за ними из страха и жажды покоя. Он стал постоянно обновляющимся ожогом: не укрыться от шумов, запахов и светов адского мира. Нельзя заползти в укромное место, чтобы тут же не принялись искать наставники-надзиратели, а находя, препровождать в нужное место бранью. Невозможно разобраться в назначении предметов, от которых не было спасения. От их форм, непознаваемости назначения и внезапной хрупкости. Корнея крутило, как в грязном водовороте в половодье. Ум отказывался разбирать впечатления на удобные пласты, собирать сведения о том, как поступать.
Страшнее всего ночь. Огонь гасили на потолке жуткой одинаковоугольной пещере, и вскоре ярусные ложа наполнялись шепотками, скрипами, горестными вздохами, шуршанием или шёпотом. Корней не спал, выслушивал чужие горы, стылое необозримое жильё. Он ждал, когда наступит окончательная тишина. Стискивал зубы, чтобы не вырвался вой, по которому его обнаружат здешние злые духи. Сон-ушиб настигал совсем близко к моменту - всегда одинаковому - когда их будили. Всё внутри обрывалось от злобного крика, но тело само по себе скатывалось вниз и вспоминало, как быть с розийской одеждой, глиной замуровывающей тело. Корней поутру понимал только одно: он должен очутиться в пещере, где в одинаковые металлические сосуды из металлических стеблей доставляется вода – ядовитая, резкопахнущая. Но даже та вода была годна для самой важной проверки. Надо смочить волосы и вглядеться в блик – точнее, «зер-кало», которые у розиян встречались так часто, а здесь висели на противоестественно гладких стенах строгим рядом, снова той же ненавистной, жуткой одинаковоугольной формы!
Эти четыре угла. Они заключали всё, что только существовало. Все комнаты, пещеры, переходы. Лавки и столы. Даже посуду. Даже огни под потолками. Так не должно быть. Люди не могут жить, очерчивая всё четырьмя линиями. Но рассвет за рассветом Корней снова находил живительную прозелень у себя на голове, а значит, он обязан жить. Он думал, что всё происходящее слишком похоже на то, что он попал в ту часть загробного мира, куда помещают трусов, отступников или предателей, если бы не цветение Тиыйэй. Но может, все вокруг – мёртвые, а он один…? Ни у одного из мужчин вокруг не было того же в волосах. А такие странно искажённые черты лица, могли быть у людей, пусть и иных земель? Если же приглядеться к телосложению… он часто отводил глаза со страхом и оттого не запоминал своих сослуживцев. Были человечки маленькие и совсем лишённые мускулатуры. Примерно как дети. Были – может, они всего лишь смертельно больные? – но их что-то раздувало под кожей и тошнотворно колыхалось при каждом жесте. Они, их лица, их всё, они все, всеохватно, что творилось – вопило Корнею о том, что злые духи уже здесь. С ним. А этот длинный коридор, по которому день за днём определённым способом перемещаются туда-сюда – пищеварительный тракт проглотившего Корнея Берра. Неужели не было возвращения в Нами-Аттала-Шийашш с раненым братом на спине, не было вертолёта, на котором Майя забрала Энея, а случилось то, что Берр уже пожрал их всех, и вот именно так пребывается у него внутри?!! Да-да, не мог же Берр тогда просто позволить ему уйти…
Но если даже люди вокруг – это люди, если он всё ещё на этом свете, всё, что ни открывалось, значило одно: где-то далеко, в направлении, которого он не может вспомнить, продолжается агония-угасание его родины. Его родных. Нет никакой мочи думать, невозможно не думать. Что происходит сейчас, вчера, что ждёт завтра Ымкбат-Алцегорат? Что творят с ашш розияне, по-хозяйски обосновавшиеся в их мире?
И не сирота ли он теперь. Не осиротели ли родители. Брат, мог ли ты в живых остаться? От одной мысли, что Майю обманули, очень вероятно, что так и есть, и что нельзя узнать о том… Брата бросили умирать, а её держат в рабстве, с ней что-то творят.
Корней ждал близкого, должно быть, дня, что когда Армия выступит войной. Что бы ни случилось, он сказал себе, что не будет убивать, ни человека, ни животное. Пусть вокруг враги – розияне, которые дорастащили всё то, что скрепляло собой жизнь ашш и заслуживают всего плохого. Пусть они пойдут войной на других розиян. Пусть рано или поздно Берр достигнет и этих гор. Корней больше не раскроет смертельной осклизлой воронки, к которой привязал его колдун. Наверное, надо будет позволить убить себя. Но как сделать, чтобы и это не послужило злому колдовству?!
Сколько-то рассветов и закатов минуло, когда наставники-надзиратели сообразили, что среди новобранцев есть такой, что не понимает ни слова. Кажется, он снова что-то неуклюже сломал, и не понял, что и как и что это было. Его таскали за собой, кричали, что-то втолковывали, пытались ударить, а он рефлекторно отпрыгнул на длину в два своих роста, благо было, куда. Тогда вокруг завопили и засвистали. Посыпались вопросы. Корней еле держался, чтобы не дать дёру, только бы не видеть их. И тогда они спросили у себя, и не могли ответить. Потом снова указали на него. Теперь он понял. Сказал «ашш» и «Корней крех рахи вета Нами Ксавер-ка-Ильма, дер Эней». Они закатили глаза в знак презрения и отпустили восвояси.
А на следующий день Корнея отвели в какую-то мелкую комнату и прислали к нему Мишу.
Ещё один, одетый, как все обычные воины здесь, неподходящий для охоты и сражения парень, пухловатый и слабый, но излучавший какое-то неуместное среди прочего здешнего люда довольство жизнью и уверенное спокойствие. Как ашш после работы, охоты, вкусной еды. Он приветливо произнёс что-то, потом показал на себя, на Корнея – «ямиша - тыкорней». Он не стал кривиться в удивлении, как многие, Корнеевой настороженностью, а сразу приступил к делу, которое Корней уяснил на первой же минуте. Его будут учить розийскому языку?
