Глава 9
Особое приглашение
нач.
читать дальшеЛесошишенск, 21 апреля, поздним вечером.
На предложенную родниковую воду даже не посмотрел. Если окажется, что впрямь голодный, немедленно пойду куда-нибудь и добуду чего-нибудь, решила Тива. Покуда же вопрос об угощении как бы отпадал. Тива призналась себе, что это её пока устраивает. Скорее бы уже разгадать тайну. Сколько времени потеряно!
Человек в удивительно неловкой позе. Невозможно сказать, что он куда-то, на что-то смотрел, а глаза открыты. «Держит некий щит», сделала вывод Тива, изучая положение рук, которые явно без подсказки сознания старались не касаться пёстрой ткани, наброшенной на подиум. Есть щит в руках, есть забрало на лице, а под ним, надо считать, на глазах повязка. "Там, внутри, он. Что-то постигает после долгого отсутствия на Земле"
К экрану спиной он сел тоже не случайно: отсечь как можно больше сигналов извне.
Тива сидела на полу и мастерила невидимыми инструментами. "Эмпато" - такая штука, которую она придумала довольно давно, гипотетический прибор, что помогал бы уловить слабые сигналы, если кто-то, кому нужна помощь, был чрезмерно сдержан и закрыт. Но до сего дня Тива справлялась личным обаянием, а словом на "э" про себя в шутку называла карнавальный ободок с "инопланетными" антеннами-рожками - за то, что однажды её комичный вид в нём неожиданно расположил к общению человека-буку. Сегодня, встраивая внутрь пластмассовых шариков на концах "антенн" наносхемки, Тива даже не вспоминала про комический эффект. Прежде чем взяться за это бесполезное занятие, она потрудилась немало. Человек, сидящий в одной из комнат жилой капсулы, никак не давал знать, что он воспринимает её. Терпение, Тива! Он ничего тебе не должен. А в том, что несёт он на себе боль, и усомниться нельзя. Отчуждённость всегда боль. Можно, радоваться втайне от мира, но всё равно лучи счастья, прощекоча душу, вырастают наружу, дают о себе знать. Когда кто-то не отпускает от себя ни единой эманации - с тем только беда.
Он невозможный. Если смотреть на него, всё вокруг теряет яркость и чёткость. Вот-вот ослепнешь, если не моргнёшь. Придумаешь, как разговорить его, Тива?
Терпение, да где оно теперь?! Час назад было, когда тащила Стаса вверх, когда пыталась успокоить Виту. Два часа назад было - в коридоре больницы, ушки на макушке, слушала, что говорит Эгле ему, а он - отвечал он. Значит, может. День за днём было терпение и упорство дежурить, приходя после изматывающих спасательных операций. Внимание, упорство – всё было. Дождалась. Докараулила. Привела домой! Ходила по комнате, надеясь зацепить через зрение. Она могла когда-то становиться невидимой, но если хотела стать заметной, никто не мог проигнорировать её. Умела показываться издалека одному-единственному человеку в толпе, если было к нему дело, завлечь его внимание.
У Стаса вслед за ней не двигались глаза.
Не всё в твоих руках, Тива.
Говорила обо всём подряд: что видела в городе, в чём принимала участие, как росла концентрация тревоги, озлобления между людьми, оборачиваясь агрессией. И как приходилось успевать туда, где агрессия должна вылиться в убийство. Называла даты на всякий случай. Говорила о погоде не по сезону, о не по праву наступившем малом ледниковом периоде.
Говорила о волчке и лезвиях. Напирала на образы лезвия и волчка!
Тива вжилась в страдание доверенного ей города, могла поведать о нём даже во сне. Она знала каждый переулочек, знала, что меняется и что планируется. Знала, каким город задуман. А ещё - только ему, первому из людей, говорила о маленьких народцах – существах, которые не люди, не животные. Которые бросали обжитые места и утекали, как могли, из города, а иные нарушали клятвы не вмешиваться в дела людей. Как можно не реагировать на рассказ о маленьких народцах?
Тиву убаюкал собственный голос, отделившись от неё. А того не проняло.
Примеряла рожки, слушала эфир. Снимала, разбирала, переделывала. Больше для того, чтобы занять руки, по-видимому.
«Кого я привела? Что же ты такое? Знаю, помню всё время, что, может, ты и есть мой враг. Пусть ты и выглядишь обычным подростком. Но это всё равно. Если пойму, что это ты, я... уничтожу капсулу с тобой и собой. Не дрогну, если выяснится, что это единственный способ. Ну говори же! Я должна знать.»