Миша бросил на стол предмет – опять четырёхугольник, нет, стопка пластин, тонких и белых, хитро склеенных между собой по одному краю, ещё сучок какой-то обточенный, слишком прямой, как всё тут, и принялся ходить по комнате, указуя на все объекты по очереди и называя их.
Нужно это было Корнею? Да, как воздух, чтобы узнать нечто важное! Он помогал Мише как мог, повторяя за ним слова, тот глупо радовался и добился того, чтобы Корней дублировал их ашшскими. Тогда хватался за деревяшку и преловко царапал ею прямоугольный лист, покрывая неопределёнными, но упорядоченными рисунками : «япишу». Протягивал рисовучую палочку Корнею : «тыпиши», но убедился только, что тот не знает, как и взять вещицу правильно. Палочка скоро преломилась пополам в крепких пальцах, но парень не обозлился, а рассмеялся, но потом присмотрелся к Корнею особенно озадаченно. Сам разломил по очереди образованные половинки. Сел напротив и что-то долго и вдумчиво вещал, глядя в глаза, отдавая прекрасно себе отчёт, что Корней не понимает.
В тот день определённо Корней выучил больше розийских слов, чем Миша ашшских. Зато назавтра Миша поразил невероятно: уставившись в свои белые листки, произнёс, запинаясь, совершенно ясную, хоть и из кривых слов составленную, речь, где было куда больше понятий, чем произносил вчера Корней.
- Не тияшш! Нейт – тияшш! – вскипел Корней, срываясь с места, - Тияшш - враги! Как ты только принял меня за них?!
Миша с любопытством и безбоязненно смотрел на него. Подумав, снова обратил взор к листку и повторил несколько слов. (И чем ему этот листок помогает?? Колдовство?) Корнея разбирала злость, которой он в себе не подозревал:
- Зачем ты говоришь как они? Тияшш всегда считали себя вправе перевирать человеческую речь…
Осёкся. Это мёртвый теперь голос крови в нём заставляет распинаться перед розиянином, который пришёл посмеяться над ним, как и все. Но Миша спросил:
- Корней – кто? Корней – надо как говорить?
Позже, когда общение стало возможным, когда Корней усвоил, как называются вещи, их свойства и дела вокруг, как зовут людей и какой у розиян нынче год (однако чётный!), а также много-много других знаний, Миша объяснил, что искал в интернете слова, максимально похожие по звучанию на те, что произносил Корней. Ведь никто Мише не сказал, откуда ученик будет родом. Похоже, в части сами не знали, откуда принесло такого чудика. Похоже, и выяснять было недосуг, во всяком случае, Мише предоставлять информацию никто не собирался, те, кто ею владел, не контактировали, что ли, с его командирами. А те просто вспомнили, что среди новобранцев есть чел, успевший засветиться умом и сообразительностью, да и отправили приказом в соседнюю роту, не слушая возражений, что он скорее «физмат», чем «иняз», спихнули задачу из одних неизвестных на него, да отчитались перед кем-то... Поиски в сети выдали немало чуши, но вот пара уникальных слов привела на сайт народца тияшш, который пользовался розийским алфавитом. Миша черканул туда письмо, но ответа за сутки не дождался. Поэтому он просто переписал абзац, где встретились два понятных ему слова, да зачитал Корнею.
Корней учился истово. Эти два часа почти каждый день только и спасали от внутреннего разрушения. Только и оставляли надежду на достоинство. Память у ученика Миши была феноменальная, одно удовольствие и сплошная экономия сил и времени. Концентрация внимания бешеная, мотивация, судя по всему этому, зашкаливающая. К тому же, ему открылось одно великое и обидное волшебство: слова розияне умели зарисовывать так, чтобы другой человек, глядя на те самые белые стопки, исцарапанные прессованной золой, мог речь воссобрать и узнать, что думал «пишу-шый». Обидно то, что ашш не придумали для себя подобного. Корней понимал со всей ясностью, как по-иному сложилась бы его жизнь, если бы с детства он отправлял близким из своего кокона немоты письменные послания.
Он смирил себя со вспомогательностью языка тияшш. Какая теперь разница, в самом деле? Корней, попадая в спокойную атмосферу учебной комнатки, переставал тупить, хотя именно со многими знаниями ему являлся ежедневно новый шок. Но вся открывающаяся нечестивость, чуждость, тяжесть розийского бытия стала вполовину безразличней после того, как он, подсобрав необходимый запас слов, спросил:
- Миша, когдай мы все идти убивать? Миша, сказать… ска…жи это?
- Ээ, кого ты собираешься убивать?!
- Армий есть для, ради убиейноств… мне и всикда знать о так. Знал. И мне говорил па-па.
И столько муки было в ожидании ответа, что Миша и не подумал, что это человек с жаждой мочилова, который жестоко промахнулся с общественным институтом. И разъяснил Корнею примерно следущее: здесь проходят тренировку на случай войны – без перерыва каждый год созывая всё новых молодых людей, независимо от того, намечается ли конфликт с другой страной. Для того, чтобы всегда были люди, умеющие то и то. И чтобы эти страны думали, прежде чем заполучать такую силу во враги. Их с Корнеем никуда не отправят убивать. А следующим летом отпустят домой.
Миша, всё больше общаясь с горцем неопознанных гор, становился всё озадаченнее и серьёзнее. Быстро набирались свидетельства того, что человек не просто жил в горной местности, а имеет чересчур искажённое представление о среде, в которой живут остальные. То есть, о цивилизации как таковой. Он записывал некоторые слова Корнея в маленький блокнот и ждал времени, когда сумеет расспросить конкретней. А утверждение о том, что Корней считает себя пожизненным рабом розиян, напугало его. Откуда парень родом, пришлось выяснять долго: Корней не имел представления о географии, о народах, о государствах, не говоря об истории. Интернет в военчасти и вообще в Агде сбоил бесчеловечно. Но постепенно, изучая урывками сайт тияшш…
- Ты даже не учился в школе, - сказал однажды Миша, - Это значит, что по закону тебя не должны были вообще призывать на военную службу. Ты не владеешь государственным языком. Значит, не можешь служить. А если твой народ малочисленный и недавно совсем стал частью Розии – тем более. Корней, тебя не имеют права здесь держать, ты понимаешь? Хотел бы я знать, кто и почему нарушил закон. В отношении тебя. Чёрт, ты же сам не сумеешь… Я попробую подать рапорт… фиг его знает, как правильно и куда, и кому… а не важно. Твоим и моим. Хоть кому, лишь бы зашевелились.
Миша хороший человек, хоть и розиянин. Слушал и слышал, как умел. Но ему никогда не понять, да и знать не надо, насколько страшные судьбы бывают. Он слишком внутри себя мирный и счастливый, и не может удержаться и не сообщить, что вот опять звонил Соне-невесте.
Мише нечем было похвастать. Его обращения к командованию возымели результат определённо негативный. Коротко говоря, ему сообщили, что «шевелиться» ради Корнея никто здесь не будет. А значит, и «там» не будет. Да, незаконненько вышло, ну что ты как маленький? Отвянь. Пусть горец отслужит срок, ему же проще потом будет в жизни.
Миша проникся и принял решение ближних не будоражить, чтобы они не вздумали прекратить его уроки с Корнеем. Всё, чем он может помочь – научить говорить, читать, писать и ориентироваться в обществе. Правда, во время увольнительных разыскал в городе интернет и отправил несколько писем на правозащитные сайты. Отслеживать ответы было затруднительно. А тем временем…
Корнею было безразлично отношение к нему других призывников. Их душная манера оскорблять была грустно-знакома. Его зеленоватые волосы не давали людям покоя - он огрёб прозвище «мутант». Но задевать физически его не решались. Просто мельтешили, всегда готовые врассыпную броситься прочь от «качка». Корней молчал, делал, что положено. Убирался. Мыл посуду. Маршировал. С опаской приступал к сборке-разборке автомата. Зато собственно стрельба, а также метание гранат ничего ему не стоили. Хуже было, что розияне в большинстве отличались такой телесной слабостью, что не могли провести в беге и часа, а бежать требовалось всем толпой, не отрываясь, вокруг комплекса зданий, по размеченной тропе. Если бы только позволяли Корнею бегать через долину к предгорьям и обратно! Ему никак не удавалось утомиться физически и хоть на минуты забыть о своём горе.
Но настал день, когда солдаты нашли, как вывести его из себя. Розийские парни имели позорный обычай судить о женщинах. Это было их главное развлечение. Корнею приходилось узнавать невероятно охальные слова. Возможно, их женщины таких и заслуживали. К солдатам приезжали маменьки и невесты. Они были грубыми, бесконечно грубыми, неотёсанными, громкими и злопахучими даже с большого расстояния. И очень крупными. Некоторые даже крупнее мужчин! Любая же из ашш, от пятилетних девочек до старух, имела такое горделивое достоинство в обыденных жестах, осанке и движениях, такое чистое изящество. Как он раньше не знал? Корней в смятении и брезгливости отворачивался, если рядом оказывалась розиянка. Но сослуживцы не сомневались, что женщины являются предметом его зависти к ним. Ведь к нему никто не приезжал. А почему? Он молчал. Довольно того, что Миша пытался выведать, кто такие ашш и как живут у себя. Но прочие «догадались» по молчанию сами: девчонки, Корнеевы соплеменницы, просто стесняются показать свои зелёные патлы! Да наверняка и другие забавные дефекты в них есть, а, Корней? Ну-ка, расскажи, как ты в горах с ними развлекался? Что, тебе, жалко?
Пока слова касались только его, никто не чуял беды. Но девушка в горах была одна, а значит, о ней говорили. И ещё, просто для того, чтобы вызвать растерянность у Корнея, они выдумывали что-то о Ильме! Они развлекались тем, что упоминали никогда не виденных ими маму и любимую девушку Корнея в гадостных выдумках.
А тех, быть может, и в живых уже не было.
И полетели зубы. Сжав свои, Корней бил впервые в жизни. С каждого за грязь. И били его, навалившись скопом, потому что поодиночке никто не одолел бы. Это были прекрасные, хмельные моменты. Потом же, в изоляторе, он лязгал зубами, отходя – было плохо. Нельзя избивать даже тех, кто заслуживает. Осклизлая воронка близко.
Изолятор не был гауптвахтой. Корнея запирали в какой-то кладовке вместо нарядов, которые назначались за драку другим, так как не знали, что можно спросить с него, после драк совсем дурного.
Корнею пригрозили, что эти отсидки увеличивают срок его службы. Но он выходил и бил снова, не зная другого способа забыться, отбывал повинности и снова...
Это свои воины здесь «служат». Все ашш для розиян только неговорящие рабы, как бы Миша ни предполагал довольно благостных перспектив народу ашш в составе Розии. Всё яснее, что нет для Корнея решения. Он зверь здесь. Хоть ненужного, они ни за что не отпустят. Моли не моли. Делай как сказано или ослушайся. Жди не жди. Будет то, что не позволит никогда достичь его родины, чтобы узнать, хотя бы только узнать, что случилось там. Даже если будущим летом распустят нынешних воинов и Корнея с ними – куда ему направиться?! В какую сторону брести? Он чуял, что эта земля слишком далеко от Ымкбат-Алцегорат. И будет его цель через много лет обратного пути мёртвой. Разве что Миша подсказать мог стоящее – даже называл некий предмет «кар-тт», что помогает узнать местонахождение и гор, и городов, но раздобыть не сумел. Да он сам подневольный. И служит в другом длинном доме, в другой роте. Всё реже его сюда отпускают. Достаточно им для послушания Корнея того, чему успел научиться, вот что. Так зачем он должен повиноваться захватчикам? Не перед ними виноват. И ради чего повиноваться, если весь мир уже давно пожираем Берром?
И чего же ждут боги и духи от Корнея до сих пор, если его волосы не перестают зеленеть.