«Не могу больше. Я не он, мне нужно есть и спать. Сегодня как раз нужно».
- Мои усилия в этой истории уже не играют роли, мне нечего больше тебе сказать, нечего предложить. Я очень устала. Делай, что считаешь нужным. Хочешь – отдыхай. Где вода, я показала. Из еды, прости уж, одни твои яблоки. Чувствуй себя, одним словом. Хочешь – уходи, дверь не замкнута.
А если сочтёшь нужным, убей меня - я буду в другой комнате.
Веки склеивались. Она подошла к стопке одеял в углу, разобрала её.
- На эти ты можешь лечь, а остальными укрыться. Подушки бери любые и сколько хочешь. Где ты сидишь, это как раз спальное место для гостей.
- Цвет, - услышала Тива.
- Цвет? - переспросила она.
- Сильно цвет.
- Тогда вот… синее, - Тива почему-то сообразила, о чём это, - Синее у меня наименее яркое. Подушки переворачивай, с обратной стороны они не такие пёстрые. Стас, я забираю одно твоё яблоко. Ты на них даже не смотришь, а мне очень-очень нужно. Яблока мне хватит на три дня. Если ты против, давай, скажи.
Но на этом едва затеплившийся диалог прервался. Снова не отвечал. Согласия или протеста от него определённо не исходило. Пусть бы хоть разозлился, тоже дело!
«Я видела же, как тебя обижают. И пальцем не пошевелила как-то остановить их. И к тебе не подошла» - говорила ему в палате Эгле. Что же, пусть Тива пренебрегла изучением истинных внутришкольных отношений и относительно этой стороны жизни пока не рассталась с иллюзиями, эти слова несколько прояснили ей суть происходящего.
________________________
Спина надломилась сама, едва Тива покинула комнату.
Наконец-то ушла. Какой груз – существо, настойчиво взыщущее твоего внимания.
Ходила, выспрашивала, а рядом – оно, свечение. Хозяйка жилища, по счастью, взяла не то яблоко - не унесла свечения с собой.
Едва хватало сил держать тело, голову и не выдать нити, что тянется к тебе. Не упасть, не пробить собой все бессчётные этажи ниже. Не подать виду, что здесь, в бешено ярком воздухе, одна твоя пустая оболочка.
Это тело бессмысленное. Раньше оно было единственно возможной формой существования. Дух был мал, и хлипко устроенное тело справлялось с тем, чтобы таскать его, пусть с горем пополам.
Теперь ни одной его полезной функции, чтобы оправдать возвращение. Тело – это ловушка, камень на цепи, плотный, душный пакет. Даже ходить не способно нормально. Он и раньше бегать не умел. Физкультура? Этот предмет не имеет отношения к физической подготовке. Ему не позволили бы иметь физическую силу – одноклассники и Оно. Бабушка.
Свечение яблока. Невыносимое. Ещё немного, и он решится.
Где вы сейчас?!
Табу нарушено: Эгле заметила его существование. Она специально для него. Эти яблоки. Принесла специально для него!!! Это значило - ей держать в голове его существование. Делать движения к нему. Обмен информацией – открытый канал, который нельзя не засечь. Эгле нечаянно совершила огромную ошибку: она обнаружила себя –
- и вернула его.
А если так…? Задержать дыхание. Этого достаточно, дополнительных приспособлений не понадобится, потому что на это воли у него хватит.
Чтобы снова попасть в Долину. Понадобится больше мощи, больше силы там.
Одно только. Есть хозяйка этого места, она не оставит в покое. Не разрешит умереть здесь. Наверное, отвезёт обратно в больницу - много времени потеряется. Если бы мог сам уйти! Но ноги не пойдут.
Не трожь, не трожь их, не трожь, ненавистная Бабушка!
Что нужно сделать?
...они тёплые. Инфракрасные. Тёмно-бордовые. Рыжевато-каштановые. От них тонкие лучики. Не смотри.
…обнаружил, что стоит на ногах. Смотрит в большое, во всю стену, окно - прямо за спиной, оказывается, было.
…это был бы выход. В сокола он больше не воплотится, а человеком, даже таким, как он сейчас, мог бы взлететь. Один раз, и достаточно. И очнуться в Долине.
В окне был город. Вид с высоты, которую Стас не определил бы - его тело никогда не бывало выше седьмого этажа. Сумерки позднего вечера, плотные облака, несомые небесным потоком...