Повернуло на весну, Берр так и не дошёл до Агдя. Солдаты послушно бежали по коридору в столовую, задевая оставшегося неподвижным Корнея. Он деревянной походкой вошёл в туалетное помещение, взялся за ручку двери и, словно бы ненароком, сдвинул всё полотно в косяке. Дверь заклинило, ручка отвалилась. Корней действительно не осознавал, как это получилось. Он сел на сломанный стул под высоким и маленьким окошком и смотрел на останки снегопадного света на полу. Крики снаружи смели драгоценные крохи прострации. В дверь колотили. Корней двигал по полу железный шкаф, где хранился уборочный инвентарь. Установил у двери. Снова уселся на то же место. Внезапно из глаз полилось, впервые здесь. Позор для охотника. Позор и для розийского воина. Но не для труса же безродного. Он завыл, так как удары в стену вызывали свербение в жилах. Он орал ором, чтобы больше не слышать их голосов. И своих мыслей. Почти без перерыва на вдох: кричал снова и снова. Полетели осколки окошка, завертелись, нисходя, морозные струи воздуха.
- Отпустить. Отпустить. Отпустить. – внезапно для себя заговорил этому окошку Корней, - Отпусти домой. Я уходить. Или я убить себя сейчас.
Корней заметался по периметру, каждым ударом костяшек разбивая по плитке на стене, и орал так, чтобы, наконец, вышел из него гнилой дух.
- Вот только психов мне не хватало, - равнодушно ответило окошко, и свет снова проник в туалет.
Психа нейтрализовали быстро, давно отработанным способом: пустили усыпляющий газ.
10. ведьма
читать дальшеПолосы тьмы вверху, по безбрежному потолку. Здесь это называлось «второй этаж». Токи сквозняков. Комковатая подстилка. Простыня вместо одеяла, пахнущая чьей-то болезнью. И прикрученные накрепко руки и ноги. Нет ни крупинки звука движения человеческого. Он тут давно, и не знает счёта дней.
Эхо тишины говорило о том, и госпиталь, и часть, и весь город, очевидно, опустели. Или же прилегли всем существом, притворились неживыми, нежилыми, незначимыми, как обмороженные камни – переждать, перетерпеть дальнюю поступь неведомой силы, что затылком отслеживал лежащий головой в направлении гор Корней.
Привязанный лежал на пути кого-то, кто мерно и обманчиво неторопливо перемещался где-то уже в предгорьях, уже в долине. И одновременно всплывал рывками из Корнеевой груди, из области, над которой всегда висит душа любого человека, как над пещерной лакуной, и в которую может заглянуть он один.
Всё, что Корней в своей жизни считал страшным, жутким, непереносимым, всё было ничто до этой ночи. Страшное – это сейчас. Тот, большой, больше горы, остановился. Понял Корней: кого-то ищет, и каждый обитатель котловины Агдя надеется, что не его. Каждый знает, что взгляд из узкой щели капюшона задержится, продолжит чёрным лучом шарить по мирозданию и внезапно скоро вернётся, чтобы поставить на избранном человеке чернильно расходящуюся точку. И тогда никто не вытащит, зови, не зови. И молить о пощаде не надо. И спрашивать, за что.
Дребезг стекла в окне. Шагнуло сквозь стену. Споткнулось о его макушку.
Это к нему!
И видел Корней, несмотря на кромешный темень, на закрытые глаза, как поднимается из его грудной клетки белёсый червь навстречу плесенно-обморочному вниманию там, за спинкой кровати. Бесконечно вынимается толстое тело, но не поднимется выше потолка никак. Безостановочно текут в пустую дыру за спинкой сквозняки
Он узнал червя – его колдун с мягким складчатым лицом.
И слышал Корней, но не ушами, а самой сердцевиной, всю встречу ИХ.
И шшто-оо тыыы такое, на моей дороге?
…бесприун. О Госпожа, прими в себя, сделай собой - отдаю свою силу в твою власть.
Зачем ты мне? Заслужи. Покажи то, что мне понравится.
…я такой же, как ты, как часть тебя. Не дай сгинуть совсем.
И это своё изгнание ты зовёшь силой?!
…ты права, Госпожа. Но я отдаю в уплату этого раба. Он противится мне шестнадцать лет.
Тебе противиться нехитрое дело.
… и вот он едва не скинул меня. Если бы его не скрутили…
Ты не справился с одним смертным.
…Госпожа, не уходи! Он не из здешних гор. Этот человек переполнен равно храбростью, трусостью и несбыточными чаяниями. А ещё он предатель. Он понравится тебе! Если ты примешь меня, я расскажу обо всех, кто дорог ему. И открою тебе особое место.
Предааатель? Это интересней. Что ж, быть по сему: в обмен на предателя я воспринимаю твою сущность, но не всю, а ту часть, которую выберу. И только та часть, если сможет, будет видеть моими глазами.
…пощади, Госпожа…
Только так.
…я согласен, Госпожа.
И увидел Корней – нет, всем собой, через себя пронзился, как в области его тела две бестелесные, но тяжелее не бывает, фигуры сошлись, и чернота протянула к червю руку, вынула из червя невидимо маленькую частицу. И рассыпался червь, исчезая навсегда.
- А ты теперь мой – надо же чем-нибудь оправдать дорогу. Для чёрной работы сгодишься.
Дорога Водана - Заклинание
конец
4
5
6
7 и 8
9. розиянин
читать дальшеКак он летел на вертолёте. Как его везли. Сколько времени – очумевший разум выплёвывал все и без того разрозненные воспоминания.
Ашш никогда не брали зверей в плен, не пытались приручить. Потому что довести до отчаяния неволи и последующего равнодушия затменного разума есть одновременно оскорбление зверя и охотника, да самой сердцевины природы. От розиян поступков чести не ждут: подразумевалось, что они способны на всё.
Где-то его выгружали, покорного, почти слепого от шума и светов потустороннего мира. В одних остановках к нему было дело: велели раздеться, что-то выясняли. Высасывали кровь, но немного почему-то. В других местах его помещали в каморку с ложем, где надолго забывали. Он задыхался от гари всех сортов, что преследовала, куда бы ни попадал. Еда, что предлагали, просилась обратно: он большей частью не понимал, из чего такое, что он должен съесть. Иногда собрание розиян, к которым его подводили, начинало спорить и кричать. «Где вы ЭТО достали? Что нам с ним делать? Везите взад, с ним такие будут проблемы… «Но какой атлет! И здоровый, как слонаам.» Корней не понимал, но многие фразы разумными пиявицами укоренились у висков и доехали с ним до АРМИИ. К месту, где Корней снова увидел горы, но эти горы ничем не напоминали его родные.
Он знал, что такое армия. Это охотники, которые бросают своё самое важное занятие и сговариваются, как ловчее будут выслеживать и убивать таких же охотников, но другого племени.
Отец тоже знал, для чего увезут Корнея. И рассудил, что таково лучшее возмездие тому, кто своей трусостью сгубил целый народ. Корней помнил, что ему полагается особое наказание. И ждал.
Корней оказался в месте, куда свезли сотни юношей. Из разных племён. Но любой новоприбывший мгновенно вливался в громкий и вибрирующий гомон запутанной данности происходящего, и конечно, понимал, что он тут делает и что будет дальше.
Один Корней болтался среди всех, снова ставший немым. Но ещё и глухим. И с призраком знакомого когда-то безумия наедине.
Жизнь же посвящалась теперь вся обычаям места пребывания.
Корней повторял за ними из страха и жажды покоя. Он стал постоянно обновляющимся ожогом: не укрыться от шумов, запахов и светов адского мира. Нельзя заползти в укромное место, чтобы тут же не принялись искать наставники-надзиратели, а находя, препровождать в нужное место бранью. Невозможно разобраться в назначении предметов, от которых не было спасения. От их форм, непознаваемости назначения и внезапной хрупкости. Корнея крутило, как в грязном водовороте в половодье. Ум отказывался разбирать впечатления на удобные пласты, собирать сведения о том, как поступать.
Страшнее всего ночь. Огонь гасили на потолке жуткой одинаковоугольной пещере, и вскоре ярусные ложа наполнялись шепотками, скрипами, горестными вздохами, шуршанием или шёпотом. Корней не спал, выслушивал чужие горы, стылое необозримое жильё. Он ждал, когда наступит окончательная тишина. Стискивал зубы, чтобы не вырвался вой, по которому его обнаружат здешние злые духи. Сон-ушиб настигал совсем близко к моменту - всегда одинаковому - когда их будили. Всё внутри обрывалось от злобного крика, но тело само по себе скатывалось вниз и вспоминало, как быть с розийской одеждой, глиной замуровывающей тело. Корней поутру понимал только одно: он должен очутиться в пещере, где в одинаковые металлические сосуды из металлических стеблей доставляется вода – ядовитая, резкопахнущая. Но даже та вода была годна для самой важной проверки. Надо смочить волосы и вглядеться в блик – точнее, «зер-кало», которые у розиян встречались так часто, а здесь висели на противоестественно гладких стенах строгим рядом, снова той же ненавистной, жуткой одинаковоугольной формы!
Эти четыре угла. Они заключали всё, что только существовало. Все комнаты, пещеры, переходы. Лавки и столы. Даже посуду. Даже огни под потолками. Так не должно быть. Люди не могут жить, очерчивая всё четырьмя линиями. Но рассвет за рассветом Корней снова находил живительную прозелень у себя на голове, а значит, он обязан жить. Он думал, что всё происходящее слишком похоже на то, что он попал в ту часть загробного мира, куда помещают трусов, отступников или предателей, если бы не цветение Тиыйэй. Но может, все вокруг – мёртвые, а он один…? Ни у одного из мужчин вокруг не было того же в волосах. А такие странно искажённые черты лица, могли быть у людей, пусть и иных земель? Если же приглядеться к телосложению… он часто отводил глаза со страхом и оттого не запоминал своих сослуживцев. Были человечки маленькие и совсем лишённые мускулатуры. Примерно как дети. Были – может, они всего лишь смертельно больные? – но их что-то раздувало под кожей и тошнотворно колыхалось при каждом жесте. Они, их лица, их всё, они все, всеохватно, что творилось – вопило Корнею о том, что злые духи уже здесь. С ним. А этот длинный коридор, по которому день за днём определённым способом перемещаются туда-сюда – пищеварительный тракт проглотившего Корнея Берра. Неужели не было возвращения в Нами-Аттала-Шийашш с раненым братом на спине, не было вертолёта, на котором Майя забрала Энея, а случилось то, что Берр уже пожрал их всех, и вот именно так пребывается у него внутри?!! Да-да, не мог же Берр тогда просто позволить ему уйти…
Но если даже люди вокруг – это люди, если он всё ещё на этом свете, всё, что ни открывалось, значило одно: где-то далеко, в направлении, которого он не может вспомнить, продолжается агония-угасание его родины. Его родных. Нет никакой мочи думать, невозможно не думать. Что происходит сейчас, вчера, что ждёт завтра Ымкбат-Алцегорат? Что творят с ашш розияне, по-хозяйски обосновавшиеся в их мире?
И не сирота ли он теперь. Не осиротели ли родители. Брат, мог ли ты в живых остаться? От одной мысли, что Майю обманули, очень вероятно, что так и есть, и что нельзя узнать о том… Брата бросили умирать, а её держат в рабстве, с ней что-то творят.
Корней ждал близкого, должно быть, дня, что когда Армия выступит войной. Что бы ни случилось, он сказал себе, что не будет убивать, ни человека, ни животное. Пусть вокруг враги – розияне, которые дорастащили всё то, что скрепляло собой жизнь ашш и заслуживают всего плохого. Пусть они пойдут войной на других розиян. Пусть рано или поздно Берр достигнет и этих гор. Корней больше не раскроет смертельной осклизлой воронки, к которой привязал его колдун. Наверное, надо будет позволить убить себя. Но как сделать, чтобы и это не послужило злому колдовству?!
Сколько-то рассветов и закатов минуло, когда наставники-надзиратели сообразили, что среди новобранцев есть такой, что не понимает ни слова. Кажется, он снова что-то неуклюже сломал, и не понял, что и как и что это было. Его таскали за собой, кричали, что-то втолковывали, пытались ударить, а он рефлекторно отпрыгнул на длину в два своих роста, благо было, куда. Тогда вокруг завопили и засвистали. Посыпались вопросы. Корней еле держался, чтобы не дать дёру, только бы не видеть их. И тогда они спросили у себя, и не могли ответить. Потом снова указали на него. Теперь он понял. Сказал «ашш» и «Корней крех рахи вета Нами Ксавер-ка-Ильма, дер Эней». Они закатили глаза в знак презрения и отпустили восвояси.