Яблоки светятся, значит Эгле жива.
...не смотри. Смотри в окно. Сосредоточься, его придётся разбить.
Он, оставаясь на месте, вращался вместе с комнатой. Панорама в окне плыла, менялась, и вот вместо беспорядочной массы зданий внизу - прямой, раскраплённый правильно чередующимися огоньками проспект, уходящий в багровый свет внезапно обнаружившегося остатка солнца. Солнце под ногами засасывало в мерзко гладкую равнину. Уже почти полностью. Это... море. И море, и проспект уходят против часовой стрелки, не быстро и не медленно.
Стас попятился, каким-то чудом поймал равновесие у края подиума-ступени, грохнулся на колено. Закружилась голова. Ему не выбраться. Это не окно. Это какой-то экран. Не выйти. Так и остался, не имея сил смотреть на мир.
Блюдо с яблоками оказалось прямо под рукой. Не раскрывая глаз, взял с блюда его - самое светимое. Та сладкая знакомая боль, это пламя, на которое он согласен. Уже невозможно думать и взвешивать. Оно лучше всего, что только возможно, поместилось в руке. Оно уравновесило целиком его несоответствие четырёхмерному пространству, подсказало, как держать тело, куда смотреть. Как двигаться. Жгло и согревало...
...которому, пламени, он привёл погибель.
Инстинктивно поместил яблоко возле солнечного сплетения.
«Так вот что есть ваши компьютеры - то, что раньше я не мог видеть, это просто картинка, ещё одна форма телевизора. То, из-за чего смеялись надо мной, оно стоило того, чтобы мне видеть?» Мысль канула, как трек субатомной частицы. Теперь он мог снова смотреть на экран. Вид в нём остановился где-то в первоначальной точке. Город зиял чернотами там, где пропало электричество, но Стас не понимал, что с городом не так. Теперь линии зданий, улиц и кварталов проступили в темноте как фосфоресцирующие нити грибницы. Пожалуй, город ему не нужен. Не взволновало его и чудо техники, позволяющее увидеть так много.
И вдруг многоэтажки опали, будто их втянуло под землю или же здание, с которого имелся обзор, резко подросло! Выстрелили в воздух рядом совсем две высотные башни сложного устройства, не детализированного в сумерках, но обёрнутые несколькими спиралями разноцветных огоньков. Одна на треть ниже другой. Тот же, казалось, вечер, в том же направлении облака и… и верхняя сторона рамы окна-экрана роняет в небо над башнями край светового шара.
- Стой!
Он сказал это? Подумал? Но так сильно, что ускоренное падение остановилось. Если шаровое свечение вновь возобновит движение, то упадёт на город!
Взмокший от ужаса, он вгляделся, чтобы понять увиденное. Стоп-кадр оказался не плоским: открылась пропасть объёмной перспективы. Неизвестный ему город шевелился.
Стас не знал устройства Лесошишенска. Те лишь немногие маршруты, что были надобны Бабушке; дорога в школу. Он тогда мало смотрел по сторонам. Кто-то часто рулил за него, чтобы не задевать им стены и людей. Даже карты Стас, кажется, не видел, не то что вида с высоты. Он не понимал, где находится сейчас, в каком районе, но эти две башни, наверное, были бы видны из многих точек города. Даже ему были бы видны? И вместо пропавших вытянутых многоэтажек приземистые дома, едва угадывающиеся длинными тёмными крышами внизу – что-то в том неправильное.
И сорвалось! Огненный шар рывками спускался сквозь старшую башню, этаж за этажом, обломки сооружения секли меньшую, и их общие обломки - маленькие дома внизу, все до одного, в пласты, в комья.
Не остановить, ведь это уже когда-то случилось.
И хрупкая, прозрачная пирамида умозаключений рассыпалась, как лишний мусор вокруг урны. В голове зловращение сумбура, давно знакомое и неотвратимое - некому крикнуть "стой".
А они светятся. Он схватился взглядом за яблоки, чтобы не смотреть на гибель города на экране, чтобы не узнать до конца, что станет с городом.
И экран отпустил. Слабые лучики яблок перекрыли убийственное свечение выжигающего город шара. Там осталась только спокойная, скупо подсвеченная ночными линиями, карта города текущего момента.
А где оказался он?