А на следующий день Корнея отвели в какую-то мелкую комнату и прислали к нему Мишу.
Ещё один, одетый, как все обычные воины здесь, неподходящий для охоты и сражения парень, пухловатый и слабый, но излучавший какое-то неуместное среди прочего здешнего люда довольство жизнью и уверенное спокойствие. Как ашш после работы, охоты, вкусной еды. Он приветливо произнёс что-то, потом показал на себя, на Корнея – «ямиша - тыкорней». Он не стал кривиться в удивлении, как многие, Корнеевой настороженностью, а сразу приступил к делу, которое Корней уяснил на первой же минуте. Его будут учить розийскому языку?
Миша бросил на стол предмет – опять четырёхугольник, нет, стопка пластин, тонких и белых, хитро склеенных между собой по одному краю, ещё сучок какой-то обточенный, слишком прямой, как всё тут, и принялся ходить по комнате, указуя на все объекты по очереди и называя их.
Нужно это было Корнею? Да, как воздух, чтобы узнать нечто важное! Он помогал Мише как мог, повторяя за ним слова, тот глупо радовался и добился того, чтобы Корней дублировал их ашшскими. Тогда хватался за деревяшку и преловко царапал ею прямоугольный лист, покрывая неопределёнными, но упорядоченными рисунками : «япишу». Протягивал рисовучую палочку Корнею : «тыпиши», но убедился только, что тот не знает, как и взять вещицу правильно. Палочка скоро преломилась пополам в крепких пальцах, но парень не обозлился, а рассмеялся, но потом присмотрелся к Корнею особенно озадаченно. Сам разломил по очереди образованные половинки. Сел напротив и что-то долго и вдумчиво вещал, глядя в глаза, отдавая прекрасно себе отчёт, что Корней не понимает.
В тот день определённо Корней выучил больше розийских слов, чем Миша ашшских. Зато назавтра Миша поразил невероятно: уставившись в свои белые листки, произнёс, запинаясь, совершенно ясную, хоть и из кривых слов составленную, речь, где было куда больше понятий, чем произносил вчера Корней.
- Не тияшш! Нейт – тияшш! – вскипел Корней, срываясь с места, - Тияшш - враги! Как ты только принял меня за них?!
Миша с любопытством и безбоязненно смотрел на него. Подумав, снова обратил взор к листку и повторил несколько слов. (И чем ему этот листок помогает?? Колдовство?) Корнея разбирала злость, которой он в себе не подозревал:
- Зачем ты говоришь как они? Тияшш всегда считали себя вправе перевирать человеческую речь…
Осёкся. Это мёртвый теперь голос крови в нём заставляет распинаться перед розиянином, который пришёл посмеяться над ним, как и все. Но Миша спросил:
- Корней – кто? Корней – надо как говорить?
Позже, когда общение стало возможным, когда Корней усвоил, как называются вещи, их свойства и дела вокруг, как зовут людей и какой у розиян нынче год (однако чётный!), а также много-много других знаний, Миша объяснил, что искал в интернете слова, максимально похожие по звучанию на те, что произносил Корней. Ведь никто Мише не сказал, откуда ученик будет родом. Похоже, в части сами не знали, откуда принесло такого чудика. Похоже, и выяснять было недосуг, во всяком случае, Мише предоставлять информацию никто не собирался, те, кто ею владел, не контактировали, что ли, с его командирами. А те просто вспомнили, что среди новобранцев есть чел, успевший засветиться умом и сообразительностью, да и отправили приказом в соседнюю роту, не слушая возражений, что он скорее «физмат», чем «иняз», спихнули задачу из одних неизвестных на него, да отчитались перед кем-то... Поиски в сети выдали немало чуши, но вот пара уникальных слов привела на сайт народца тияшш, который пользовался розийским алфавитом. Миша черканул туда письмо, но ответа за сутки не дождался. Поэтому он просто переписал абзац, где встретились два понятных ему слова, да зачитал Корнею.
Корней учился истово. Эти два часа почти каждый день только и спасали от внутреннего разрушения. Только и оставляли надежду на достоинство. Память у ученика Миши была феноменальная, одно удовольствие и сплошная экономия сил и времени. Концентрация внимания бешеная, мотивация, судя по всему этому, зашкаливающая. К тому же, ему открылось одно великое и обидное волшебство: слова розияне умели зарисовывать так, чтобы другой человек, глядя на те самые белые стопки, исцарапанные прессованной золой, мог речь воссобрать и узнать, что думал «пишу-шый». Обидно то, что ашш не придумали для себя подобного. Корней понимал со всей ясностью, как по-иному сложилась бы его жизнь, если бы с детства он отправлял близким из своего кокона немоты письменные послания.
Он смирил себя со вспомогательностью языка тияшш. Какая теперь разница, в самом деле? Корней, попадая в спокойную атмосферу учебной комнатки, переставал тупить, хотя именно со многими знаниями ему являлся ежедневно новый шок. Но вся открывающаяся нечестивость, чуждость, тяжесть розийского бытия стала вполовину безразличней после того, как он, подсобрав необходимый запас слов, спросил:
- Миша, когдай мы все идти убивать? Миша, сказать… ска…жи это?
- Ээ, кого ты собираешься убивать?!
- Армий есть для, ради убиейноств… мне и всикда знать о так. Знал. И мне говорил па-па.
И столько муки было в ожидании ответа, что Миша и не подумал, что это человек с жаждой мочилова, который жестоко промахнулся с общественным институтом. И разъяснил Корнею примерно следущее: здесь проходят тренировку на случай войны – без перерыва каждый год созывая всё новых молодых людей, независимо от того, намечается ли конфликт с другой страной. Для того, чтобы всегда были люди, умеющие то и то. И чтобы эти страны думали, прежде чем заполучать такую силу во враги. Их с Корнеем никуда не отправят убивать. А следующим летом отпустят домой.