Здесь ни одной силовой линии, можно ориентироваться только на зрение. Слишком ярко, чётко и одновременно расплывчато. Слишком свободно в этом компактном помещении. Здешних предметов он не понимает. Помнит единственное жильё: квартиру с низкими потолками, полную скрипов и шорохов, а иногда набитую тишиной. Тяжёлый ящик в прихожей на стене: Стас не мог смотреть на его тёмные резные завитушки и горгулий вокруг циферблата. В них был отдельный морок, и мир на антресолях, и на кухне, и в чулане - каждый темнел по-своему. Каждая вещь происходила из ушедше-истлевшего, передвигаться между ними полагалось по своим правилам и ритуалам. Каждая наказывала за неподобающее отношение или тень пренебрежения.
Здесь же похоже, что ты внутри капли, приплюснутой с одного выпуклого бока окном-экраном. Вся прочая дуга контура - странная толстая полупрозрачная стена, продолжающаяся в куполообразном потолке. Что это такое? По ту сторону массива - какие-то силуэты, а сам он, не похожий для Стаса ни на что, весь в беспорядочных разновеликих пещерках-нишах. Некоторые из них полностью замкнуты в толще, другие причудливым срезом открыты внутрь комнаты. Это - хранилища. Каждый пузырь, целый или рваный, содержит в себе один предмет. Всего - много разноцветных неизвестных предметов. Выход отсюда не сразу и заметишь. Это разрыв в студенистой стене, он находится возле уголка "капли". Пол под ногами... он тоже неправильный, больше нет воли уделять всем деталям внимание.
Здесь правил нет. Есть избыточная яркость сути. Но странное прибежище ему не понадобится. Ему понадобилось бы слишком много странного и сильного для одной только надежды. Следовательно, рассматривать здесь он больше ничего не будет.
Но немедленно нечто в одной из открытых на удобной высоте ниш срезонировало в его сторону. То был шарик, который Варвара подарила Тиве, до того висевший на ёлке, которую украшала вместе с остальными и Соня.
Наклонившись к шарику, до которого ещё мгновение назад не могло быть дела, Стас увидел тени каких-то людей, непонятную суету. Внять происходящему мешало несусветное искажение цвета и рябь от движений, порхающие блёстки, толстые мохнатые образования на полу и стенах, блики, отсветы, сияния.
Это… дом… Сони?! Это же Сонины родственники, которых Стас видел в школе. Неужели то самое, чего никогда не видел, но о чём слышал вокруг себя? Это – праздник?!!
И Эгле в гостях.
Невыносимо.
Но он будет смотреть, так как может узнать что-то важное.
Здесь не только Соня и Эгле. Случилось, чего с ужасом ждал. Ёлочный шар показал ему. И картины, застывшие, замедленные или чуть ускоренные, чередовались методичными пытками. С тех пор Эгле позволила этому Мартыну, сделала своим. У неё на руке, кажется, знакомый уже браслет. В Долине Стас уже знал. И вот уж и нет Мартына привычного, омерзительного, отныне есть Мартын - абсолютная величина, значимая для Эгле, и Эгле стала с ним в устойчивой системе, собственной волей захотела, своим истиннейшим желанием.
Всё равно, что вживить под кожу слой бетона.
И Соня. С тем, которого Стас прошлой весной не осмелился как следует рассмотреть и бежал прочь. Его Михаил зовут.
Им виднее.
И ничто из увиденного не пойдёт вспять. Смотри, они счастливы.
Тебе тяжело, но им-то легко, вот что главное.
Просто оба «М» их не защитят. Даже не пошевелятся. Знали бы, что за опасность - сдохли бы со страху. Это дело твоё, ты привёл смерть. Думай! Есть ещё время? Соня держала этот шар в руке. Эгле – яблоки. Нет, яблоко. Одно, вот это самое. Другие шесть ей набрали в магазине, но шесть затеплились от седьмого и от Эгле самой.
По шару и яблоку можно знать, что живы где-то они, Соня и Эгле.
Живы.
Существо, хозяйка этой комнаты, была у них на празднике, шар - подарок оттуда.
«Я давно жду тебя здесь, когда ты очнёшься. Дежурю каждый день. Если бы я знала, то пригласила бы сюда Эгле уже давно».
А если отмотать назад?
А вот было как.
Тива с тех пор знакома с ними.
И как возможно осознать, что именно они были теми, кто нашёл его в снегу, а ненавистный Мартын принимал участие в вызволении этого бесполезного тела из зимнего парка?
прод.
Особое приглашение
нач.
читать дальшеЛесошишенск, 21 апреля, поздним вечером.
На предложенную родниковую воду даже не посмотрел. Если окажется, что впрямь голодный, немедленно пойду куда-нибудь и добуду чего-нибудь, решила Тива. Покуда же вопрос об угощении как бы отпадал. Тива призналась себе, что это её пока устраивает. Скорее бы уже разгадать тайну. Сколько времени потеряно!
Человек в удивительно неловкой позе. Невозможно сказать, что он куда-то, на что-то смотрел, а глаза открыты. «Держит некий щит», сделала вывод Тива, изучая положение рук, которые явно без подсказки сознания старались не касаться пёстрой ткани, наброшенной на подиум. Есть щит в руках, есть забрало на лице, а под ним, надо считать, на глазах повязка. "Там, внутри, он. Что-то постигает после долгого отсутствия на Земле"
К экрану спиной он сел тоже не случайно: отсечь как можно больше сигналов извне.
Тива сидела на полу и мастерила невидимыми инструментами. "Эмпато" - такая штука, которую она придумала довольно давно, гипотетический прибор, что помогал бы уловить слабые сигналы, если кто-то, кому нужна помощь, был чрезмерно сдержан и закрыт. Но до сего дня Тива справлялась личным обаянием, а словом на "э" про себя в шутку называла карнавальный ободок с "инопланетными" антеннами-рожками - за то, что однажды её комичный вид в нём неожиданно расположил к общению человека-буку. Сегодня, встраивая внутрь пластмассовых шариков на концах "антенн" наносхемки, Тива даже не вспоминала про комический эффект. Прежде чем взяться за это бесполезное занятие, она потрудилась немало. Человек, сидящий в одной из комнат жилой капсулы, никак не давал знать, что он воспринимает её. Терпение, Тива! Он ничего тебе не должен. А в том, что несёт он на себе боль, и усомниться нельзя. Отчуждённость всегда боль. Можно, радоваться втайне от мира, но всё равно лучи счастья, прощекоча душу, вырастают наружу, дают о себе знать. Когда кто-то не отпускает от себя ни единой эманации - с тем только беда.
Он невозможный. Если смотреть на него, всё вокруг теряет яркость и чёткость. Вот-вот ослепнешь, если не моргнёшь. Придумаешь, как разговорить его, Тива?
Терпение, да где оно теперь?! Час назад было, когда тащила Стаса вверх, когда пыталась успокоить Виту. Два часа назад было - в коридоре больницы, ушки на макушке, слушала, что говорит Эгле ему, а он - отвечал он. Значит, может. День за днём было терпение и упорство дежурить, приходя после изматывающих спасательных операций. Внимание, упорство – всё было. Дождалась. Докараулила. Привела домой! Ходила по комнате, надеясь зацепить через зрение. Она могла когда-то становиться невидимой, но если хотела стать заметной, никто не мог проигнорировать её. Умела показываться издалека одному-единственному человеку в толпе, если было к нему дело, завлечь его внимание.
У Стаса вслед за ней не двигались глаза.
Не всё в твоих руках, Тива.
Говорила обо всём подряд: что видела в городе, в чём принимала участие, как росла концентрация тревоги, озлобления между людьми, оборачиваясь агрессией. И как приходилось успевать туда, где агрессия должна вылиться в убийство. Называла даты на всякий случай. Говорила о погоде не по сезону, о не по праву наступившем малом ледниковом периоде.
Говорила о волчке и лезвиях. Напирала на образы лезвия и волчка!
Тива вжилась в страдание доверенного ей города, могла поведать о нём даже во сне. Она знала каждый переулочек, знала, что меняется и что планируется. Знала, каким город задуман. А ещё - только ему, первому из людей, говорила о маленьких народцах – существах, которые не люди, не животные. Которые бросали обжитые места и утекали, как могли, из города, а иные нарушали клятвы не вмешиваться в дела людей. Как можно не реагировать на рассказ о маленьких народцах?
Тиву убаюкал собственный голос, отделившись от неё. А того не проняло.
Примеряла рожки, слушала эфир. Снимала, разбирала, переделывала. Больше для того, чтобы занять руки, по-видимому.
«Кого я привела? Что же ты такое? Знаю, помню всё время, что, может, ты и есть мой враг. Пусть ты и выглядишь обычным подростком. Но это всё равно. Если пойму, что это ты, я... уничтожу капсулу с тобой и собой. Не дрогну, если выяснится, что это единственный способ. Ну говори же! Я должна знать.»