Миша, всё больше общаясь с горцем неопознанных гор, становился всё озадаченнее и серьёзнее. Быстро набирались свидетельства того, что человек не просто жил в горной местности, а имеет чересчур искажённое представление о среде, в которой живут остальные. То есть, о цивилизации как таковой. Он записывал некоторые слова Корнея в маленький блокнот и ждал времени, когда сумеет расспросить конкретней. А утверждение о том, что Корней считает себя пожизненным рабом розиян, напугало его. Откуда парень родом, пришлось выяснять долго: Корней не имел представления о географии, о народах, о государствах, не говоря об истории. Интернет в военчасти и вообще в Агде сбоил бесчеловечно. Но постепенно, изучая урывками сайт тияшш…
- Ты даже не учился в школе, - сказал однажды Миша, - Это значит, что по закону тебя не должны были вообще призывать на военную службу. Ты не владеешь государственным языком. Значит, не можешь служить. А если твой народ малочисленный и недавно совсем стал частью Розии – тем более. Корней, тебя не имеют права здесь держать, ты понимаешь? Хотел бы я знать, кто и почему нарушил закон. В отношении тебя. Чёрт, ты же сам не сумеешь… Я попробую подать рапорт… фиг его знает, как правильно и куда, и кому… а не важно. Твоим и моим. Хоть кому, лишь бы зашевелились.
Миша хороший человек, хоть и розиянин. Слушал и слышал, как умел. Но ему никогда не понять, да и знать не надо, насколько страшные судьбы бывают. Он слишком внутри себя мирный и счастливый, и не может удержаться и не сообщить, что вот опять звонил Соне-невесте.
Мише нечем было похвастать. Его обращения к командованию возымели результат определённо негативный. Коротко говоря, ему сообщили, что «шевелиться» ради Корнея никто здесь не будет. А значит, и «там» не будет. Да, незаконненько вышло, ну что ты как маленький? Отвянь. Пусть горец отслужит срок, ему же проще потом будет в жизни.
Миша проникся и принял решение ближних не будоражить, чтобы они не вздумали прекратить его уроки с Корнеем. Всё, чем он может помочь – научить говорить, читать, писать и ориентироваться в обществе. Правда, во время увольнительных разыскал в городе интернет и отправил несколько писем на правозащитные сайты. Отслеживать ответы было затруднительно. А тем временем…
Корнею было безразлично отношение к нему других призывников. Их душная манера оскорблять была грустно-знакома. Его зеленоватые волосы не давали людям покоя - он огрёб прозвище «мутант». Но задевать физически его не решались. Просто мельтешили, всегда готовые врассыпную броситься прочь от «качка». Корней молчал, делал, что положено. Убирался. Мыл посуду. Маршировал. С опаской приступал к сборке-разборке автомата. Зато собственно стрельба, а также метание гранат ничего ему не стоили. Хуже было, что розияне в большинстве отличались такой телесной слабостью, что не могли провести в беге и часа, а бежать требовалось всем толпой, не отрываясь, вокруг комплекса зданий, по размеченной тропе. Если бы только позволяли Корнею бегать через долину к предгорьям и обратно! Ему никак не удавалось утомиться физически и хоть на минуты забыть о своём горе.
Но настал день, когда солдаты нашли, как вывести его из себя. Розийские парни имели позорный обычай судить о женщинах. Это было их главное развлечение. Корнею приходилось узнавать невероятно охальные слова. Возможно, их женщины таких и заслуживали. К солдатам приезжали маменьки и невесты. Они были грубыми, бесконечно грубыми, неотёсанными, громкими и злопахучими даже с большого расстояния. И очень крупными. Некоторые даже крупнее мужчин! Любая же из ашш, от пятилетних девочек до старух, имела такое горделивое достоинство в обыденных жестах, осанке и движениях, такое чистое изящество. Как он раньше не знал? Корней в смятении и брезгливости отворачивался, если рядом оказывалась розиянка. Но сослуживцы не сомневались, что женщины являются предметом его зависти к ним. Ведь к нему никто не приезжал. А почему? Он молчал. Довольно того, что Миша пытался выведать, кто такие ашш и как живут у себя. Но прочие «догадались» по молчанию сами: девчонки, Корнеевы соплеменницы, просто стесняются показать свои зелёные патлы! Да наверняка и другие забавные дефекты в них есть, а, Корней? Ну-ка, расскажи, как ты в горах с ними развлекался? Что, тебе, жалко?
Пока слова касались только его, никто не чуял беды. Но девушка в горах была одна, а значит, о ней говорили. И ещё, просто для того, чтобы вызвать растерянность у Корнея, они выдумывали что-то о Ильме! Они развлекались тем, что упоминали никогда не виденных ими маму и любимую девушку Корнея в гадостных выдумках.
А тех, быть может, и в живых уже не было.
И полетели зубы. Сжав свои, Корней бил впервые в жизни. С каждого за грязь. И били его, навалившись скопом, потому что поодиночке никто не одолел бы. Это были прекрасные, хмельные моменты. Потом же, в изоляторе, он лязгал зубами, отходя – было плохо. Нельзя избивать даже тех, кто заслуживает. Осклизлая воронка близко.
Изолятор не был гауптвахтой. Корнея запирали в какой-то кладовке вместо нарядов, которые назначались за драку другим, так как не знали, что можно спросить с него, после драк совсем дурного.
Корнею пригрозили, что эти отсидки увеличивают срок его службы. Но он выходил и бил снова, не зная другого способа забыться, отбывал повинности и снова...