«Не могу больше. Я не он, мне нужно есть и спать. Сегодня как раз нужно».
- Мои усилия в этой истории уже не играют роли, мне нечего больше тебе сказать, нечего предложить. Я очень устала. Делай, что считаешь нужным. Хочешь – отдыхай. Где вода, я показала. Из еды, прости уж, одни твои яблоки. Чувствуй себя, одним словом. Хочешь – уходи, дверь не замкнута.
А если сочтёшь нужным, убей меня - я буду в другой комнате.
Веки склеивались. Она подошла к стопке одеял в углу, разобрала её.
- На эти ты можешь лечь, а остальными укрыться. Подушки бери любые и сколько хочешь. Где ты сидишь, это как раз спальное место для гостей.
- Цвет, - услышала Тива.
- Цвет? - переспросила она.
- Сильно цвет.
- Тогда вот… синее, - Тива почему-то сообразила, о чём это, - Синее у меня наименее яркое. Подушки переворачивай, с обратной стороны они не такие пёстрые. Стас, я забираю одно твоё яблоко. Ты на них даже не смотришь, а мне очень-очень нужно. Яблока мне хватит на три дня. Если ты против, давай, скажи.
Но на этом едва затеплившийся диалог прервался. Снова не отвечал. Согласия или протеста от него определённо не исходило. Пусть бы хоть разозлился, тоже дело!
«Я видела же, как тебя обижают. И пальцем не пошевелила как-то остановить их. И к тебе не подошла» - говорила ему в палате Эгле. Что же, пусть Тива пренебрегла изучением истинных внутришкольных отношений и относительно этой стороны жизни пока не рассталась с иллюзиями, эти слова несколько прояснили ей суть происходящего.
________________________
Спина надломилась сама, едва Тива покинула комнату.
Наконец-то ушла. Какой груз – существо, настойчиво взыщущее твоего внимания.
Ходила, выспрашивала, а рядом – оно, свечение. Хозяйка жилища, по счастью, взяла не то яблоко - не унесла свечения с собой.
Едва хватало сил держать тело, голову и не выдать нити, что тянется к тебе. Не упасть, не пробить собой все бессчётные этажи ниже. Не подать виду, что здесь, в бешено ярком воздухе, одна твоя пустая оболочка.
Это тело бессмысленное. Раньше оно было единственно возможной формой существования. Дух был мал, и хлипко устроенное тело справлялось с тем, чтобы таскать его, пусть с горем пополам.
Теперь ни одной его полезной функции, чтобы оправдать возвращение. Тело – это ловушка, камень на цепи, плотный, душный пакет. Даже ходить не способно нормально. Он и раньше бегать не умел. Физкультура? Этот предмет не имеет отношения к физической подготовке. Ему не позволили бы иметь физическую силу – одноклассники и Оно. Бабушка.
Свечение яблока. Невыносимое. Ещё немного, и он решится.
Где вы сейчас?!
Табу нарушено: Эгле заметила его существование. Она специально для него. Эти яблоки. Принесла специально для него!!! Это значило - ей держать в голове его существование. Делать движения к нему. Обмен информацией – открытый канал, который нельзя не засечь. Эгле нечаянно совершила огромную ошибку: она обнаружила себя –
- и вернула его.
А если так…? Задержать дыхание. Этого достаточно, дополнительных приспособлений не понадобится, потому что на это воли у него хватит.
Чтобы снова попасть в Долину. Понадобится больше мощи, больше силы там.
Одно только. Есть хозяйка этого места, она не оставит в покое. Не разрешит умереть здесь. Наверное, отвезёт обратно в больницу - много времени потеряется. Если бы мог сам уйти! Но ноги не пойдут.
Не трожь, не трожь их, не трожь, ненавистная Бабушка!
Что нужно сделать?
...они тёплые. Инфракрасные. Тёмно-бордовые. Рыжевато-каштановые. От них тонкие лучики. Не смотри.
…обнаружил, что стоит на ногах. Смотрит в большое, во всю стену, окно - прямо за спиной, оказывается, было.
…это был бы выход. В сокола он больше не воплотится, а человеком, даже таким, как он сейчас, мог бы взлететь. Один раз, и достаточно. И очнуться в Долине.
В окне был город. Вид с высоты, которую Стас не определил бы - его тело никогда не бывало выше седьмого этажа. Сумерки позднего вечера, плотные облака, несомые небесным потоком...
Яблоки светятся, значит Эгле жива.
...не смотри. Смотри в окно. Сосредоточься, его придётся разбить.
Он, оставаясь на месте, вращался вместе с комнатой. Панорама в окне плыла, менялась, и вот вместо беспорядочной массы зданий внизу - прямой, раскраплённый правильно чередующимися огоньками проспект, уходящий в багровый свет внезапно обнаружившегося остатка солнца. Солнце под ногами засасывало в мерзко гладкую равнину. Уже почти полностью. Это... море. И море, и проспект уходят против часовой стрелки, не быстро и не медленно.
Стас попятился, каким-то чудом поймал равновесие у края подиума-ступени, грохнулся на колено. Закружилась голова. Ему не выбраться. Это не окно. Это какой-то экран. Не выйти. Так и остался, не имея сил смотреть на мир.
Блюдо с яблоками оказалось прямо под рукой. Не раскрывая глаз, взял с блюда его - самое светимое. Та сладкая знакомая боль, это пламя, на которое он согласен. Уже невозможно думать и взвешивать. Оно лучше всего, что только возможно, поместилось в руке. Оно уравновесило целиком его несоответствие четырёхмерному пространству, подсказало, как держать тело, куда смотреть. Как двигаться. Жгло и согревало...
...которому, пламени, он привёл погибель.
Инстинктивно поместил яблоко возле солнечного сплетения.
«Так вот что есть ваши компьютеры - то, что раньше я не мог видеть, это просто картинка, ещё одна форма телевизора. То, из-за чего смеялись надо мной, оно стоило того, чтобы мне видеть?» Мысль канула, как трек субатомной частицы. Теперь он мог снова смотреть на экран. Вид в нём остановился где-то в первоначальной точке. Город зиял чернотами там, где пропало электричество, но Стас не понимал, что с городом не так. Теперь линии зданий, улиц и кварталов проступили в темноте как фосфоресцирующие нити грибницы. Пожалуй, город ему не нужен. Не взволновало его и чудо техники, позволяющее увидеть так много.
И вдруг многоэтажки опали, будто их втянуло под землю или же здание, с которого имелся обзор, резко подросло! Выстрелили в воздух рядом совсем две высотные башни сложного устройства, не детализированного в сумерках, но обёрнутые несколькими спиралями разноцветных огоньков. Одна на треть ниже другой. Тот же, казалось, вечер, в том же направлении облака и… и верхняя сторона рамы окна-экрана роняет в небо над башнями край светового шара.
- Стой!
Он сказал это? Подумал? Но так сильно, что ускоренное падение остановилось. Если шаровое свечение вновь возобновит движение, то упадёт на город!
Взмокший от ужаса, он вгляделся, чтобы понять увиденное. Стоп-кадр оказался не плоским: открылась пропасть объёмной перспективы. Неизвестный ему город шевелился.
Стас не знал устройства Лесошишенска. Те лишь немногие маршруты, что были надобны Бабушке; дорога в школу. Он тогда мало смотрел по сторонам. Кто-то часто рулил за него, чтобы не задевать им стены и людей. Даже карты Стас, кажется, не видел, не то что вида с высоты. Он не понимал, где находится сейчас, в каком районе, но эти две башни, наверное, были бы видны из многих точек города. Даже ему были бы видны? И вместо пропавших вытянутых многоэтажек приземистые дома, едва угадывающиеся длинными тёмными крышами внизу – что-то в том неправильное.
И сорвалось! Огненный шар рывками спускался сквозь старшую башню, этаж за этажом, обломки сооружения секли меньшую, и их общие обломки - маленькие дома внизу, все до одного, в пласты, в комья.
Не остановить, ведь это уже когда-то случилось.
И хрупкая, прозрачная пирамида умозаключений рассыпалась, как лишний мусор вокруг урны. В голове зловращение сумбура, давно знакомое и неотвратимое - некому крикнуть "стой".
А они светятся. Он схватился взглядом за яблоки, чтобы не смотреть на гибель города на экране, чтобы не узнать до конца, что станет с городом.
И экран отпустил. Слабые лучики яблок перекрыли убийственное свечение выжигающего город шара. Там осталась только спокойная, скупо подсвеченная ночными линиями, карта города текущего момента.
А где оказался он?
Здесь ни одной силовой линии, можно ориентироваться только на зрение. Слишком ярко, чётко и одновременно расплывчато. Слишком свободно в этом компактном помещении. Здешних предметов он не понимает. Помнит единственное жильё: квартиру с низкими потолками, полную скрипов и шорохов, а иногда набитую тишиной. Тяжёлый ящик в прихожей на стене: Стас не мог смотреть на его тёмные резные завитушки и горгулий вокруг циферблата. В них был отдельный морок, и мир на антресолях, и на кухне, и в чулане - каждый темнел по-своему. Каждая вещь происходила из ушедше-истлевшего, передвигаться между ними полагалось по своим правилам и ритуалам. Каждая наказывала за неподобающее отношение или тень пренебрежения.
Здесь же похоже, что ты внутри капли, приплюснутой с одного выпуклого бока окном-экраном. Вся прочая дуга контура - странная толстая полупрозрачная стена, продолжающаяся в куполообразном потолке. Что это такое? По ту сторону массива - какие-то силуэты, а сам он, не похожий для Стаса ни на что, весь в беспорядочных разновеликих пещерках-нишах. Некоторые из них полностью замкнуты в толще, другие причудливым срезом открыты внутрь комнаты. Это - хранилища. Каждый пузырь, целый или рваный, содержит в себе один предмет. Всего - много разноцветных неизвестных предметов. Выход отсюда не сразу и заметишь. Это разрыв в студенистой стене, он находится возле уголка "капли". Пол под ногами... он тоже неправильный, больше нет воли уделять всем деталям внимание.
Здесь правил нет. Есть избыточная яркость сути. Но странное прибежище ему не понадобится. Ему понадобилось бы слишком много странного и сильного для одной только надежды. Следовательно, рассматривать здесь он больше ничего не будет.
Но немедленно нечто в одной из открытых на удобной высоте ниш срезонировало в его сторону. То был шарик, который Варвара подарила Тиве, до того висевший на ёлке, которую украшала вместе с остальными и Соня.
Наклонившись к шарику, до которого ещё мгновение назад не могло быть дела, Стас увидел тени каких-то людей, непонятную суету. Внять происходящему мешало несусветное искажение цвета и рябь от движений, порхающие блёстки, толстые мохнатые образования на полу и стенах, блики, отсветы, сияния.
Это… дом… Сони?! Это же Сонины родственники, которых Стас видел в школе. Неужели то самое, чего никогда не видел, но о чём слышал вокруг себя? Это – праздник?!!
И Эгле в гостях.
Невыносимо.
Но он будет смотреть, так как может узнать что-то важное.
Здесь не только Соня и Эгле. Случилось, чего с ужасом ждал. Ёлочный шар показал ему. И картины, застывшие, замедленные или чуть ускоренные, чередовались методичными пытками. С тех пор Эгле позволила этому Мартыну, сделала своим. У неё на руке, кажется, знакомый уже браслет. В Долине Стас уже знал. И вот уж и нет Мартына привычного, омерзительного, отныне есть Мартын - абсолютная величина, значимая для Эгле, и Эгле стала с ним в устойчивой системе, собственной волей захотела, своим истиннейшим желанием.
Всё равно, что вживить под кожу слой бетона.
И Соня. С тем, которого Стас прошлой весной не осмелился как следует рассмотреть и бежал прочь. Его Михаил зовут.
Им виднее.
И ничто из увиденного не пойдёт вспять. Смотри, они счастливы.
Тебе тяжело, но им-то легко, вот что главное.
Просто оба «М» их не защитят. Даже не пошевелятся. Знали бы, что за опасность - сдохли бы со страху. Это дело твоё, ты привёл смерть. Думай! Есть ещё время? Соня держала этот шар в руке. Эгле – яблоки. Нет, яблоко. Одно, вот это самое. Другие шесть ей набрали в магазине, но шесть затеплились от седьмого и от Эгле самой.
По шару и яблоку можно знать, что живы где-то они, Соня и Эгле.
Живы.
Существо, хозяйка этой комнаты, была у них на празднике, шар - подарок оттуда.
«Я давно жду тебя здесь, когда ты очнёшься. Дежурю каждый день. Если бы я знала, то пригласила бы сюда Эгле уже давно».
А если отмотать назад?
А вот было как.
Тива с тех пор знакома с ними.
И как возможно осознать, что именно они были теми, кто нашёл его в снегу, а ненавистный Мартын принимал участие в вызволении этого бесполезного тела из зимнего парка?
прод.
@темы: книга 3, жизнь волшебная, среди миров