Это свои воины здесь «служат». Все ашш для розиян только неговорящие рабы, как бы Миша ни предполагал довольно благостных перспектив народу ашш в составе Розии. Всё яснее, что нет для Корнея решения. Он зверь здесь. Хоть ненужного, они ни за что не отпустят. Моли не моли. Делай как сказано или ослушайся. Жди не жди. Будет то, что не позволит никогда достичь его родины, чтобы узнать, хотя бы только узнать, что случилось там. Даже если будущим летом распустят нынешних воинов и Корнея с ними – куда ему направиться?! В какую сторону брести? Он чуял, что эта земля слишком далеко от Ымкбат-Алцегорат. И будет его цель через много лет обратного пути мёртвой. Разве что Миша подсказать мог стоящее – даже называл некий предмет «кар-тт», что помогает узнать местонахождение и гор, и городов, но раздобыть не сумел. Да он сам подневольный. И служит в другом длинном доме, в другой роте. Всё реже его сюда отпускают. Достаточно им для послушания Корнея того, чему успел научиться, вот что. Так зачем он должен повиноваться захватчикам? Не перед ними виноват. И ради чего повиноваться, если весь мир уже давно пожираем Берром?
И чего же ждут боги и духи от Корнея до сих пор, если его волосы не перестают зеленеть.
Повернуло на весну, Берр так и не дошёл до Агдя. Солдаты послушно бежали по коридору в столовую, задевая оставшегося неподвижным Корнея. Он деревянной походкой вошёл в туалетное помещение, взялся за ручку двери и, словно бы ненароком, сдвинул всё полотно в косяке. Дверь заклинило, ручка отвалилась. Корней действительно не осознавал, как это получилось. Он сел на сломанный стул под высоким и маленьким окошком и смотрел на останки снегопадного света на полу. Крики снаружи смели драгоценные крохи прострации. В дверь колотили. Корней двигал по полу железный шкаф, где хранился уборочный инвентарь. Установил у двери. Снова уселся на то же место. Внезапно из глаз полилось, впервые здесь. Позор для охотника. Позор и для розийского воина. Но не для труса же безродного. Он завыл, так как удары в стену вызывали свербение в жилах. Он орал ором, чтобы больше не слышать их голосов. И своих мыслей. Почти без перерыва на вдох: кричал снова и снова. Полетели осколки окошка, завертелись, нисходя, морозные струи воздуха.
- Отпустить. Отпустить. Отпустить. – внезапно для себя заговорил этому окошку Корней, - Отпусти домой. Я уходить. Или я убить себя сейчас.
Корней заметался по периметру, каждым ударом костяшек разбивая по плитке на стене, и орал так, чтобы, наконец, вышел из него гнилой дух.
- Вот только психов мне не хватало, - равнодушно ответило окошко, и свет снова проник в туалет.
Психа нейтрализовали быстро, давно отработанным способом: пустили усыпляющий газ.
10. ведьма
читать дальшеПолосы тьмы вверху, по безбрежному потолку. Здесь это называлось «второй этаж». Токи сквозняков. Комковатая подстилка. Простыня вместо одеяла, пахнущая чьей-то болезнью. И прикрученные накрепко руки и ноги. Нет ни крупинки звука движения человеческого. Он тут давно, и не знает счёта дней.
Эхо тишины говорило о том, и госпиталь, и часть, и весь город, очевидно, опустели. Или же прилегли всем существом, притворились неживыми, нежилыми, незначимыми, как обмороженные камни – переждать, перетерпеть дальнюю поступь неведомой силы, что затылком отслеживал лежащий головой в направлении гор Корней.
Привязанный лежал на пути кого-то, кто мерно и обманчиво неторопливо перемещался где-то уже в предгорьях, уже в долине. И одновременно всплывал рывками из Корнеевой груди, из области, над которой всегда висит душа любого человека, как над пещерной лакуной, и в которую может заглянуть он один.
Всё, что Корней в своей жизни считал страшным, жутким, непереносимым, всё было ничто до этой ночи. Страшное – это сейчас. Тот, большой, больше горы, остановился. Понял Корней: кого-то ищет, и каждый обитатель котловины Агдя надеется, что не его. Каждый знает, что взгляд из узкой щели капюшона задержится, продолжит чёрным лучом шарить по мирозданию и внезапно скоро вернётся, чтобы поставить на избранном человеке чернильно расходящуюся точку. И тогда никто не вытащит, зови, не зови. И молить о пощаде не надо. И спрашивать, за что.
Дребезг стекла в окне. Шагнуло сквозь стену. Споткнулось о его макушку.
Это к нему!
И видел Корней, несмотря на кромешный темень, на закрытые глаза, как поднимается из его грудной клетки белёсый червь навстречу плесенно-обморочному вниманию там, за спинкой кровати. Бесконечно вынимается толстое тело, но не поднимется выше потолка никак. Безостановочно текут в пустую дыру за спинкой сквозняки
Он узнал червя – его колдун с мягким складчатым лицом.
И слышал Корней, но не ушами, а самой сердцевиной, всю встречу ИХ.
И шшто-оо тыыы такое, на моей дороге?
…бесприун. О Госпожа, прими в себя, сделай собой - отдаю свою силу в твою власть.
Зачем ты мне? Заслужи. Покажи то, что мне понравится.
…я такой же, как ты, как часть тебя. Не дай сгинуть совсем.
И это своё изгнание ты зовёшь силой?!
…ты права, Госпожа. Но я отдаю в уплату этого раба. Он противится мне шестнадцать лет.
Тебе противиться нехитрое дело.
… и вот он едва не скинул меня. Если бы его не скрутили…
Ты не справился с одним смертным.
…Госпожа, не уходи! Он не из здешних гор. Этот человек переполнен равно храбростью, трусостью и несбыточными чаяниями. А ещё он предатель. Он понравится тебе! Если ты примешь меня, я расскажу обо всех, кто дорог ему. И открою тебе особое место.
Предааатель? Это интересней. Что ж, быть по сему: в обмен на предателя я воспринимаю твою сущность, но не всю, а ту часть, которую выберу. И только та часть, если сможет, будет видеть моими глазами.
…пощади, Госпожа…
Только так.
…я согласен, Госпожа.
И увидел Корней – нет, всем собой, через себя пронзился, как в области его тела две бестелесные, но тяжелее не бывает, фигуры сошлись, и чернота протянула к червю руку, вынула из червя невидимо маленькую частицу. И рассыпался червь, исчезая навсегда.
- А ты теперь мой – надо же чем-нибудь оправдать дорогу. Для чёрной работы сгодишься.
Дорога Водана - Заклинание
конец
@темы: окончание, жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом