Можно, всё можно. Прекратить думать о половине кукольных штук, почти ничего не желать, вообще не делать того, что положено куклолюбителям. Если довести это не-делание до совершенства, можно испытать особенное удовольствие от хобби. Но когда сходятся текстуры, фактуры и характер, ваще хорошо.



Есть Ия. Был подарен кардиган. Его перемерили все куклы женского пола. Путём "внутризвукового" подбора было установлено, что кардигану должно включиться в гардероб человека не чрезмерно юного, но исключительно жизнерадостного.



Неуклюже, но ткани нашли друг друга и прилепились взаимно.



Ия - переводчик посольства Лулумура-и-Цыхры в Розии.
Её страна - одна из самых ласковых на планете.
Её жители - самые счастливые и щедрые.



Они всегда одеваются только ярко и удобно, не знают ни галстуков с пиджаками, ни юбок-карандашей.



Украшаются и красятся сколько угодно, и никогда не упрекают друг-друга в дурном вкусе или вульгарности. Да никого по пустякам не упрекают.



Ещё все самые официальные приёмы проводят в уютнейшей обстановке - можно и возлежа на горе подух, параллельно вкусно питаясь. (Чего я, конечно, не изобразила).
И всё у них в таком роде, однако почему-то в лени и излишествах не погрязли.
Ну, я же фантаст.



Ия. Думаю, ей лет 30-35, наверняка замужем и дети есть - в Лулумуре-и-Цыхре вообще абсолютное большинство взрослых состоят в браке и порождает много чад. Само государство, что и отражено в названии, представляет собой брачный союз двух исторических областей.
У всех свои причуды.

@темы: маттел, игра, сны лесошишья, одежда, шитая белыми нитками, барбейские, работа над сюжетом

---

Водные ресурсы сентября. Кая

Некоторые люди на тот же пляж попадают не вниз по течению реки сквозь бурелом, а с автобуса по проторенной тропинке. Их я тоже уважаю.



Возможно, эти люди, будучи приезжими, ещё к морю не привыкли и не распробовали его. Девушка Кая из них.




Штеффилавины сапоги за все годы подошли (посадкой и по стилю) только двум куклам - на момоке, как ни странно (с заправленными штанами), да вот ей. Не то чтобы совсем по цвету для данного прикида, но по полноте идеально. Только каблук на мм пришлось подрезать.





Странно, но даже в непопулярный по погоде день потенциальных свидетелей куклосъёмки было довольно, так что я не сделала всё, что хотела. Терпения не хватило, Кае уже не досталось столько внимания, сколько заслуживает.
Наверное, один день - одна кукла было бы разумное правило.

@темы: маттел, игра, вода, сны лесошишья, истинное кладоискательство, соня-курн, одежда, шитая белыми нитками, барбейские

---

Водные ресурсы сентября. Соня (2)

и ещё 14

@темы: игра, вода, сны лесошишья, истинное кладоискательство, соня-курн

---

Водные ресурсы сентября. Соня (1)

Моё фирменное занудство: каждый год раз-другой снимать кукол у воды без особых фантазии и идеи. То есть, там они делают ровно что и я: прогуливаются несколько часов кряду. Только вне дома получается самозабвение, посвящённое им. Справного освещения в эти дни не доискаться ни в одном доступном мне местонахождении, но, к счастью, действительно важнее процесс, а не результатные снимки. Получается всё-таки, небольшой частью, овеществить главный шик владения таким движимым имуществом, как игрухи.



Летом я обнаружила, что интересующий меня ручей изливается сквозь трубу, проходящую под шоссе, взяла место на заметку. Летом пощёлкать это место без свидетелей не было решительно никакой возможности (людно).



Летом он был злее и полноводнее.



Знаю, что красоты здесь немного, но отчего-то привлекает грубоватая сточная туннельность. Вплоть до бетонной блямбы, попачканной синей краской. Отсветы, порождаемые укромностью.



Вот Соня - она ценит подобные местечки как и я, а мне вкусен контраст её (предполагаемой по сюжету игр) любви к качественной одежде, комфорту и дружескому уюту, и жажды одиночных вылазок иногда. Но только когда за спиной тёплый дом, где все благополучны.



Немного испачкаться, немного замёрзнуть, немного испугаться.



Забыться, и не так уж немного. Роскошь неосторожности в довольно опасном месте.



Роскошь шагать и взбираться.



Идти, не рассчитывая силы на обратный путь.





Подосадовала она, правда: в следующий раз, чур, такого неудобного типа сумку не брать. Рюкзак и только рюкзак. Резиновые сапоги или высокие ботинки тоже были бы уместней.

@темы: игра, вода, сны лесошишья, истинное кладоискательство, соня-курн

---

Даника

Потенциально красивая Даника - создание, год или около томившееся в перепрошивочной коробке. Наследница всех ненужных русых голов. Если сподвигнет меня на что-нибудь трудовое вдохновение, да напомнит мне личная моя голова укротить ей эту гриву!

+3

У Даники как персонажа это - вторая база. Реинкарнация.

@темы: сны лесошишья, одежда, шитая белыми нитками, куклы и их части, прочие игровые, ура, сделаны волосы, работа над сюжетом

---

2й ежегодный съезд

был в июле. Надо бы обозначить!



Крылатые качели у моря, всё, как я люблю. Даром, что впервые за последние лет, э, несколько десятков - качели.

Впрочем это было совсем напоследок.



Тут Кая, которая так сразу удостоилась у меня поездки,



Покорившая меня грустная Анастасия (также в кадре тень её автора),





и Адальхайдис, которая удостоилось по выслуге лет.
Прочие друзья человека остались в рюкзаке, потому что человек расудил, что полёт (весьма краткий) должен принадлежать преимущественно ему.





Перспективы, горизонты.







Пляж в Зеленогорске изрядный. Если задаться целью пройти его, надо будет снаряжаться как в пустыню: вода, верблюды. Увы, у меня уже не оставалось времени.



Тихая река, укромный лесной закуток с малинником, склонённое к воде древо. Белёсое, единовременно ясное и пасмурное северное летнее небо.









А прямо перед тем была приобретена собакея - сувенир памятный. Решено, что это деревянная, искусно раскрашенная кукла для одной юной волкоградской собакеи.






Буду ждать следующего года с надеждой на новую встречу. Друзья, спасибо за то, какие вы есть!

@темы: маттел, вода, момоко, материальная база, сны лесошишья, точечно жизнь, истинное кладоискательство, одежда, шитая белыми нитками, барбейские, дружественные миры, разные небольшие куклы, прочие игровые, природоведение

---

Точно знала, что обрету, но не того, что так скоро попадётся!



Ура, ура. Вот кого мне не хватало.



Знаете, нестандартная фигура - хорошо, но умное и очень милое лицо - прямо сюрприз с бальзамом.
Жаль, не пришлось сравнить вживую, в магазине, с прочими "немного полными" барби - одна была. Но в точку.



Немного досадно, что ноги не сгибаются.
Немного непривычно шить - несколько часов на эту простую футболку ушло. А бриджи не слишком ей подходят по стилю и духу. Разве что для физкультуры.
Но какая здоровская, истинный сангвиник, добрая и рассудительная девчонка. Таких сверстники обычно уважают, часто идут за советом - и получают дельный. Никаких, не нам, не в этой жизни, комплексов - только радость, юмор, красота.
(Типа, ищу образ ей, биографию)



Возможно, звать её будет Кая.

@темы: маттел, одежда, шитая белыми нитками, барбейские

---

Кюитт

Кандидатов на волкгорадское пмж всегда достаточно. Если в кукле проскальзывает что-то звериное или особенная чудиковость - это почти наверняка туда. Город двадцатимиллионный (где-то), так что селить можно бесконечно.
Кюитт, как это бывает, была из "лишних", из набора с парнем, коих, увы, меньшинство. Да и ключевым персонажем её не назовёшь. Она, пожалуй, демонстрирует расово-национальное разнообразие города, также и культурное. Большей частью жители Волкограда расселились по слободкам - небольшим полуавтономным (а то и полностью) районам с более-менее однородным составом по морфогенетическому признаку. В одной из них живут Лягушки.

Как известно, они не млекопитающие. То, что может быть и такое среди разумных, стало выясняться совсем недавно. Более широкое разнообразие человекоживотных, обнаруженное за последнее столетие - ещё одна загадка Города. Но я пока не стану рассматривать её и перечислять версии происхождения новых видов, а так же тех, кому это небезразлично оказалось. Среди Лягушек была рождена Кюитт, и эта статья о ней.



Первые годы жизни она не отличалась особенно - та же кожа, те же сильные длинные ноги. Те же родители (потерявшие счёт отпрыскам).
Слободка Лягушек представляет собой систему искусственных прудов с высаженными по берегам рядами особой породы деревьев: на таких особенно удобно строить дома. По узловатым стволам удобно забираться наверх из воды. Так объединяются два биотопа, столь необходимые для Лягушачьего счастья.



Все Лягушки любят подвижные игры и спортивные состязания.
Но только она оказалась склонна к искусству танца.



На голове Кюитт с возрастом возникло что-то, напоминающее перья.



И она полюбила, не в пример сородичам, облачаться в одежды.
Тут дело в том, что вообще - в одежды. То, что костюмы создавала для себя причудливые и непрактичные, было отмечено совсем другими звейри, позже.



Все Лягушки умеют и любят прыгать. Но Кюитт предпочитала прыгать не в длину, а вверх!
И только она способна зависать в верхней точке прыжка на несколько мгновений.



Одажды учёные звейри, что были заинтригованы ею, как и всеми особыми случаями, произвели исследования генов Кюитт и вынесли вердикт: кроме сущности лягушки и (общезнаменательно) человека, она ещё и птица.
А вот как это возможно - не спрашивайте пока ни у них, ни у автора сей безответственной фантазии, то есть у меня.



На нашей Земле птица эта зовётся - колибри.
Невеличка, что тайными путями сформировала не только физические особенности, но и сердце Кюитт.



Во граде Волкограде нет такого понятия, как балет. Так что все пластические наработки, что отдалённо на него похожи - всё это изобретение одной маленькой зелёной девушки.
Танцы разных звейри самобытны, дики и большей частью не оформлены в направления и стили. Но если кто и положит начало великому прорыву - я считаю, то будет она,



которая пока что просто пытается прокормиться тем, что единственно умеет и любит делать.

@темы: игра, волкоград, одежда, шитая белыми нитками, прочие игровые, ура, сделаны волосы, работа над сюжетом

---

Две балды

Нерационаллльности продолллжаются.



Рассмотрев внимательнее, я поняла, что страшны они и впрямь, но по-правильному, поэтому головы остаются при своих телах. Не как изначально прикидывалось.
Хуже того, я ими любуюсь и играю (видимо, продавец в киоске была права, высказав мнение, что-де, современным детям чем страшнее, тем милей и модней).



Жалко тлеет во мне любопытство, откуда в киоске Hasbro Trollz Dolls (об этом свидетельствует их затылок; пакеты же я выбросила, не читая) .



Сначала одежда показалась подозрительно качественной. (В данный момент придерживаюсь мнения, что без неё им лучше, потому одевать было лень. Смешные стразы вместо пупка и крашено-молдованный купальник вполне себе лук.)



А колтун на голове - не что иное как сшитый из искуственного меха конус!
У неё - одинарный. Мелких же пёрышек можно навыделять сколько угодно, чем шевелюра и завлекательна. Не требует особого ухода и, разумеется, без залысин, а если отвалится целиком (например, от воды), то ничего не стоит водрузить обратно на клей. Какое бесстыжее удовольствие!





Вот конус сдвоенный. Как рожки или два хвостика.



(Эта больше тролль, чем мечтательная подружка. Зловесёлая.



Но если ничто не беспокоит, в неподвижности пялится на звёзды ночь напролёт.)





Добавлю, что им идут их очки (заботливо завёрнутые в бумагу), которые мне тоже было лень надевать для фото через сварганенные "причёски", и что ногами девки могут меняться со взрослыми братц (когда как я ожидала, что с мелкими).

@темы: игра, разные небольшие куклы, прочие игровые, куклы как бедствие

---

Это май

Это - действительно красивый лист.



Он уплыл.



По этой воде.



Эта вода видна между дюнами.



Эти дюны заросли ольхой, черёмухой, берёзой (берёзами).





Берёзой.



Брунгильда и Вальтер были здесь,
но на стволах подписываться не стали (культурные ребята).



Брунгильда потеряла здесь туфельку.
Расстроена.



(Утешает, ведь носки-то она не потеряла!)



Они бродили в надежде на биологическое открытие, но нашли только красоту и препятствия,



и ещё побывали в страшном месте, где пересекаются волны двух источников.





Это всё.

@темы: маттел, игра, вода, сны лесошишья, одежда, шитая белыми нитками, афтерхаевцы, природоведение

---

Ещё одна голова

Некто, когда выразил желание аккуратнее вносить (т. е. не ударяя при вноске об косяк, а также нечасто покупая, вдумчивее выбирая и т. д.) в дом новых кукол, полагал также, что совсем-совсем-почти больше не хочет неких недорогих кукол, именуемых то ли ласково, то ли снисходительно, пластмассками, однако этот некто порешил, что один из молдов всё же хорош для него.




С почином - 2016, некто (что касается покупки именно головы либо куклы с головой)!
Тело курн. Изначальное - сами знаете где.

@темы: материальная база, куклы и их части, прочие игровые, куклы как бедствие

---

"Меня достают из-за широких штанин..."

Жертва моя догадалась, что надо на долгие часы в избе-пошивальне обеспечить себя диваном и чаем, а там и другие блага подгрести.


Продолжаю одевать момоку в шелуху. В этот раз я развлекалась изображением неких брюк. Это, наверное, всё ещё слой 2 должен быть. Приятная глазу сыпучая слегка эластичная тряпочка, 1 экз.



Всякие узкие штаны шить легко. А вот чтобы просторная штанина колоколилась вольно, но не мешковалась совсем. Это я не умею, но хочется. Потому что так и вижу, как с косичками такими, с рюкзаком идёт в таких, такая. Именно такая.



И режу как попало, уже понимая, что не туда и не так.





Почему я так делаю? Не могу преодолеть несовершенство своей природы.
Зато это законное место, где можно безобидно и весело его практиковать.



Прямо в процессе весь избыток ткани определяется, изолируется и отсекается.



Когда-то я фразу услышала, в детстве: "такую фигуру хоть в мешок из-под картошки одень, всё равно будет здорово". Так вот, это о кукле-пластмасске сказано было. Примерно тогда начались мешки.



Сей крайний.



И вовсе не то представлялось. Но, как всегда, по ходу швейного действа, все мелкие детали отменяются, весь крой упрощается до голой идеи, вечно "базовой" и "универсальной" вещи на все сезоны, вместо пёстрых накладных карманов одна надежда на какие-то доп. смен. аксессуары. Наверное, фотографировать вредно в это время, но хочется.



"Я иду? Можно, я куда-нибудь в мокрые подвалы, в угольные отвалы или на очистные сооружения в них отправлюсь?"



Полетели!

@темы: игра, момоко, материальная база, одежда, шитая белыми нитками

---

без ничего

Есть домик момокин, отдельный, и энное количество попыток сделать стилизованный, но убедительный придомовой садик, микросадик. Может быть, в этом году изображу его и лето в нём.





Через четыре года здесь бууууу...
_____________________________________________



Принц и непринцесса.
Симпатичные оба, но, что ни говори, как бы в разной стилистике куклы.
И всё же притянулись друг к другу из разных опер. Принц сказал, для него где-то растёт династическая девочка. Но это ничего, говорит. Я в это не играю и не буду, говорит. А с тобой - мне тепло.





А это стадия эволюции от тряпки к юбке. Надеюсь, не тупиковая ветвь.

Усё.

@темы: маттел, момоко, материальная база, одежда, шитая белыми нитками, афтерхаевцы, всяко-интерьерное, куклы как бедствие

---

Одежда, шитая жёлтыми нитками весной

... или Нечего надеть



Пусть будет как бы о шитье, сама буду помнить, что о меланхолии, непроходимой и неизъяснимой.



Это не мне нечего надеть, не ей.



Есть места, куда с золотом не пускают.



Самое блескучее золото тускло, самые яркие цвета серы рядом с тем, что есть там.



А всё милое - прах.



А мы здесь, и ничего больше, кроме этих тряпочек, не имеем.



Много лет у меня лежит этот лоскуток. Его было даже больше, но что-то в прошлом шитье пошло не так. Или я ту ткань потеряла.
Он похож на портрет космоса.



Этого, в полоску, тоже всё, что осталось. Правда, есть ещё простенький жакет у кукол, всё же когда-то пошитый так, что разрезать/выбросить не тянет.



Но что-то нужно к этим двум вниз.
И да, это тоже "винтажный" (оч. старый) трикотажный поясок от платья (был).



Ну вот, обрастаем бронёй. Или луковой шелухой. Слой первый.







В поисках образа третьего и последующих.



Доспех?
Жилет. Построение выкройки левой задней ногой.





Портрет двух памятных клочков ткани. Портрет почти не моего прошлого.



На спинку ничего такого уже не хватило. Впрочем, подкладочная тряпочка тоже из древних запасов.



Дальнейшее сосредоточение не позволило предаться фотографированию процессов; впрочем, сомнительных.
Второй слой золотопесочного, время уловящего и надеждоорганизующего аутф костюма - готов.

@темы: момоко, материальная база, одежда, шитая белыми нитками

---

Одежда, шитая белыми нитками зимой

Мрак тут и запустение. А за кадром с куклами несколько лучше. Когда-нибудь будет так хорошо, хорошо так, эге, что захочется каждый день делать по фото. Ну что делать, чтобы все задумки становились действительностью, а? Ну что за человек многалет от роду завёл всё это, а?

Я люблю шить куклам.
Мне лень от слова хнычь разобраться с грамотными технологиями пошива. Смертная скука подбирается, едва такие намерения самопроизвольно, как мыши в мусоре, зарождаются у меня. Компромисс между этими двумя фактами был найден давно: шить любыми издевательскими способами из всего, что нравится, не замахиваясь на сложные фасоны.



Именно так обычно выглядит сырьё моё. Долго описывать пути, которыми ткань как ткань приходит к столь мелкой фракции, но именно на этом масштабе лоскутков сердце успокаивается.



А так - результат. Я называю это "строить свитер". Вот это мне не лень.



Он начинался с рукавов. Причём в какой-то момент заготовки были перевёрнуты и середина длины стала манжетами.
Что должно получиться в конце концов, я загадывать не стала, бестолку.
Просто люблю при этом представлять, будто бы это она, Адальхайдис/Аделаида, зимними вечерами в своей деревеньке, тряпочка к тряпочке, ваяет себе балахончик
и не горюет ни о чём.








И не заботит её, красива ли она, смешна ли - ей просто хорошо.

Есть у неё кузина Регина - барбейка моя летнесекондовая
Ей тоже неплохо. Деревню, правда, не любит, городская такая. Не шьёт.



Лосины такие же; предполагалось, значит, продолжить коллекцию свитером из мелкого крошева.
Но, может, кто понимает: перебираешь ткани, прикидывая, что из чего сделать, кому что пойдёт, и таким движением обволакиваешь куклу-модель, стягивая лоскуток за спиной, что он сам красиво драпируется? Раз за разом, получаешь виртуальный ряд бесшовных элегантнейших платьев. А кроить начинаешь - совсем иначе выходит, что и понятно.


А если не вырезать перед-зад как положено, а ровно как по этой фантазии сделать, подумала я посреди того процесса (пусть не платье, лиха беда). И чтобы швов боковых не было, и рукава цельнокроенные. Кукле, ручаюсь, неудобно не будет, она пластик.


Ну и. Швы, конечно, рукавов норовят вперёд показаться. Зато эта смешная конструкция состоит из одной детали против нескольких десятков деталей предыдущей модели.



От того, что сзади горловина ниже, авось, кузине Регине тоже не особо дискомфортно. Чего не стерпишь ради красоты.

@темы: маттел, игра, момоко, мх, материальная база, одежда, шитая белыми нитками, барбейские

---

В чём была польза прошедшего года

в попугаях, в куклах...




1. Игралась я в 2015 не столько с куклами, сколько идеями. Например, минимализма, всяческого редуцирования матбазы. Исключала из головы мусорную эстетику быта/бытия, а также жадность и непоследовательность. Не сказать, чтобы хорошо исключила, зато не скучно. Выбросила около трети старых одёжек. Они в подавляющем большинстве у меня самодельные. Выбросила... многое, и это прекрасно.

2. Снесла старый " большой" куклодом и заложила основу для нового. Даже начерно собрала одну из комнат. Хмельной клей ПВА лился рекой.

3. ... не знаю, как и написать. Одну фигню утилитарную сделала, а будет ли оно применимо к куклам или только для человека, время покажет. (Прим. 12.1.20 - утилитарная ф., фотостудия на столе не выстрелила по разным причинам, была разобрана, а из её материала получилось аж 2 стола. Не кукольных.)

4. Момокин дом реконструировала (р., р., да не выконструировала), но тоже основная часть сделана.

5. Заполучила в подарки парочку ЭАХов. На этом предполагаю собирание оных завершённым. Спасибо родным!

6. Кроме того, перестала казаться недопустимой идея головотеки. Итого, есть головотека и несколько ничейных тел, этакий доморощенный конструктор персонажей-статистов.

7. Могу кого-то позабыть, но в этом году были также приобретены:
подмонстры:
белая кошка, белая собака (под пинки купер), мышь-"плюшева", собранные каждая из 2х кукол; также паучиха и коричневая кошка (обе кошки под кетволк); определились с телами и персонажностью несколько голов.

в киосках и магазинах:
2 поддельные полли
шарнирный парень "Нан", я условно зову его Кен-Нан. Он никто. (12.1.20: совсем никто.)

на блошином рынке:
Синди, голова
"Бопси", голова
Барби
Полли покет
Кто-то был ещё.

тела
2 тела Курн (достались курн)
прозрачносинее "нови" (х бы)з, кому)
смуглое "подбарбейское" (для синди)

А ведь ещё кого-то точно забыла.
Задача была в том, чтобы покупать как можно меньше (вплоть до ноля), а обихаживать больше. Но даже этот неполный список показывает, что курс хоть взят, но не выдержан.

8. Польза была, вне сомнения, вне дома.

9. Вчера-сегодня переиначивала ракушечную стену для садика момоки. Стена сохнет.

10. Думаю, что никто больше так нелепо не подводит итоги. Никаких там крышесносов, удач, обломов, разочарований. Зато некая осмысленность, а она нужна мне больше прочего.

Год было жемчужно-бирюзовый. Когда пойму, как веселее играть, тогда продолжу.

@темы: в конце года, материальная база, точечно жизнь, куклы и их части, всяко-интерьерное, куклы как бедствие

---

"Проклятый колдун" (9-10)

1, 2, 3
4
5
6
7 и 8

9. розиянин
Как он летел на вертолёте. Как его везли. Сколько времени – очумевший разум выплёвывал все и без того разрозненные воспоминания.
Ашш никогда не брали зверей в плен, не пытались приручить. Потому что довести до отчаяния неволи и последующего равнодушия затменного разума есть одновременно оскорбление зверя и охотника, да самой сердцевины природы. От розиян поступков чести не ждут: подразумевалось, что они способны на всё.
Где-то его выгружали, покорного, почти слепого от шума и светов потустороннего мира. В одних остановках к нему было дело: велели раздеться, что-то выясняли. Высасывали кровь, но немного почему-то. В других местах его помещали в каморку с ложем, где надолго забывали. Он задыхался от гари всех сортов, что преследовала, куда бы ни попадал. Еда, что предлагали, просилась обратно: он большей частью не понимал, из чего такое, что он должен съесть. Иногда собрание розиян, к которым его подводили, начинало спорить и кричать. «Где вы ЭТО достали? Что нам с ним делать? Везите взад, с ним такие будут проблемы… «Но какой атлет! И здоровый, как слонаам.» Корней не понимал, но многие фразы разумными пиявицами укоренились у висков и доехали с ним до АРМИИ. К месту, где Корней снова увидел горы, но эти горы ничем не напоминали его родные.

Он знал, что такое армия. Это охотники, которые бросают своё самое важное занятие и сговариваются, как ловчее будут выслеживать и убивать таких же охотников, но другого племени.
Отец тоже знал, для чего увезут Корнея. И рассудил, что таково лучшее возмездие тому, кто своей трусостью сгубил целый народ. Корней помнил, что ему полагается особое наказание. И ждал.

Корней оказался в месте, куда свезли сотни юношей. Из разных племён. Но любой новоприбывший мгновенно вливался в громкий и вибрирующий гомон запутанной данности происходящего, и конечно, понимал, что он тут делает и что будет дальше.
Один Корней болтался среди всех, снова ставший немым. Но ещё и глухим. И с призраком знакомого когда-то безумия наедине.

Жизнь же посвящалась теперь вся обычаям места пребывания.
Корней повторял за ними из страха и жажды покоя. Он стал постоянно обновляющимся ожогом: не укрыться от шумов, запахов и светов адского мира. Нельзя заползти в укромное место, чтобы тут же не принялись искать наставники-надзиратели, а находя, препровождать в нужное место бранью. Невозможно разобраться в назначении предметов, от которых не было спасения. От их форм, непознаваемости назначения и внезапной хрупкости. Корнея крутило, как в грязном водовороте в половодье. Ум отказывался разбирать впечатления на удобные пласты, собирать сведения о том, как поступать.
Страшнее всего ночь. Огонь гасили на потолке жуткой одинаковоугольной пещере, и вскоре ярусные ложа наполнялись шепотками, скрипами, горестными вздохами, шуршанием или шёпотом. Корней не спал, выслушивал чужие горы, стылое необозримое жильё. Он ждал, когда наступит окончательная тишина. Стискивал зубы, чтобы не вырвался вой, по которому его обнаружат здешние злые духи. Сон-ушиб настигал совсем близко к моменту - всегда одинаковому - когда их будили. Всё внутри обрывалось от злобного крика, но тело само по себе скатывалось вниз и вспоминало, как быть с розийской одеждой, глиной замуровывающей тело. Корней поутру понимал только одно: он должен очутиться в пещере, где в одинаковые металлические сосуды из металлических стеблей доставляется вода – ядовитая, резкопахнущая. Но даже та вода была годна для самой важной проверки. Надо смочить волосы и вглядеться в блик – точнее, «зер-кало», которые у розиян встречались так часто, а здесь висели на противоестественно гладких стенах строгим рядом, снова той же ненавистной, жуткой одинаковоугольной формы!
Эти четыре угла. Они заключали всё, что только существовало. Все комнаты, пещеры, переходы. Лавки и столы. Даже посуду. Даже огни под потолками. Так не должно быть. Люди не могут жить, очерчивая всё четырьмя линиями. Но рассвет за рассветом Корней снова находил живительную прозелень у себя на голове, а значит, он обязан жить. Он думал, что всё происходящее слишком похоже на то, что он попал в ту часть загробного мира, куда помещают трусов, отступников или предателей, если бы не цветение Тиыйэй. Но может, все вокруг – мёртвые, а он один…? Ни у одного из мужчин вокруг не было того же в волосах. А такие странно искажённые черты лица, могли быть у людей, пусть и иных земель? Если же приглядеться к телосложению… он часто отводил глаза со страхом и оттого не запоминал своих сослуживцев. Были человечки маленькие и совсем лишённые мускулатуры. Примерно как дети. Были – может, они всего лишь смертельно больные? – но их что-то раздувало под кожей и тошнотворно колыхалось при каждом жесте. Они, их лица, их всё, они все, всеохватно, что творилось – вопило Корнею о том, что злые духи уже здесь. С ним. А этот длинный коридор, по которому день за днём определённым способом перемещаются туда-сюда – пищеварительный тракт проглотившего Корнея Берра. Неужели не было возвращения в Нами-Аттала-Шийашш с раненым братом на спине, не было вертолёта, на котором Майя забрала Энея, а случилось то, что Берр уже пожрал их всех, и вот именно так пребывается у него внутри?!! Да-да, не мог же Берр тогда просто позволить ему уйти…

Но если даже люди вокруг – это люди, если он всё ещё на этом свете, всё, что ни открывалось, значило одно: где-то далеко, в направлении, которого он не может вспомнить, продолжается агония-угасание его родины. Его родных. Нет никакой мочи думать, невозможно не думать. Что происходит сейчас, вчера, что ждёт завтра Ымкбат-Алцегорат? Что творят с ашш розияне, по-хозяйски обосновавшиеся в их мире?
И не сирота ли он теперь. Не осиротели ли родители. Брат, мог ли ты в живых остаться? От одной мысли, что Майю обманули, очень вероятно, что так и есть, и что нельзя узнать о том… Брата бросили умирать, а её держат в рабстве, с ней что-то творят.

Корней ждал близкого, должно быть, дня, что когда Армия выступит войной. Что бы ни случилось, он сказал себе, что не будет убивать, ни человека, ни животное. Пусть вокруг враги – розияне, которые дорастащили всё то, что скрепляло собой жизнь ашш и заслуживают всего плохого. Пусть они пойдут войной на других розиян. Пусть рано или поздно Берр достигнет и этих гор. Корней больше не раскроет смертельной осклизлой воронки, к которой привязал его колдун. Наверное, надо будет позволить убить себя. Но как сделать, чтобы и это не послужило злому колдовству?!

Сколько-то рассветов и закатов минуло, когда наставники-надзиратели сообразили, что среди новобранцев есть такой, что не понимает ни слова. Кажется, он снова что-то неуклюже сломал, и не понял, что и как и что это было. Его таскали за собой, кричали, что-то втолковывали, пытались ударить, а он рефлекторно отпрыгнул на длину в два своих роста, благо было, куда. Тогда вокруг завопили и засвистали. Посыпались вопросы. Корней еле держался, чтобы не дать дёру, только бы не видеть их. И тогда они спросили у себя, и не могли ответить. Потом снова указали на него. Теперь он понял. Сказал «ашш» и «Корней крех рахи вета Нами Ксавер-ка-Ильма, дер Эней». Они закатили глаза в знак презрения и отпустили восвояси.
А на следующий день Корнея отвели в какую-то мелкую комнату и прислали к нему Мишу.
Ещё один, одетый, как все обычные воины здесь, неподходящий для охоты и сражения парень, пухловатый и слабый, но излучавший какое-то неуместное среди прочего здешнего люда довольство жизнью и уверенное спокойствие. Как ашш после работы, охоты, вкусной еды. Он приветливо произнёс что-то, потом показал на себя, на Корнея – «ямиша - тыкорней». Он не стал кривиться в удивлении, как многие, Корнеевой настороженностью, а сразу приступил к делу, которое Корней уяснил на первой же минуте. Его будут учить розийскому языку?
Миша бросил на стол предмет – опять четырёхугольник, нет, стопка пластин, тонких и белых, хитро склеенных между собой по одному краю, ещё сучок какой-то обточенный, слишком прямой, как всё тут, и принялся ходить по комнате, указуя на все объекты по очереди и называя их.
Нужно это было Корнею? Да, как воздух, чтобы узнать нечто важное! Он помогал Мише как мог, повторяя за ним слова, тот глупо радовался и добился того, чтобы Корней дублировал их ашшскими. Тогда хватался за деревяшку и преловко царапал ею прямоугольный лист, покрывая неопределёнными, но упорядоченными рисунками : «япишу». Протягивал рисовучую палочку Корнею : «тыпиши», но убедился только, что тот не знает, как и взять вещицу правильно. Палочка скоро преломилась пополам в крепких пальцах, но парень не обозлился, а рассмеялся, но потом присмотрелся к Корнею особенно озадаченно. Сам разломил по очереди образованные половинки. Сел напротив и что-то долго и вдумчиво вещал, глядя в глаза, отдавая прекрасно себе отчёт, что Корней не понимает.
В тот день определённо Корней выучил больше розийских слов, чем Миша ашшских. Зато назавтра Миша поразил невероятно: уставившись в свои белые листки, произнёс, запинаясь, совершенно ясную, хоть и из кривых слов составленную, речь, где было куда больше понятий, чем произносил вчера Корней.
- Не тияшш! Нейт – тияшш! – вскипел Корней, срываясь с места, - Тияшш - враги! Как ты только принял меня за них?!
Миша с любопытством и безбоязненно смотрел на него. Подумав, снова обратил взор к листку и повторил несколько слов. (И чем ему этот листок помогает?? Колдовство?) Корнея разбирала злость, которой он в себе не подозревал:
- Зачем ты говоришь как они? Тияшш всегда считали себя вправе перевирать человеческую речь…
Осёкся. Это мёртвый теперь голос крови в нём заставляет распинаться перед розиянином, который пришёл посмеяться над ним, как и все. Но Миша спросил:
- Корней – кто? Корней – надо как говорить?

Позже, когда общение стало возможным, когда Корней усвоил, как называются вещи, их свойства и дела вокруг, как зовут людей и какой у розиян нынче год (однако чётный!), а также много-много других знаний, Миша объяснил, что искал в интернете слова, максимально похожие по звучанию на те, что произносил Корней. Ведь никто Мише не сказал, откуда ученик будет родом. Похоже, в части сами не знали, откуда принесло такого чудика. Похоже, и выяснять было недосуг, во всяком случае, Мише предоставлять информацию никто не собирался, те, кто ею владел, не контактировали, что ли, с его командирами. А те просто вспомнили, что среди новобранцев есть чел, успевший засветиться умом и сообразительностью, да и отправили приказом в соседнюю роту, не слушая возражений, что он скорее «физмат», чем «иняз», спихнули задачу из одних неизвестных на него, да отчитались перед кем-то... Поиски в сети выдали немало чуши, но вот пара уникальных слов привела на сайт народца тияшш, который пользовался розийским алфавитом. Миша черканул туда письмо, но ответа за сутки не дождался. Поэтому он просто переписал абзац, где встретились два понятных ему слова, да зачитал Корнею.

Корней учился истово. Эти два часа почти каждый день только и спасали от внутреннего разрушения. Только и оставляли надежду на достоинство. Память у ученика Миши была феноменальная, одно удовольствие и сплошная экономия сил и времени. Концентрация внимания бешеная, мотивация, судя по всему этому, зашкаливающая. К тому же, ему открылось одно великое и обидное волшебство: слова розияне умели зарисовывать так, чтобы другой человек, глядя на те самые белые стопки, исцарапанные прессованной золой, мог речь воссобрать и узнать, что думал «пишу-шый». Обидно то, что ашш не придумали для себя подобного. Корней понимал со всей ясностью, как по-иному сложилась бы его жизнь, если бы с детства он отправлял близким из своего кокона немоты письменные послания.
Он смирил себя со вспомогательностью языка тияшш. Какая теперь разница, в самом деле? Корней, попадая в спокойную атмосферу учебной комнатки, переставал тупить, хотя именно со многими знаниями ему являлся ежедневно новый шок. Но вся открывающаяся нечестивость, чуждость, тяжесть розийского бытия стала вполовину безразличней после того, как он, подсобрав необходимый запас слов, спросил:
- Миша, когдай мы все идти убивать? Миша, сказать… ска…жи это?
- Ээ, кого ты собираешься убивать?!
- Армий есть для, ради убиейноств… мне и всикда знать о так. Знал. И мне говорил па-па.

И столько муки было в ожидании ответа, что Миша и не подумал, что это человек с жаждой мочилова, который жестоко промахнулся с общественным институтом. И разъяснил Корнею примерно следущее: здесь проходят тренировку на случай войны – без перерыва каждый год созывая всё новых молодых людей, независимо от того, намечается ли конфликт с другой страной. Для того, чтобы всегда были люди, умеющие то и то. И чтобы эти страны думали, прежде чем заполучать такую силу во враги. Их с Корнеем никуда не отправят убивать. А следующим летом отпустят домой.

Миша, всё больше общаясь с горцем неопознанных гор, становился всё озадаченнее и серьёзнее. Быстро набирались свидетельства того, что человек не просто жил в горной местности, а имеет чересчур искажённое представление о среде, в которой живут остальные. То есть, о цивилизации как таковой. Он записывал некоторые слова Корнея в маленький блокнот и ждал времени, когда сумеет расспросить конкретней. А утверждение о том, что Корней считает себя пожизненным рабом розиян, напугало его. Откуда парень родом, пришлось выяснять долго: Корней не имел представления о географии, о народах, о государствах, не говоря об истории. Интернет в военчасти и вообще в Агде сбоил бесчеловечно. Но постепенно, изучая урывками сайт тияшш…
- Ты даже не учился в школе, - сказал однажды Миша, - Это значит, что по закону тебя не должны были вообще призывать на военную службу. Ты не владеешь государственным языком. Значит, не можешь служить. А если твой народ малочисленный и недавно совсем стал частью Розии – тем более. Корней, тебя не имеют права здесь держать, ты понимаешь? Хотел бы я знать, кто и почему нарушил закон. В отношении тебя. Чёрт, ты же сам не сумеешь… Я попробую подать рапорт… фиг его знает, как правильно и куда, и кому… а не важно. Твоим и моим. Хоть кому, лишь бы зашевелились.

Миша хороший человек, хоть и розиянин. Слушал и слышал, как умел. Но ему никогда не понять, да и знать не надо, насколько страшные судьбы бывают. Он слишком внутри себя мирный и счастливый, и не может удержаться и не сообщить, что вот опять звонил Соне-невесте.

Мише нечем было похвастать. Его обращения к командованию возымели результат определённо негативный. Коротко говоря, ему сообщили, что «шевелиться» ради Корнея никто здесь не будет. А значит, и «там» не будет. Да, незаконненько вышло, ну что ты как маленький? Отвянь. Пусть горец отслужит срок, ему же проще потом будет в жизни.
Миша проникся и принял решение ближних не будоражить, чтобы они не вздумали прекратить его уроки с Корнеем. Всё, чем он может помочь – научить говорить, читать, писать и ориентироваться в обществе. Правда, во время увольнительных разыскал в городе интернет и отправил несколько писем на правозащитные сайты. Отслеживать ответы было затруднительно. А тем временем…

Корнею было безразлично отношение к нему других призывников. Их душная манера оскорблять была грустно-знакома. Его зеленоватые волосы не давали людям покоя - он огрёб прозвище «мутант». Но задевать физически его не решались. Просто мельтешили, всегда готовые врассыпную броситься прочь от «качка». Корней молчал, делал, что положено. Убирался. Мыл посуду. Маршировал. С опаской приступал к сборке-разборке автомата. Зато собственно стрельба, а также метание гранат ничего ему не стоили. Хуже было, что розияне в большинстве отличались такой телесной слабостью, что не могли провести в беге и часа, а бежать требовалось всем толпой, не отрываясь, вокруг комплекса зданий, по размеченной тропе. Если бы только позволяли Корнею бегать через долину к предгорьям и обратно! Ему никак не удавалось утомиться физически и хоть на минуты забыть о своём горе.
Но настал день, когда солдаты нашли, как вывести его из себя. Розийские парни имели позорный обычай судить о женщинах. Это было их главное развлечение. Корнею приходилось узнавать невероятно охальные слова. Возможно, их женщины таких и заслуживали. К солдатам приезжали маменьки и невесты. Они были грубыми, бесконечно грубыми, неотёсанными, громкими и злопахучими даже с большого расстояния. И очень крупными. Некоторые даже крупнее мужчин! Любая же из ашш, от пятилетних девочек до старух, имела такое горделивое достоинство в обыденных жестах, осанке и движениях, такое чистое изящество. Как он раньше не знал? Корней в смятении и брезгливости отворачивался, если рядом оказывалась розиянка. Но сослуживцы не сомневались, что женщины являются предметом его зависти к ним. Ведь к нему никто не приезжал. А почему? Он молчал. Довольно того, что Миша пытался выведать, кто такие ашш и как живут у себя. Но прочие «догадались» по молчанию сами: девчонки, Корнеевы соплеменницы, просто стесняются показать свои зелёные патлы! Да наверняка и другие забавные дефекты в них есть, а, Корней? Ну-ка, расскажи, как ты в горах с ними развлекался? Что, тебе, жалко?

Пока слова касались только его, никто не чуял беды. Но девушка в горах была одна, а значит, о ней говорили. И ещё, просто для того, чтобы вызвать растерянность у Корнея, они выдумывали что-то о Ильме! Они развлекались тем, что упоминали никогда не виденных ими маму и любимую девушку Корнея в гадостных выдумках.
А тех, быть может, и в живых уже не было.
И полетели зубы. Сжав свои, Корней бил впервые в жизни. С каждого за грязь. И били его, навалившись скопом, потому что поодиночке никто не одолел бы. Это были прекрасные, хмельные моменты. Потом же, в изоляторе, он лязгал зубами, отходя – было плохо. Нельзя избивать даже тех, кто заслуживает. Осклизлая воронка близко.
Изолятор не был гауптвахтой. Корнея запирали в какой-то кладовке вместо нарядов, которые назначались за драку другим, так как не знали, что можно спросить с него, после драк совсем дурного.
Корнею пригрозили, что эти отсидки увеличивают срок его службы. Но он выходил и бил снова, не зная другого способа забыться, отбывал повинности и снова...

Это свои воины здесь «служат». Все ашш для розиян только неговорящие рабы, как бы Миша ни предполагал довольно благостных перспектив народу ашш в составе Розии. Всё яснее, что нет для Корнея решения. Он зверь здесь. Хоть ненужного, они ни за что не отпустят. Моли не моли. Делай как сказано или ослушайся. Жди не жди. Будет то, что не позволит никогда достичь его родины, чтобы узнать, хотя бы только узнать, что случилось там. Даже если будущим летом распустят нынешних воинов и Корнея с ними – куда ему направиться?! В какую сторону брести? Он чуял, что эта земля слишком далеко от Ымкбат-Алцегорат. И будет его цель через много лет обратного пути мёртвой. Разве что Миша подсказать мог стоящее – даже называл некий предмет «кар-тт», что помогает узнать местонахождение и гор, и городов, но раздобыть не сумел. Да он сам подневольный. И служит в другом длинном доме, в другой роте. Всё реже его сюда отпускают. Достаточно им для послушания Корнея того, чему успел научиться, вот что. Так зачем он должен повиноваться захватчикам? Не перед ними виноват. И ради чего повиноваться, если весь мир уже давно пожираем Берром?
И чего же ждут боги и духи от Корнея до сих пор, если его волосы не перестают зеленеть.

Повернуло на весну, Берр так и не дошёл до Агдя. Солдаты послушно бежали по коридору в столовую, задевая оставшегося неподвижным Корнея. Он деревянной походкой вошёл в туалетное помещение, взялся за ручку двери и, словно бы ненароком, сдвинул всё полотно в косяке. Дверь заклинило, ручка отвалилась. Корней действительно не осознавал, как это получилось. Он сел на сломанный стул под высоким и маленьким окошком и смотрел на останки снегопадного света на полу. Крики снаружи смели драгоценные крохи прострации. В дверь колотили. Корней двигал по полу железный шкаф, где хранился уборочный инвентарь. Установил у двери. Снова уселся на то же место. Внезапно из глаз полилось, впервые здесь. Позор для охотника. Позор и для розийского воина. Но не для труса же безродного. Он завыл, так как удары в стену вызывали свербение в жилах. Он орал ором, чтобы больше не слышать их голосов. И своих мыслей. Почти без перерыва на вдох: кричал снова и снова. Полетели осколки окошка, завертелись, нисходя, морозные струи воздуха.
- Отпустить. Отпустить. Отпустить. – внезапно для себя заговорил этому окошку Корней, - Отпусти домой. Я уходить. Или я убить себя сейчас.
Корней заметался по периметру, каждым ударом костяшек разбивая по плитке на стене, и орал так, чтобы, наконец, вышел из него гнилой дух.
- Вот только психов мне не хватало, - равнодушно ответило окошко, и свет снова проник в туалет.
Психа нейтрализовали быстро, давно отработанным способом: пустили усыпляющий газ.

10. ведьма
Полосы тьмы вверху, по безбрежному потолку. Здесь это называлось «второй этаж». Токи сквозняков. Комковатая подстилка. Простыня вместо одеяла, пахнущая чьей-то болезнью. И прикрученные накрепко руки и ноги. Нет ни крупинки звука движения человеческого. Он тут давно, и не знает счёта дней.
Эхо тишины говорило о том, и госпиталь, и часть, и весь город, очевидно, опустели. Или же прилегли всем существом, притворились неживыми, нежилыми, незначимыми, как обмороженные камни – переждать, перетерпеть дальнюю поступь неведомой силы, что затылком отслеживал лежащий головой в направлении гор Корней.
Привязанный лежал на пути кого-то, кто мерно и обманчиво неторопливо перемещался где-то уже в предгорьях, уже в долине. И одновременно всплывал рывками из Корнеевой груди, из области, над которой всегда висит душа любого человека, как над пещерной лакуной, и в которую может заглянуть он один.
Всё, что Корней в своей жизни считал страшным, жутким, непереносимым, всё было ничто до этой ночи. Страшное – это сейчас. Тот, большой, больше горы, остановился. Понял Корней: кого-то ищет, и каждый обитатель котловины Агдя надеется, что не его. Каждый знает, что взгляд из узкой щели капюшона задержится, продолжит чёрным лучом шарить по мирозданию и внезапно скоро вернётся, чтобы поставить на избранном человеке чернильно расходящуюся точку. И тогда никто не вытащит, зови, не зови. И молить о пощаде не надо. И спрашивать, за что.

Дребезг стекла в окне. Шагнуло сквозь стену. Споткнулось о его макушку.
Это к нему!
И видел Корней, несмотря на кромешный темень, на закрытые глаза, как поднимается из его грудной клетки белёсый червь навстречу плесенно-обморочному вниманию там, за спинкой кровати. Бесконечно вынимается толстое тело, но не поднимется выше потолка никак. Безостановочно текут в пустую дыру за спинкой сквозняки
Он узнал червя – его колдун с мягким складчатым лицом.
И слышал Корней, но не ушами, а самой сердцевиной, всю встречу ИХ.

И шшто-оо тыыы такое, на моей дороге?
…бесприун. О Госпожа, прими в себя, сделай собой - отдаю свою силу в твою власть.
Зачем ты мне? Заслужи. Покажи то, что мне понравится.
…я такой же, как ты, как часть тебя. Не дай сгинуть совсем.
И это своё изгнание ты зовёшь силой?!
…ты права, Госпожа. Но я отдаю в уплату этого раба. Он противится мне шестнадцать лет.
Тебе противиться нехитрое дело.
… и вот он едва не скинул меня. Если бы его не скрутили…
Ты не справился с одним смертным.
…Госпожа, не уходи! Он не из здешних гор. Этот человек переполнен равно храбростью, трусостью и несбыточными чаяниями. А ещё он предатель. Он понравится тебе! Если ты примешь меня, я расскажу обо всех, кто дорог ему. И открою тебе особое место.
Предааатель? Это интересней. Что ж, быть по сему: в обмен на предателя я воспринимаю твою сущность, но не всю, а ту часть, которую выберу. И только та часть, если сможет, будет видеть моими глазами.
…пощади, Госпожа…
Только так.
…я согласен, Госпожа.

И увидел Корней – нет, всем собой, через себя пронзился, как в области его тела две бестелесные, но тяжелее не бывает, фигуры сошлись, и чернота протянула к червю руку, вынула из червя невидимо маленькую частицу. И рассыпался червь, исчезая навсегда.

- А ты теперь мой – надо же чем-нибудь оправдать дорогу. Для чёрной работы сгодишься.

Дорога Водана - Заклинание

конец

@темы: окончание, жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом

---

"Проклятый колдун" (7-8)

1, 2, 3
4
5
6

7. Берр
За стенами дома не прекращался женский вой. Но вот он добудил Корнея, вынудил вернуться из милосердия забытья и вспомнить всё.
Стояла ночь, но отца с мамой в доме не было. Мать, как и другие женщины, должно быть с Эннаей, у которой только что погиб сын Ийдамей. Отец совещается с охотниками.
За столом сидел брат и ел варёное мясо. Это поразило совершенно, потому что – вот только сейчас, минуту назад, как казалось Корнею, Эней плакал. Так страшно было. Эней не плакал и во младенчестве, так считалось. При свете лучины нельзя было прочитать с его лица сейчас.

Они были для Энея дороже родного брата. Может быть, даже Майи. Его многочисленные воспитанники. Его ватага. Он гордился, что никогда ни с одним не случалось несчастья, пока они вверены его руководству и заботе. В самой рискованной охоте, в немыслимых опасных местах, которые Эней только удумывал. Его мальчишки должны были уметь всё и лучше всех охотников ашш. Его племя, то, которому он будет вождём. Новый народ.
Ийдамей и Айенес побежали ему навстречу вчера предупредить, что Корней уже дома, поторопить. Но что-то страшное подстерегало их совсем недалеко от Нами. Мальчишки отбивались, сколько могли, а наверху никто их не услышал. Эней, возвращавшийся с вершины Тиру, подоспел тоже поздно. Он вернулся домой, неся на себе мёртвого мальчика. Другой, раненый, держался за него.

Всем стало, конечно, не до Корнея. А тот даже не сумел по-настоящему осознать, что случилось. Испугаться. Он просто дополз домой, рухнул на лавку. Кто укрыл его шкурой – не знал.

- Садись есть, Корней, - вдруг сказал Эней, - Это твой фхел. Твоя первая добыча – надо вкусить, а то удачи не будет. А я своего бросил… там.
Это был незнакомый Эней. Так просто, человечески прозвучало… так впервые он говорил с братом. И подвинул миску, когда Корней, стараясь не показывать телесной разбитости, выбрался к столу.
- Ты теперь охотник, младший брат. Это… надо. Мне нужно твоё плечо.
Корнею, как всегда в душевном разладе, не приходили нужные слова. Он только удержал протянутую через стол руку в немом вопрошании. Где были эти волшебные слова раньше? Ещё немного, и они растопят Корнея в безвольную лужицу, заставят предать своё решение уйти. Он так много ждал этих слов.
- Это был Берр, - сказал Эней, - Он возвращается.

Берр имеет каждый раз другой облик.
Был род людей, что вознамерились взять законы Равновесия в свои руки – то ли отвергнув посредничество колдуна, то ли иным образом заблуждаясь, и в каждом последующем его поколении появлялось всё больше таких пугающих животных черт, как крылья, хищные либо копытные конечности, рога, странные глаза… Всё больше менялся разум, и вот люди перестают любить друг друга, уважать и договариваться, теряют умения, разбегаются-разлетаются или терзают один другого. И остался один последний, сожравший всех их, перерождённых. Самая важная для воспитания человека сказка, самая страшная, которую пересказывали непременно зимними ночами в пещере собраний, испещрённой запамятованных времён рисунками величественных животных и древних охотников, запечатлённых в самом священном взаимодействии, которое есть точка перехода первоживой энергии в разум…
Корней всегда мечтал сжаться и стать ещё более невидимым, когда слушал про это. У них тоже не было колдуна…
Всё, что мог извергнуть последний из проклятого племени – полный голодного раскаяния вой: беееерр, бееееееерррр!!! У него не осталось даже глаз после бесчисленных трансформаций, но сильнее существа не было в горах. Он брёл наугад и нюхом находил себе добычу: всякое существо, что не могло укрыться. Но не переваривал её, а приобретал признаки съеденного, без различия, было ли это молокопитающее, пресмыкающееся, птица, змея, бабочка ли... Чужие облики причудливо перемешивались, накапливались и вступали один с другим в борьбу, плавали внутри и на поверхности туши чудовища, отпрыскивались отдельными уродцами, что сеяли, в свою очередь, собственную разруху, но быстро погибали. Достигнув некоего предела массы, Берр распадался на несколько частей мёртвой плоти, а одна, как-бы-живая, впадала в тайном убежище в сон.
В эти времена племена Ымкбат-Алцегорат замуровывали себя в пещерах и часто погибали от голода, прежде чем могли позволить себе рискнуть выбраться на охоту. Потому что знал каждый, что слепой Берр ищет именно людей. Чтобы, пожрав достаточное их число, вернуть свой первоначальный облик и внедриться в какое-то доверчивое племя, которое будет преобразовывать, уже исподволь, под своё потустороннее разумение.
Так может прийти конец человечеству. Ашш используют особое слово (оно не переводится и не состоит из уже известных), которое отображает ужас состояния всего мироздания во времена, когда Берр воцарствует. «Если воцарствует», обязательно оговариваются.
Берр не просыпается столетиями.
«Это я его разбудил»

Вот почему Эней бросил в пасть чудища своего фхела, сумев обменять, таким образом, на тело мёртвого мальчика. Ни за что нельзя позволить Берру потребить даже малейшей частички генома человека.
Но Энею не поверили. Охотник со священной вершины возвращается всегда изменённым: он некоторое время видит сквозь материю, но вот что именно видит, понимать ему, просто смертному, не дано. Старейшины, охотники, даже женщины – все сходились во мнении, что на мальчишек напал крупный кариувиаскт, они время от времени приходили с севера, отъедаться. В отличие от Берра, это животное не мифическая фигура. Что же, значит, следует приманить его и убить группой из пятнадцати, для надёжности, охотников. Завтра днём.
- Ты понимаешь, к чему это приведёт?
Корнея колотило. Он мог бы сейчас быть далеко за вершиной Оати, в двух днях пути уже. Он не должен был подниматься и открывать духу горы изнанку своей души. Ему нельзя убивать даже мышь, посягающую на драгоценное зерно, не то что фхела.
Это на нём гибель Ийдамея. И скоро гибель ашш. Он разбудил Берра, доломав равновесие.
Эней как будто не видел пароксизма его нутряного страха. Продолжал говорить уверенно, рассудительно, только без всегдашнего бахвальства, что умерло в нём сегодня:
- Нельзя, чтобы наши вышли на эту охоту. Они не будут ждать Берра, не настроены на неизвестность. Меня не берут с собой. Времени в обрез. Берр только что проснулся, и он пока маленький. К тому же, он пожрал фхела и сколько-то пробудет похожим на него.
Я виноват перед Ийдамеем, Айенесом и всеми. Потому что совершенно не верил, что ты вернёшься с добычей, тем более – раньше меня. И я сознательно не спешил, возвращаясь с вершины Тиру.
Я должен спасти мой народ. Перед рассветом я отправлюсь убивать Берра. Ты, брат, доказавший, что стал настоящим охотником, пойдёшь со мной. Больше некого позвать.
И он, не дожидаясь ответа, переместился на лавку и закатался в шкуру. Немного отдохнуть.
Эней крепко уснул, а Корней промучился все ночные часы. В четвертьдрёме на него наползали видения, вещающие безумное. Слова брата, звучащие насмешливо, как было и всегда, раскрывали своё другое дно. Виделись совещающиеся старейшины вместе с отцом и Энеем: как сделать, чтобы Корней, честно получивший право жениться на Майе, перестал всем мешать… Ведь он не сказал им ничего… надо встать, найти их и успокоить. Сказать, что Майя только брату принадлежит… вскакивал – не просыпался до конца. Снова злой смех. «Эней скажет, что вернулся Берр в Ымкбат-Алцегорат, чтобы выманить Корнея туда, где будет поджидать кариувиаскт. Ведь наш Корней всегда мечтал охотиться вместе с братом, мечтал заслужить моё одобрение. Только Ильме не проговоритесь…»
И возражал стыд. Брат не лгал. Он даже не заикнулся о Майе. Он был сосредоточен только на одном. Он доверился Корнею, который как раз-то всем солгал. Корней нисколько не охотник. А тем более не способен встретиться с кошмаром всех ашш.
Бежать, бежать прямо сейчас! Может быть, Берр не заметит, если проскользну мимо?
Бежать, оставив всех на пожирание Берра. Всё равно не спастись ашш. Корней не сумеет помочь брату. Брат не справится один. Ему никто не поверит. А ведь и Майе Эней не сказал… да. Иначе уже пришли бы, не пускать их... Да и держат Майю теперь взаперти. Неужели год собираются держать, теперь-то?! А, нет, именно для того, чтобы не мучить девушку год, и нужно устранить Корнея, надоевшего всем и так своим проклятием. Ненавистного сына своего отца.
Бежать, когда ты накликал несчастье? Жить, когда все погибнут? … даже мама…
Так хотелось Корнею жить, в ту ночь.
В сумерках они с братом тайно от всех спустились к подножию Нами. Эней взял копьё и топор, отцовы. Корней – копьё брата и факел. Место вчерашнего побоища выдавало себя положенными запахами. По запаху и пошли. По обширной укатанной полосе травы пожиры.
Запаляй, сказал брат, когда они достигли лабиринтовой россыпи малых скал. Корней не справлялся с огнивом.
Ты трусишь, догадался брат. Гора Оати не сотворила для тебя чуда.
Это я его разбудил, наконец-то выговорил Корней, мы все умрём. Эней выхватил у него и злобно чиркнул кресалом. Вспыхнула сухая трава вместо факела. Он уже здесь, крикнул Эней. Над входом в лабиринт, прямо над ними, стоял на тонких, изящных передних копытцах, громадный, как дом, фхел. Переминаясь на мощных задних лапах хищника – медведя или, может, росомахи. Рога завивались назад, на полтора корпуса длиной, от толщины, вмещавшей почти весь череп целиком, до острой, рыбьей кости иглы окончания последнего витка. И ровные участки на месте глаз.
А может, всё только виделось воспалённому уму в дымах и отблесках сумеречного пожара пожиры, разгонявшегося вокруг груды, на которой стояло видение, узкими, правильными кольцами?? Эней издал клич и бросил копьё. Это был его привычный удар без промаха: моменты опасности только подстёгивали юношу. Тело наверху приняло в себя огнистый росчерк, даже не попытавшись увернуться, и вот…
… из бока зверя пополз отросток – человечья рука, вынувшая из груди копьё и немедленно возвратившая броском оружие хозяину – Эней только успел откатиться. Притопнуло копытце. Корней обнаружил себя на коленях, заслоняющим лицо.
- Корней! Копьё!
Брат хотел, чтобы Корней достал застрявшее в земле.
Второй бросок – топора. Корнею увиделось за несколько мгновений, что он якобы проживает уже сотни бессмысленных циклов обмена сталью между братом и Берром, и смертная тоска заполонила его. Он не посмел прикоснуться к предмету, побывавшему в противоестественной конечности призрака. Он понял, из-за чего у Берра рука: слизнул с земли и камней кровь Ийдамея.
- Бросаем вместе! Одновременно!
Берр отведал крови человека – всё потеряно.
Корней бежал прочь, он не владел собой, так говорят?
Пока не навернулся в липкий холод.
В болотистость, точнее. Тогда смог расслышать крик далеко позади. Он выползал из грязной лужи целую вечность.
- Брат! Брат!
Он ринулся назад, сквозь огонь. Как раз, чтобы увидеть, как спускается исполин с невысокого ступенчатого каменного возвышения – нарочито медленно, навстречу с Энеем, которого пригвоздило к земле сразу двумя остриями – собственным и брошенном в панике самим, копьями. Рядом – так показалось – воткнут топор. Не рядом, прямо поперёк кисти брата.

8. вечер ашш
Никто не заметил, в общем смятении, как Майя покинула Нами-Аттала-Шийашш в неизвестном направлении. Корней искал её, одновременно с Майиным отцом прочёсывая местность. Корней отстранённо недоумевал, почему это равнодушие к происходящему не окутало его во время битвы с Берром. Следы Майи привели к одному старому, уже забытому Корнеем месте на реке.
Зу объявил, что, по всей видимости, его дочь утонула, пустившись по самой бурной в окрестностях стремнине в байдарке, рассыхающейся до того в течение нескольких лет. В этот раз больше спасателей не отрядили. Берр поджидал где-то рядом.
Самоубийство – одно из худших дел, которые может только учинить человек. Может быть, Майя в своём безумии ещё помнила об этом, и просто попросила духов Ымкбат-Алцегорат поступить с нею, как они считали нужным. Бросила жребий, в некотором роде.
Трусость, говорили – вот что поразило двоих из этого исчезающе малого поколения, две трети. Майя не выдержала ожидания смерти любимого.
Энея поразили два острия, изломавшие грудную клетку и ногу, да ещё лезвие, перерубившее ладонь вдоль. Вследствие неумного решения справиться с врагом человеческим, призвав одного лишь слабо способного к бою Корнея.
Корнея же заклеймили трусом старейшины при всём народе. Ибо нет предательства сильнее, если кто назовётся мужчиной, но друга или брата не прикроет в битве.

Седьмой день Корней сидел на кончике каменного языка, что простирался над поселением, свесив ноги в пропасть, сидел день и ночь, не отрывая глаз от своего дома, где несправедливо долго сгорал в агонии его брат. Порошок из костей фхела в короткий срок не может быть приготовлен. Эней его не дождётся.

Время от времени Корней доставал осколок Блика.
Его отказались даже побить камнями, как он умолял. Даже не плевали в него. Он перестал быть для них. На него не оглядывались снизу, откуда был как на ладони.
Дождя не выпало ни капли. От питья он отказался сам, давая понять духам Ымкбат-Алцегорат, что готов к смерти. Но, глядя в останок Блика, раз за разом убеждался, что зеленца в волосах не исчезает, а значит, тайное значение Корнея в мире людей ещё себя не исчерпало.
На седьмой день рокот с небес заставил ашш испуганно высыпать из домов. Прямо на поселение шла туча-с-нимбом. Только глубокое отупение позволило Корнею не упасть с карниза. Он прекрасно рассмотрел, как существо раздвигается в размерах, как блестит его большой глаз. И вот Корней встречается взглядом с человеком, сидящим внутри этого глаза!

Гигантская «личинка стрекозы» стала снижаться, разгоняя людей. Корней поспешно спускался. Неким чутьём он знал, что это летучее не Берр. Но не остальные. Вскоре охотники стеклись снова, дружно нацелились принесёнными копьями и из луков в зависшее совсем низко над площадью создание, чьи вращающиеся крылья взмели всю пыль и мелкие камни. Тут из него что-то выпало. Это оказался свёрток с женской одеждой, чем-то утяжелённый; так ашш поняли, что у розиян в заложниках Майя. Но прежде чем негодование расплескалось, на все горы раздался, перекрывая рокот летуна, такой знакомы голос:
- Отойдите ради Тиыйэйкливаниаля, прошу вас! Вер-то-лёт опустится на площади, чтобы я смогла выйти наружу! Клянусь, что со мной здесь не враги!
Майя выпрыгнула из чрева «стрекозы» и в волнении оглядела встречающих. Корней едва узнал её в отвратительно яркой и как будто вздутой куртке, мужских синих штанах, в которых девушка тонула. Вместо косиц волосы стянуты как бы в вязанку хвороста. «Он жив?!!» Видимо, кто-то кивнул Майе, так как она заорала, обратившись к чему-то за спиной и бросилась к дому Корнея.
Спускаться со скалы пришлось достаточно долго, поэтому Корней так и не увидел, как и почему и мама с отцом, и старейшины позволили четырём невысоким людям в розийских ядовитых куртках войти в дом, а оттуда вскоре вынести укутанного, пристёгнутого ремнями к странной доске человека, в котором с паническим удивлением опознал брата. И почему ашш отказались применить оружие. Толпа расступалась перед ними, впрочем, неохотно. Розияне шли молча, Майе достался труд расчистить дорогу. Она надрывала голос, упрашивая пропустить, Корней бросился наперерез – и вот чудо, от него люди расходились с такой деятельной брезгливостью, что он знал уже, что должен сделать. Хорошо, что он не сумел задуматься о том, куда забирают брата и живой ли он ещё. Он доверился Майе, пробивая ей и носилкам путь, загораживая от протянутых в попытке вразумить рук. «Это поколение оказалось лишним и не принесло нам удачи, отпустите их…»

Глупец, трус и предательница. Было только для него: она не погибла, и ещё некая неуловимая надежда, так что Корней вошёл под сень крыльев чудовища, забыв испугаться. Розияне оттеснили Майю, чтобы погрузить Энея в стрекозу, которая обманчиво-медлительно раскручивала своё крыло-нимб, заставляя ашш держаться поодаль, всех, кроме родителей Майи. Она по очереди обняла их и что-то проговорила, но вдруг оттолкнула обоих и отскочила назад.

- Не смотри на меня, Корней, убирайся отсюда. За твою лодку, Корней, которую ты сделал и бросил, я прощу тебя, если он выживет.
Слышите вы меня, ашш? Я, Майя, дочь Зу и Иригены, продала вас всех розиянам, обменяла на шанс для моего любимого, его одну жизнь на все ваши. Я такая же, как и Корней. Прокляните меня с чистой совестью и забудьте, а родителей не троньте: я одна всё решила. Прощайте все.
Тут она увидела, что дверь в стрекозу закрывается. Показалось, что розияне желали бы оставить Майю здесь, но она вцепилась и успела. Чтобы вместе с Энеем.
И понимал тогда Корней, прощаясь, что не поступил бы иначе, будь у него и второй, и сотый шанс менять жизнь. Всё то же самое вытворил бы, преодолевая себя, ради неё, снова и снова губил бы свой народ. Ради единственной Майи, такой Майи.

Стояла в Нами-Аттала-Шийашш тишина. Были ровные разговоры за стенами дома. Был летний шум деревьев, посвист гостевавших на скалах птиц. Но кончилось время народа ашш: все понимали. Как то, что все народы когда-нибудь заканчиваются. Два дня назад обнаружили мёртвой Аминию и её мужа, Филоя. Вчера – старейшину Тирунея. Он лежал, улыбаясь, с новенькой фхеловой трубкой. «Аминия умерла от испуга, когда прилетел вер-то-лёт. Ослабшее от позднего возраста и курения рога сердце. Её муж сразу вслед за ней, от горя. Тирунея убила слишком свежая, невызревшая трубка после нескольких дней воздержания от курения.» Так сказал Ксавер, но дома. Обыденно, уверенно. Дома пребывал и Корней. Он не дрожал, ожидая наказания, да никто этого и не требовал. Он не боялся гнева отца, да отец и… ничего по его поводу не предпринимал и не говорил. Ильма отлёживалась после бессонных бесконечных дней над раненым сыном. Но даже она не выказывала ни тревоги, ни отчаяния после немыслимых происшествий и от неизвестности.
Тихи и спокойны были все ашш. Сегодня старейшина Гаддей собрал в три мешка все кости и внутренности добытого Корнеем фхела, что сушились близ источника цвета Тиыйэй, выволок из нижней пещеры и стал швырять в пропасть. Первой полтела злополучная трубка, оставшиеся ещё необработанными части рога… Всё это больше не понадобится. Старейшина священнодействовал. Последним покинул обрыв он сам. Но очевидцы подтвердили, что Гаддей не помыслил сам оборвать свою жизнь. Он просто оступился, так как был стар и плоховато видел. Такого подарка Берр даже не ждал! Но, возможно, духи-от-небес Ымкбат-Алцегората отрядили старейшину на битву с духом нечестивым, Берром.
Теперь было точно всё. Ашш и не подумали запереться в пещерах, хотя теперь следовало ожидать, что Берр вскарабкается на выступ, где лежало оставшееся без всякой защиты поселение.
Старейшин Тирунея и Аминию сегодня отнесут в верхнюю пещеру, посадят их недалеко от входа который навсегда заложат камнями: они у ашш были последними, кого там похоронят. Филоя оставят в его доме, дом запрут. Так теперь тоже можно. Теперь кладбище будет не только на западных склонах твердыни Нами, но и здесь.
Люди остановили все возможные дела. Охоты больше не будет. Шить, ковать, лепить больше не понадобится. Люди доставали лучшие запасы еды и часами беседовали за столом. Каждый говорил то, что давно хотел или раньше не решался поведать. Но ссоры и недовольства свернулись тоже: это признаки жизни бегущей, а теперь двигающая сила кончилась, осталось дождаться, пока остаток движения затухнет сам.
Корней сидел с мамой. Отец напротив них. Корней на него не смотрел – по привычке. Вина пульсировала где-то глубоко, багровым пламенем. Он бы вышел да принял бы всё от людей, только подозревал, что нет смысла.
- Мама. Только ты прости меня – больше мне всё равно, - время от времени произносил Корней что-то в этом роде.
- Главное, ты прости нас, - неизменно откликалась Ильма.

На четвёртый день на площадь собраний приземлились сразу три вертолёта.
_____________________________________________________

Розиянам не поздоровилось бы в этот повторный визит, если бы не гибель старейшин. Низкорослые людишки из вертолётов просто взяли горы себе. Отныне вся система хребтов и впадин, называемая Ымкбат-Алцегорат, священные края охоты, становится частью безбрежной, беззаконной, тёмной Розии.
Ни одна рука не схватилась за копьё, когда пришельцы совершали свои странные и невозможные деяния на узком, длинном уступе, где веками находили убежище и надежду гордые люди ашш. Ибо вот так, жутко и деловито, через недругов, вершился их закат. Горцы не переживали такой исход как позор: розияне просто не знают, что по долинам бродит Берр. Его видели несколько раз косматым алым комом в ночи, слышали раскатистый голос. Берр отведал крови человека, знает дорогу в поселение. Вопрос времени, когда он доберётся сюда и пожрёт всех, и захватчиков тоже. А уж приняв их облик, переметнётся в розийские земли, и точно так же выкусит из вещного мира их племя, большое, но бестолковое. Может быть, предательница Майя предупредила своих новых друзей, но глупцы, видать, не поверили в Берра. Иначе не делали бы здесь того, что делали.

Ашш нисколько не интересовало, что законы Розии предусматривают присоединение микро-анклавов, давно разведанных и учтённых, если кто-то из их обитателей по своей воле обратится в розийским властям за помощью. В случае голода, например. Или если позовут их лекарей. Вот им случай и подвернулся. Честно сказать, к такому шло давно. Лет под сорок уж как. Если бы не Майя, розияне могли и сами терпение потерять – подстроили бы случай как нечего делать.
Так как были особые для них сокровища в Ымкбат-Алцегорат. Всего несколько дней, а уж вся долина у подножия твердыни усеяна грязными розийскими творениями. Они рыкали и ползали, а людишки копошились вокруг, протягивая между самоходными штуками толстых сонных змей, а ночами грелись у своих идолов гроздьями переносных холодных огней.
Лучше не смотреть вниз.
Переводчиками были трое. Энтомолог, коварно подучивший много лет назад падкую на чуждости девчонку, как добраться до розийского города и там разыскать его, «если что», да две его жены. Тияшш, осиротевшая во время войны, и бывшая своя, перебежчица. Игрушка колдуна которая. Все трое ходили под охраной розийских воинов, но мараться о них никто из ашш не собирался. Вторая жена, впрочем, не выдержала, когда родители отказались говорить с ней, и одним из вертолётных снований снова покинула родные места.
Десятки незнакомцев в Нами-Аттала-Шийашш вешали полотна с верёвчатыми рисунками на занятых без спроса пустых домах. Ставили гудящих железных тварей по уступам. Лазили в пещеры. Допытывались у истинных хозяев, как их имена да кто кем кому приходится. Возраст спрашивали. Так как никто к ним на собрания не шёл, без устали ходили круг за кругом по домам и пытались втолковать, как теперь ашш надлежит жить. Мать раненого мальчишки Айенеса, которую Энтомолог разыскал в поселении первым делом, наконец решилась. Она закутала сына в шкуру и взошла в чрево вертолёта. Терять им было нечего.
В очередной рейс привезли и ринулись раздавать жителям паспорта. До того, испытывая опаску, что горцы сочтут процедуру покражей души, каждого ашш сфотографировали. И вот с хрупких одинаковоугольных листиков, как в страшном сне, как из мира нечестивых душ, смотрят двойники всех твоих соседей, приятелей, бывших насмешников, родителей и детей… искорёженные, сплющенные, и только по оберегам на шее можно понять, кто есть кто… Как будто всех ашш готовили к тому, чтобы подселить к нарисованным в пещерах зверям.
Многие рвали свои документы, не решая, впрочем, за других. Розияне реагировали спокойно. Они говорили, что это только «копия», но есть место, где хранятся истинные паспорта всех живых и мёртвых. Новопринятые в большую страну могут поочерёдно менять бумажные свидетельства сколько угодно раз, если, например, захотят изменить имя в нём…
Имя, скажут тоже. Разве можно его изменить?!! Но розияне взяли на себя вольность заполнить паспорта совершенно по своему разумению. И ашш по этому разумению стали зваться невероятно. Корнеевой семье зачитали:
Оатиров Ксавер Оатирович
Ксаверова Ильма Итвеевна
Ксаверов Корней Ксаверьевич
Услышав это, Ксавер швырнул в голову паспортовестника горшок с зерном.
________________________________________________
Никто не выдал захватчикам источник Цвета Тиыйэй. Источник не принадлежал людям, а с этих пор пользоваться им не должен был никто.
Люди смотрели друг на друга, следили, есть ли у них ещё зелень в волосах?
Некоторые убеждались, что больше не видно. Их чаще всего находили поутру мёртвыми.
Это был нескончаемый, липкий сон Корнея. Он существовал теперь вне времени, готовился к некоей постыдной вечности. Вот уйдёт сам последний из ашш – или Берр вскарабкается? Корней лежал на неровной крыше своего дома и спрашивал у неба. Но оно выдавало лишь приближающиеся или удаляющиеся вертолётные нимбы. И однажды услышал, как отец говорит кому-то, подошедшему к крыльцу: он наверху. Что-то было в голосе, заставившее Корнея преодолеть безволие и спуститься. Снова клятый Энтомолог ждал его, и двое одинаковых и высоких рядом с ним. «Ну чего ты, Корней, всё прячешься да прячешься от меня? Я же был твой друг, помнишь? Смотри-тка, вот это мощный вымахал парнище. Ну-ка, скажи что-нибудь, мне сказали, что ты сумел расстаться с немотой.» Корней перевёл взгляд на родителей, что опирались о дверь. «…не хочешь говорить со мной… моё дело только перевести… они же пришли уведомить… а если не заговоришь, так пусть сами разбираются….»

«…гражданину… проживающему… … … в соответствии с федеральным законом о воинской обязанности и военной службе…»

Кто-то далёкий и могущественный порешил, что новоиспечённая территория Розии должна как можно скорее и полнее стать подобием всех остальных в том, что касается законов и порядков. Как ошпаренные, чиновники и военные плотно занялись народом, до которого не было дела века прежде, казалось, они (или им) поставили задачу в считанные недели ассимилировать безъязычных дикарей, перелепить их в примерных граждан, ознакомить и принудить ко всем нормам.
Не было никакой нужды огромной розийской армии в горстке призывников из малого, к тому же, народа. Но кто-то от кого-то в таинственных далях ждал отчёта о проделанной с населением работе. Штатно тлел по стране призыв лета-осени 6518 года. А то и просто показалось кому-то забавным наковырять строевых единиц в глубинке – случались и такие забавы.
Призывного возраста, не обременённый детьми, на вид здоровый, в высотном поселении Нами-Аттала-Шийашш нашёлся только один Ксаверов Корней Ксаверьевич. Все прочие обстоятельства его жизни были блистательно проигнорированы.

- Иди с этими людьми и исполняй всё, что они тебе скажут, - произнёс Ксавер.
И Корней не посмел ослушаться.

9 и 10

@темы: жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом

---

"Проклятый колдун" (6)

1, 2, 3
4
5

6. священная охота
За год лицо старой Аминии стало «ликом гор». Так говорили, когда черты старейшины приобретали темноту и грановитость, подобные скальным обрывам. Это означало и постепенное затухание мимики. Каждый, обращающийся к этой женщине, теперь приучался забывать её прежнюю смешливость и живость в беседах. Они сменились скупостью тягостно-отстранённой, взвешенной реакции, принявшей теперь вид (как от века повелось) особенных, медленных и парадоксальных советов, совершенно иного рода умозаключений, чем можно было бы ожидать от Аминии. Глаза навсегда обратились вовнутрь. Это ощущалось всеми, кто знал и любил Аминию как потеря, как горькая зримость быстролётности любой человеческой жизни – и без именно этого состояния не мог наступить расцвет мудрости, дарующийся свыше, невозможно извлечь на благо либо предостережение живущим родовую память ашш.

Корней знал, что так действует на тело и душу бесчисленно многажды выкуриваемая фхеловая трубка. Отец ещё когда-то давно разъяснял Энею, когда вёл беседы с ним о природе всех явлений. Выкуривается прежде всего вещество рога фхела, а не закладываемые в неё ароматические листья. Оно даёт транс, отдалённо сходный с действием травы тууу (коей всячески следует избегать охотнику, так как веселит и оглупляет, даже если просто пройтись по её зарослям, вследствие чего человек или становится лёгкой добычей хищникам, или, если умудряется возвратиться домой, совершает странные поступки, о которых потом не помнит).
Но для Корнея всё равно старейшины были небовдохновенными избранниками. Наверное, он никогда не научится мыслить как отец.
____________________________________________

Последняя трубка из рога фхела из запасов ашш истончилась, отдавая своё таинственное вещество в течение лет тридцати. Именно это обстоятельство решило судьбу Корнея на год раньше, чем предполагалось.
Гаддей, Тируней и Аминия созвали ашш на площади. Аминия легко преломила трубку, как требовал обычай, чтобы каждый мог убедиться в её, трубки, завершённости, бросила останки в огонь (они вспыхнули, но больше не воняли так страшно).

«В такие летние дни молодым мужчинам перед самой их свадьбой испокон веков назначается последний охотничий экзамен – добыть самую быструю и опасную дичь. Каждому выпадала своя, в зависимости от того, что за год был. Помните ли вы ещё эти времена?»
Двадцатилетний Эней шагнул вперёд и предстал перед старейшинами, хотя его никто не приглашал ещё. Майя невольно подалась следом (мать едва успела одёрнуть).
Хохот сразил всех. «Сегодня всё это может касаться только меня. Я отправляюсь за фхелом прямо сейчас.»
Даже Гаддея, Тирунея и Аминию самонадеянность Энея заставила улыбаться!
«Он не ошибается. Именно рога фхела нужны как можно скорее. Две священные вершины, Оати и Тиру, достаточно опасны для прохождения, чтобы послужить трудным испытанием.»
«Иди послезавтра на рассвете, и будешь, возвратившись, считаться взрослым охотником. Возраст твой подошёл для этого.»
Корней холодел и прирастал к месту. Он уже понял, только подумать словами себе не разрешал.
«В моём возрасте ашш женятся. Я хотел бы сыграть свадьбу, как только принесу фхела.
«С кем же? Деве Майе возраст не пришёл.»
Эней вдруг загорячился, не обращая внимание на то, как его вполголоса обсуждают кругом. «Что этот год? Он ничего не даст, Майя – взрослая. Я слишком долго ждал.»
«Что такое ждать долго, ты даже и не начал понимать. Ступай и выполни то, что позволит тебе жениться на этой девушке следующим летом, когда ей исполнится двадцать, и ни днём раньше.»
____________________________________________

«А знаешь ли ты, сынок, что главное благо, даруемое священными вершинами нам через фхелов, вовсе не трубки для старейшин?»

***
С ним копьё и лук со стрелами, за плечами был мешок с едой, но охотник бросил его, чтобы двигаться быстрее и не отвлекаться на привлечённую запахами съестного дичь. Он пересекает иссечённую низкими грядами долину, разделяющую три священные вершины: Оати, Тиру и Нами. Представлял, как его маме, совсем старой, белой и невесомой, не достаётся щепоти порошка из костей фхела, что исцеляет иногда то, что лекарю не под силу: через этот порошок проверяется милость духов к избранным умирающим ашш. Представлял, размеренно шагая, людей, что ему дороги. Этого порошка всегда немного в племени. С одной священной вершины берут только одного фхела, а следующая охота позволена не раньше, чем преломится над огнём последняя трубка. Это будет дело его внука или правнука.
По ту сторону долины сейчас точно так спешит к своей цели его брат.

***
Не потому ли старейшины так просто согласились с отчаянным лепетом, с которым выступил, не чуя ног и твердыни под собой, что подразумевали определённое решение, к которому Корнею надлежит прийти?

«Что?!»
«Как?!»
«Немой дурашка посягает жениться?»
Мгновенно осунувшийся Эней. И у Майи… такое недоумение, медленное, медленное такое… недоверие. И переглядываются – нет, не померещилось. Эней всхохатывает и бьёт брата по лицу, мстит за это её, онекрасивевшее от обиды-испуга. Всколыхнувшийся люд. Выкрики, смех, возмущение. Зевота. Корней хочет поглядеть на отца, не может. Не видит и не слышит, будто и нет того в толпе.

Стонет от свежевыжженного на сердце, продолжая размеренно шагать.

Майю с трудом успокаивают. Люди с трудом утихомириваются.
…бесстрастный голос старейшины Гаддея – «Мы поспешили объявить о создании пары за много лет, потому что никто и не подумал, что с нашего Корнея когда-либо может быть снято – или же исчезнет само – проклятие. Это было допущение старейшины Оатира, последствия которого Мы, со всем к нему почтением, принимаем к разрешению.»
- А проклятие исчезло? – ярится Эней, - Корней два года болтает, но разве принёс за эти два года хоть мышь подстреленную? Этот младенец – разве охотник?
Одобряющий гул.
- И тобой сказанное верно. - (Заметно, как голос Гаддея нестерпимо бесит Энея) – Но Мы видим, что начало положено. Мы, старейшины, не ведаем путей и возможностей колдовских, не можем знать, как полагается человеку расставаться с проклятием. Так как случалось подобное среди ашш нечасто и подробных преданий не сохранилось. Быть может, части, что проклятие составляют, должны отпасть поочерёдно и через усилия проклятого, когда приходит срок. Наш долг проверить, так ли.
_______________________________

В дом Энея с Майей и Корнея, как всегда, не пустили. Аминия вынесла и установила на чурбак у крыльца железный поднос, снабжённый тремя высокими мисочками разного цвета, заполненными беловатой жидкостью, плошкой, горящей лучинкой и узким ножиком.
(– Проверить – это правильно, - пытается унять себя и выглядеть рассудительным брат, - Так бы он и говорил тогда. Но зачем он попытался смутить перед всеми мою невесту? Причём здесь Майя?
- Корней имеет право полагать, что в случае исчезновения проклятия он может, как и ты, участвовать в выборе невесты из числа двадцатилетних дев. А коли все они заведомо будут представлены девой Майей, он назвал её).

По очереди подзывала каждого из молодых ашш, прокалывала им палец погретым на лучине и затем опущенным в плошку остриём ножа, сцеживала немного крови в одну из мисок. Эней и Майя уже проходили через это несколько лет назад.

***
Спину жжёт наваждение взгляда Длинного Ока (это подарок Энтомолога, чем-то родственное Блику устройство, через которое старейшины ему, брату и всем желающим позволили рассмотреть склоны Оати и Тиру). От этого неудобство в теле, в небе, в камнях осыпей, через которые человек идёт, не всматриваясь.

***
В этот раз парень с девушкой стояли на глазах у всех, крепко обнявшись. Совершенно немыслимое, бесстыдное для ашш зрелище.
Было объявлено, что и Эней, и Корней абсолютно равно хороши в качестве возможных мужей для Майи. (Что не удивительно, когда они родные братья, часто так и бывает.)
В случае, если младший превозможет своё проклятие, конечно.

«Я не буду его женой. Мой выбор сделан давно - Эней один для меня»
«Девы не выбирают. Охотники не выбирают. Выбирают старейшины. Но Корней может выказать добрую волю и отказаться от тебя прямо сейчас и навсегда. Тогда он, если кому-то подойдёт его кровь, может жениться на одной из дев через пять лет.».

Ни радости, ни удивления, ни решимости, ни страха даже с ним больше не было. Оцепенение души от содеянного и свершившегося. Всё, лелеемое годами, испарилось. Плод чаяний сорван невызревшим.

«Я не могу ждать эти годы. Вы – люди ашш - вы должны услышать и понять, что волей судьбы я не получал того, что имели вы все. Мне не досталось надежды и доверия, что возлагались на моего брата. Я был среди вас изгоем, и был незаслуженно, ведь я не нахлебник и трудился не меньше остальных… так, как мне было дано работать. Сейчас я хочу только Майю. Я буду соревноваться за неё.»
Да кто же это всё произносил вместо него?

«Долго же ты сочинял эту речь, братец.»
«Ты – никто, просто тихушник-предатель, и даже думать о таком не смеешь!»
А потом Майя прокричала (так, что с вершины Нами скатился большой камень, чудом не увлекая за собой другие), что сегодня же станет женой Энея – свадьба им не понадобится, а только пустой дом и ночь, потому что готова рискнуть своей жизнью и уважением людей, да самим равновесием, лишь бы у Корнея не осталось ни шанса.
Тогда-то их разделили, оторвали друг от друга, Корнеева старшего брата и Майю. Её заперли в доме, родителям наказали стеречь её необходимое время. Всех ашш просили воспрепятствовать паре оставаться наедине.

Две ночи Корней провёл под открытым небом. Отец так и не показался. Он просто отстранился от происходящего. От мамы Корней прятался сам. Ему было стыло и погано.

«Не держи обиды, Майя. Быть может, ты стремишься именно так поступить, в отчаянии. Может быть, благоразумие в тебе сильнее. Но в изменившихся обстоятельствах надзор исключит все ошибки, твои и чужие. Вспомни о доверии, когда вас вдвоём отпускали куда угодно. Может статься, что ты уже беременна, – мы не унизим тебя, проверяя сейчас. Если так, у нас не будет сомнений, кто должен стать твоим мужем. Если нет – прости. Это будет тот, кто победит в испытаниях. Таков закон.»

***
В утро похода отец вышел. Проводить старшего сына – эта охота особенная. Пришли старейшины с последними указаниями. Пришло много людей, любопытствуя, но держась поодаль. Ни те, ни вторые, ни родители не помешали Майе подойти к Энею.
…держались за руки и негромко улыбчиво беседовали. Майя достала нож, срезала – Корней смотрел поодаль жадно и тоскливо - передала косу любимому. Подумав, одну за другой сняла ещё две. Корней расшифровал: хотелось ей уладить равновесие своей судьбы и ещё как бы символически отмотать некое время (три года) назад. Майя погладила Энея по щеке, вручила и вторую косу оберегом. И внезапно направилась с третьей срезанной косицей к Корнею - был миг, когда он почему-то верил, что одаривать будет и его!! – и вот услышал на ухо:
- Если вдруг ты сделаешься охотником, принесёшь фхела первым и меня отдадут за тебя, Корней, я не смирюсь. Мы с Энеем уйдём с твердыни Нами. Жить с презренными розиянами. А поднимешь людей, чтобы не позволили нам, убью тебя. Не смогу убить, опозорю. Вынесешь позор - убью себя. Не дрогну. Так не трать своих сил, Корней, оставайся дома.
И швырнула косу в пропасть, благо снаряд был снабжён железной бляхой-украшением…

Так ему и следовало поступить, по своему же трезвому разумению. Просто он всегда знал, так и будет. Слово не за ним, но за Майей. Верил ли он, что в браке, заключённом в согласии с генетическим законом, немыслимым образом постылого жениха Майя возлюбит, а прежнего забудет? И по своему самостному представлению о природе любви – уже не считал так. Даже по всеобщему, законному, обязан согласиться: Майе нет причины «перековаться в сторону другого», коль скоро братья «одинаково соответственны» (что бы это ни значило) А до священных фхелов нет её сердцу дела.
Корней бы и остался: последний шанс сохранить своё маленькое место в обществе.
Избавить всех, избавить Майю, брата, родителей её и своих от стыда и нехороших предчувствий.
Безразлично, если не будет жены у него никогда (как же пятнадцатилетние девчонки, всегда потешавшиеся над ним, приуныли, узнав, кому могут достаться)!
Люди всё равно останутся на стороне Энея.
Если бы не Эвси, что вчера вечером терпеливо обошла всю пустующую часть поселения и обнаружила-таки Корнея в закоулке, где он прятался?
Шесть лет назад испытания крови показали, что Эвси генетически никому не подходит. Или ей никто не подходит. Или подходит, но чуть хуже, чем другим, не суть… и так уж удачно, ведь она численно одна лишняя девушка была. Нечётная среди ровесников. Не-рав-но-весная.
Корней избегал общения с Эвси, суеверно предполагая, что её дух изгоя, сходный с его прошлым состоянием, мог бы ослабить его дух в его трудном восхождении.

Ей было трудно, но она заговорила:
- Я узнавала. Если ты хочешь жениться, тебе будет позволено уже этим летом. Не надо идти за фхелом. Сказали, что тебе никогда не придётся охотиться. Единственное, чего нам не позволят, это родить детей. Я генетически недостойна, да и срок мой вышел уже. На тебе проклятие. Я не боюсь проклятия, но одиночество непереносимо. Мы были бы просто друг для друга.
Что лучина против пламени факела? Так и Эвси рядом с Майей. И прогнал Эвси.
После такого его гордыня не принадлежала больше ему одному: придётся доказать всем, что заслуживает того, на что замахнулся.
________________________________

Длинное Око не способно взгляд вокруг горы загнуть, а значит, никто не узнает, что будет делать Корней по ту сторону: выслеживать и догонять ли фхела или… направится через следующую долину, к другим горам, в другой край, где, может быть, выстроит себе хижину, утеплит её тем, что найдёт, заготовит дров и навялит на зиму рыбы. Где проживёт один, пока не сойдёт с ума. Не этого ли ждут от него старейшины, брат, отец, все ашш?
Кто же именно подослал к нему Эвси…
Он уверился окончательно, что нужным никому не будет. Но и себе тоже. Только не догадался захватить с собой Блик, который показывал бы ему, ашш он ещё или уже нет. Человек не имеет закона грубо распорядиться собой, даже изгнанник, даже в отчаянии.
…а мама сказала напоследок: Корней, а ты знаешь, что порошок костей фхела незаменим при некоторых опасных болезнях?

Передние ноги фхела с копытцами, точно как у ыев, а задние были лапами хищников, с мощными когтями, выходящими из широких подушечек, когда фхелу приходилось цепляться за почти отвесные склоны. Он совершенное существо, лишённое пороков человека и ограничений, что наложили небеса на животных. Глянули на Корнея человеческие глаза, прозрачно-серые, мудрые. Манил за собой. Страшно противиться. Видно, пусть намеревался Корней священную вершину Оати обогнуть, да вошёл в её ауру, не заметил, как стал подниматься. Или же нельзя дать слово людям, да миновать вершину - духи Оати и Тиру были свидетелями, когда Эней и Корней тянули жребий, из равновесного кувшина о двух жерлах.
… и водил Корнея дух Оати в облике сероглазого фхела: подпустит – отскочит. Солнечные доли времени, долгие дневные доли проходили. Отвесно фхел – Корней также. По качающимся глыбам, по насыпям и голым, скользким скалам. Фхел не прятался и не давался.
Оати не отпустит, покуда не сделает охотник того, за чем пришёл. Дух знает и видит всё, но нет ему дела ни до Корнеева проклятия, ни до его великой слабости. Тот, кто не сумеет одолеть себя, кто вознамерился преступить клятвы, когда-то самому себе данные и бежать обязательств, данных родичам, на священной вершине погибнет плохо. Сгинет его душа, останется только кость души, что будет маяться в долинах и горах вечно, и людям злотомлением своим мешать.
Всё это открылось Корнею в странствии по горе, в невесомости тела, в перерождённом сознании. И перехватил он копьё, и метнул, коротко разбежавшись, в волшебного зверя-скота фхела, в левый бок. Тотчас схлынула аура Оати, прокатилась через Корнея, он упал камнем. Когда сумел подняться, вся кровь фхела уже изошла. Серый глаз превратился в помутневший карий, без заметного зрачка, задние хищные ноги уже преобразовались в копытные, шкура тоже побурела из золотистой – всё, как у обычных, живущих на других вершинах и часто спускавшихся на радость ленивых охотникам, фхелов.

Мир у Корнея обесцветился. Из желудка выталкивался столь знакомый, распирающий ком, слюна стала вязкой и горькой. И закрутила склизкая воронка. На этот раз она была так велика, что в неё скатывались большие куски Ымкбат-Алцегорат, его жизнь, его воздух. Скатывались, обдавая Корнея запахом гниения, через него.

Он возвращался, взвалив тушу на плечи, а она высасывала его тепло. За ними тянулся шлейф мертвящего воздуха. Ни души птичьей или звериной кругом. Пасмурная пелена, припечатывающая жаркий воздух к земле.
Теперь был известен истинный смысл проклятия: в том, что его нельзя было начинать преодолевать. Колдун в момент казни вскрыл язву между двумя мирами, и в отмщении Ксаверу успел посадить на неё его сына. Затычкой на вратах смерти. У горцев ашш гордая кровь. У всех до единого. Она должна была проснуться и у изгоя. Он попробовал выпрямиться. Он должен был осмирить себя… Что-то он впустил в мир…

- Корней вернулся первым, - было объявлено народу. К полудню третьего дня вернулся. Остекленевшие глаза. Розоватая слюна, стекающая изо рта – не помнил, из-за чего, не понимал, как оказался дома. Фхел с плеч, настоящий. Старейшина пошелохнул мохнатую шерсть обескровленного животного, мигом отыскал некие приметы того, что оно добыто действительно на священной вершине. – Корней – охотник.
Однако, чтобы ему стать женихом Майи, требовалось, чтобы Эней пришёл более чем на четыре теневые метки позже. Всё-таки дороги до обеих вершин неравноценны, да и дорожные обстоятельства могут случиться всякие.

Корней стоял на коленях перед каменной плитой в одной из специальных пещер, разделывал свою добычу. Настоящий охотник производит это сразу по возвращении, невзирая на усталость. Правда, мама, невзирая на запрет, пробилась к Корнею, чтобы напоить.
- Поскольку ты делаешь это впервые, я буду подсказывать тебе последовательность действий, - сказал Тируней
Многочисленные взгляды скользили тусклые. Как солнце сквозь пожар. Корней держался из последних сил. Испитая вода желчью то и дело бросалась обратно – он до хруста в челюсти сжимал зубы и уж конечно не мог выговорить: он выполнил взятое обязательство, но того, что полагалось взамен, уже не ждал. Ему было так худо от своего занятия, что не был способен объявить своё решение: уйти из племени навсегда.
Люди дивились. Мальчишки, несмотря на запрет болтовни, полушёпотом рассуждали, какая вероятность была Корнею добиться сего впечатляющего результата.
Неужели они не видят, как смердящая смерть стоит вокруг?

… ему как-то удалось отделить кости и рога от мяса, шкуры, внутренностей…
- А Эней всегда лучше, он левой убивает, правой разделывает, и притом рожа чистой остаётся, не так, как у тебя, Корней, - крикнул кто-то из младших, - Майка, не боись, не выдадут за этого. Мы все не позволим. Ийдамей, пойдём, встретим Энея, расскажем!
Майя перестала взыскательно надзирать за ритуальным старанием Корнея, вскоре убедившись, что он не чует спиной её сокрушающего взгляда. Она несколько часов стояла на площади, прямо на роковой метке, заклиная границу тени застыть, не доползти до неё, а если придётся, готовая эту тень откинуть назад.

***
- Корней вернулся со священной вершины с добычей, опередил брата на должное время, и в должное время станет мужем девы Майи.

7 и 8

@темы: жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом

---

"Проклятый колдун" (5)

1, 2, 3
4

5. любимая
Корней наткнулся на них случайно. Он знал, как не пересечься с другими охотниками, которые, как заведено, делили некоторые территории между собой: просто уйти дальше всех от дома в места, куда человеку, которому приходится перетаскивать свою добычу, нет смысла углубляться. То есть, Корней не ожидал встретить на том солнечном склоне с удивительно мягкой и однородной поздневесенней травой лежащих в обнимку посреди раскиданной одежды двух людей. Он подобрался весь, готовясь подкрасться незаметно, чтобы узнать приметы и намерения незнакомцев. А может, помощь нужна, чего они лежат так долго неподвижно? Вот он приближается открыто, зная, что сумеет убежать, если понадобится, а они даже искоса не смотрят. В воду, что ли, падали и оглохли? Ему что-то неловко, что он не понимает, кто перед ним. Все отдельные вещи ему знакомы, эти сапоги с красными ремешками, бледно-зелёное платье, бляшки на неуважительно брошенном поясе с карманами и ножнами, голубые шаровары, бурый мех, бусы, где попеременно нанизаны трубчатые косточки и шарики, свалянные из ярких перьев, а посередине подвеска из хрустальной линзы в соломенной оплётке. Огонь с ней легко ловить от солнца.

Майя в одной нижней рубахе, Эней – только в штанах, заплели за спинами друг друга руки и соприкоснулись лбами. Губы двигаются, но ни слова не слышно: то есть, Корней сам оглох ещё для пущего счастья? Эней показал Майе что-то на небе. Корней проследил взглядом и ничего особенного не обнаружил. Он давно близко стоит, а ни охотник, ни охотница даже не чуют этого, как так может быть?
…топит большую ладонь без следа в раскрутившихся волосах, распускает последнюю косичку, почти целиком топит Майю внутри кольца рук, гладя по спине. Её лица не видно: как будто носом ведёт по его груди, что уже успела обзавестись неравномерным загаром. Он щекочет ухо – маленький носик вскидывается от смеха и, не кончилась та же секунда, а серьёзность облекла их обоих, обозначиваясь двумя короткими вздохами по очереди. Майя медленно кивает.
Жуть какая – мало, что разум теряется от такого странного сложения обычных частей реальности, так и тело тоже. Оторвалось от основы. Ноги отяжелели и опустели. Голова опустела. Вся жизнь досталась середине. Это смерть, что ли, такая?! Смертью этой Корней наслаждался, стоя на угольках неподвластных душевно-телесных напастей. Вместо того, чтобы уйти, не глазеть, на что тебе не предназначено.
Долго это было. Для него или само по себе, кто знает. Пока не окатил самый обычный ужас, сбросивший до обычности все взбесившиеся струнки тела. Нет, не то, неправильно!

Семнадцать ему, да шестнадцать ей… Мужчины ашш все, без исключения, обладатели могучего сложения. Ни один прямым через дверь дома не походит, едва четырнадцать лет есть. Приклонив голову, и также боком: плечи. Говорят про себя, что их под кожей оплетает дерево чиош, и с каждым годом это дерево всё узловатей и гуще. Только при всей кажущейся громоздкости они двигаются, как собственное отражение. И складываться вдвое, если надо в узкий лаз пробраться или в засаде схорониться. Со всей своей тяжестью, вверх по скале не карабкаются, а взлетают, да ещё с переполненным заплечным мешком. Но женщины всегда как из другого племени, если не вглядываться, сравнивая, в лица тех и других. Женщины ашш собой как отдельные, расплетённые веточки того же чиош, до самой старости. Иногда сразу на две головы ниже мужей и прочих близких. Вот как Ильма. Смотрит вверх на своих сыновей уже много лет.
Майя похожа на Ильму. И на старую Аминию. И на Лоовси, которую Корней помнил так ясно.
И сколько ни наденут платьев и рубах, не исчезает невольное опасение, что улетит она – девчонка, жена, старуха, едва по осени усилятся ветра. Но всё то же могли: бежать без устали, скользить бесшумно и взлетать по шатким камням, когда молодые. Так же метко и быстро пускать стрелы, так же верно читать следы. Так же запоминать древние песни и придумывать свои. Только носить тяжести женщинам не дано, не их забота. Их лук, копьё, топорик меньше и легче, и дичь тоже. Как бы ни уставал охотник, а только он должен принести в дом воды. Только мужчина может ворочать камни и строить из них…
С поры, как детям исполнялось тринадцать, старейшины каждый год заново разъясняли им, почему ашш выходят замуж в двадцать лет.
Корней мотал головой. Если бы мог сейчас закричать, чтобы им остановиться, потому что будет беда! И не решался хоть на шаг подойти ближе, даже камушек бросить, чтобы потревожить их. Что вы делаете? Майя умрёт, когда будет рожать ребёнка, а Энея забьют камнями. Как убийцу. Так рассказывали старейшины про прошлые времена. Нет! Нет!
… вскрикивает, одним движением прячется за его спину. Но тут же над долгим плечом двумя лунами восходят смеющиеся глаза.
- Да это же Корней, он-то не скажет! Ох, вот ты где живёшь, Корней!
Эней подскочил было, чтобы сокрушить незваного свидетеля, но удержался: никак, будущему вождю показано держать себя в руках. Дыхание унял вмиг. Он, не глядя, сгрёб безрукавку и передал Майе закутаться. Движения брата стали, как всегда, вальяжными и выверено-значительными. Одной рукой притянул к себе беззвучно хихикающую девушку, второй зацепил колени.
- Будем, значит, лучше место выбирать. Спасибо за урок, брат.
И кивнул так, в сторону: мол, свободен. Но Корней прирос к месту. Слова о них и для них были внутри, он не мог уйти. Он должен напомнить брату. Предупредить. Он не хочет, чтобы их двоих не стало в жизни!
- Шершень влетит… ещё один, - Майя уже спокойно улыбалась - Корней, не стой с открытым ртом. Мы тебя напугали?
Он яростно замотал головой. Не то! Он вдруг догадался показать им скрещенные руки: запрет.
- Так. Корней. Три года она моя невеста, как было решено, а значит, три года моя женщина. А закон я знаю и соблюдаю. Хочешь – иди спроси у старейшин, как это возможно.
Корней обиделся и от этого наконец-то побледнел. Этот спокойно-высокомерный взгляд всегда жалил его. В детстве было: ответь, если есть, что. Сейчас, если сподобляется с Корнеем говорить, всё больше предлагает «спросить» у кого-либо.
- Давай, я сама объясню, а то он боится за нас, - Майя отлипла от парня, превращаясь в самостоятельную охотницу, но точно как он обхватила коленки. Она натягивала подол на босые ступни, в такт словам шевелила пальцами ног, уже серьёзно смотрела на Корнея.
- Как ты знаешь, женихом и невестой объявляют в то же лето, когда свадьба. Или немного раньше. А с тех пор, как подберут тебе – то есть, человеку, любому – пару, никакой закон не запрещает им… ну, они же всё равно будут муж с женой всю жизнь – короче, вполне можно касаться друг друга. Губами. И руками, и... Можно, если уверен, что знаешь, на чём правильно остановиться. Я не знаю, тебе понятно или нет. Другое дело, обычно людям нет смысла так делать, когда свадьба уже совсем скоро, да и времени на ерунду нет. Мы-то с Эни исключение, да мы с детства, считай, знаем, что пара. Всё. Поэтому другим в нашем возрасте лучше побольше отдельно девчонкам и парням ходить охотиться, там, или работать, а нам можно вместе. Мы за себя отвечаем, любого… любой подтвердит. А вида не показываем и уходим подальше… ну, чтобы не будоражить людей, они же напридумывают тогда себе, правда? Не скажешь никому?
На её «скажи/спроси» почему-то никогда не обижался. И тогда вдруг яростно зажестикулировал, всячески показывая, как не собирается и не считает правильным выдавать их. Так хотелось, чтобы поняли.
- И за два года никто не умер, - произнёс раздумчиво Эней, глядя не на него, а на очередную лодку, что держал всё время Корней, - Моя женщина получила целое небо удовольствия. Не стой тут, не мешай больше никогда.
И Корней побежал прочь.
Он запалил костёр из всех лодок-с-ладонь, что скопились в его землянке с плетёной крышей, прямо в землянке и вместе с крышей, опрометью бросился к озеру и на одном дыхании притащил лодку большую – одноместную байдарку (что, наконец-то, была приучена плавать правильно), чтобы сбросить в пылающую яму и её. Уже солнце стало садиться, когда он смог перестать бегать по острым камням и бросаться в ледяной водопад. Тогда он сел у пепелища и всё-таки заплакал.
Вот без чего хотели оставить его мудрые старейшины. Он не охотник, он здоров – значит, проживёт долго. Оатир призвал в последний свой год отца, маму и его, чтобы огласить, к чему мудрые пришли относительно будущего Корнея. Негоже будет ему, взрослому, проводить лета за рыбалкой и бегать без толку по горам. Носить землю, траву дело нужное, но тратить целиком силу и разум на это – грех просто, достаточно, если каждый будет понемногу прихватывать их наверх.
Они никак не могли придумать, что же стоит делать человеку без семьи. Одинокие женщины при замужних сёстрах оставались. Мужчин всегда на толику меньше бывало, этим всё сказано.
На общественные работы никто не призывался в ущерб основным семейным делам, разве что срочно обвал разбирать и в таком духе. Но у кого-то теперь времени будет завались…

"Только преступники, если выбирали жизнь, становились камнетёсами до старости. Не будь такого выбора, всё племя пришло бы в сегодня совсем другой дорогой. Одни праведные люди не смогли бы расчистить такой большой уступ. Выровнять его. Оббить камни и выстроить столько домов. Однако тех, кто положил жизнь на это, никогда не уважали по-настоящему. Корней не преступник. Только мало мужских дел, к которым он пригоден. Нельзя пускать его в кузню – проклятие перейдёт в жидкое железо. Нельзя носить воду на всех. Из дерева точить по мере необходимости могут все. Шьют кожу – все. Рубить и поднимать в селение столько деревьев, сколько он способен – значит, оголить все низины в округе. То, что нам действительно нужно, это постоянно расширять и обустраивать наши уступы. Глыбы, которые он добудет, пойдут на укрепление и ограждение посадок, а это ограждение, как вам известно, при необходимости можно разобрать на кладку домов или как снаряды на головы наших врагов.
Корней будет, наверное, первый среди ашш каменотёс, о ком может остаться добрая память и кому может быть положено уважение. Мы не отправим его бить камень в пещеры, он будет трудиться на вольном воздухе и в меру сил. За это община будет всегда кормить и одевать его."

Дело как дело. Корней не возражал. Тем более через сколько лет это ещё начнётся. И родители повеселели: значит, добрая мысль. Теперь же всё в нём негодовало: его обязали положить жизнь на то, чтобы творить труху из скалы во время, когда те, кто сейчас два года лишь, как охотники – подопечные его брата – будут лежать со своими жёнами… Майиными воспитанницами. А потом их дети и дети детей. И только Корней будет для всех неменяющейся приметой селения. Пугалом и аргументом поучений юным.

Благо, опустился ночной холод, укрытия больше не было, а вся одежда Корнея вымокла, и он мог пока не бояться того, что стало происходить с его телом: весь день был уверен, что может раздуться с ног до головы и лопнуть. Теперь картина ласкающих друг друга через тонкую ткань одежды охотника и охотницы, всё так же навязчиво всплывающая, выглядела иначе.
Так красивы были.

Они были там взаимными не для равновесия. Не исполняя долг или закон или поручение. Не в соответствии с чьими-то ожиданиями. Не для пользы всему племени. Не из вредности и мести кому-то. Во имя красоты.

Вот для чего нужны девы. Ключ к разворачивающейся по тускловатой обыденности истине.
То, что назначаются браки и сменяются поколения – это не цель мира, но путь красоте продолжаться. И охота, и строительство, и все каждодневные заботы, всё только инструменты красоты, а не смысл существования, но об этом прочно забывается. Из страха смерти! Как позднее замужество девушек ашш вовсе не священный принцип, а способ защитить их. Корней понял. Он заметил за собой странное дыхание, пришедшее на смену слезам: это слова о красоте хотели быть произнесены, но на выходе было только истошное сипение.

Он не хотел возвращаться домой, как собирался поутру. На этот раз он задохнётся в среде знакомых лиц, как всегда вежливо-угрюмо лавируя среди домов и в скальных галереях. Там не знают или не помнят о красоте. Но даже у них есть слова, которыми могут вскрывать обыденность, хоть ненадолго… вот как некоторые из песен запрещено исполнять зимой, в пещере: от хохота слушателей может случиться обвал… Они могут обсуждать и договариваться. Спорить и ругаться, но словами предотвратить драку. Могут позвать посмотреть на что-то. Только не он. Душа и разум Корнея для соплеменников как тьма в скорлупе молчания, они, страшно представить, не представляют, кто ходит между ними. Ему-то собственная крепость изнутри прозрачна, он видит, чего они стоят, чем живут – его ашш. Они для него живы, но не наоборот. Рос как трава, инертно-послушным, куда причешут – туда и смотрел, наступят – не велика беда. А если разобраться, он не хуже. Если исключить то, перед чем любой разум пасует, то есть его неладное, не-охотничество, то он такой же. Те же складываются в голове слова, те же песни помнит и те же дела считает необходимыми. Смеётся про себя, боится про себя – так же, но молча. А мог бы выпускать на волю слова – давно бы объяснил им, что нежелание убивать ощущается так-то и так, а жить с этим можно было бы так-то.

Он больше не хочет терпеть одиночество, но не это, чистое горное, а среди людей.
Злость заставляла надрываться, силиться издать хоть звук. От неё Корней не чувствовал ночного холода. Не помнил про своего чёрного колдуна. Когда-то мама, чтобы научить его говорить, показывала, как дышать для извлечения того или иного звука. Клала его детскую ладонь на своё горло, чтобы понимал, что именно при этом вибрирует. Он понимал, но повторить не мог. Если бы кто-то напомнил… если бы… Майя вдруг позволила это! Он так и обмер от достоверности воображаемой девчонкиной кожи под пальцами. Это было бы реально, окажись на том зелёном холме лежащим рядом с Майей не брат, а он.
______________________________________________________

Майя привела бы к словам. А к ней могут привести только слова. Замкнутый круг.
Есть люди, которые просто начинают делать и получают задуманное. А то и просто берут нужное, не дожидаясь разрешения. Их не беспокоят препоны прошлого, косые взгляды соседей, неуверенность. Брат Эней точно из таких. Но внешне его часто путают с Корнеем, даже иногда в двадцати шагах.
Согласен ли Корней так и не узнать о себе никогда, каким задуман на самом деле?

«Ыыых» - получилось к рассвету. Ы! Ы. Ыымм…. Ымкбааа…тт. Вот так, вероятно, первый человек и узнал имя этих мест. Голый человек, из последних, сидел, скорчившись, стараясь согреться и не чаял дождаться, пока высохнет его одежда. Ныло горло и всё внутри, что к горлу примыкает, грозило распухнуть. Но всё, что требовалось для того, чтобы создать и выпустить слова, у него имелось. Человек отправится домой – он должен по-новому рассмотреть, что и как двигается у людей, когда они говорят.
___________________________________________

Блик нашёлся прямо под носом. Видимо, Энтомолог его обронил и забыл. Блик лежал в сырой и зеленевшей проросшими в землю плетёными стенами хижине, светом вниз, покрывшийся лишайником. Блик был больше и лучше, чем у Лемая – имел петельку, что позволяла вешать на любую удобную ветку, четыре равных стороны и закруглённые углы, не порезаться. Почти что волшебное озерцо! Вот и подарок. А пока совершенно незаменимая вещь для Корнея. Далеко от дома, тщательно осмотревшись, он укреплял блик напротив себя и от рассвета до заката отрабатывал поведение физиономии. Он копировал подсмотренную мимику и мелкодвижения, запоминал и обобщал результативные варианты. На каждый звук уходило помногу дней, и бывало, что устойчивый навык произношения исчезал вдруг бесследно. Корнея обнадёживало лишь то, что времени было у него: это лето, два будущих лета и… как будет действовать дальше, не решил.

Глупая рожа отражения совсем не вдохновляла, её приходилось игнорировать усилием. Выплёвывать с наслаждением и великим напряжением немногочисленные слова, спотыкаясь об отдельные звуки, это было, конечно, величайшим чудом и уже достаточно изумило бы кого угодно, но Корнея не устраивало. Это ещё отвратительней, чем молчать, у слушателей просто устанут уши. Ему нужно было совершенство. Контролировать громкость. Быстро, плавно и правильно произносить любое слово, ставя его на место и не задумываться, где это место. Не уставать от речи. Не говорить глупости – как оказалось, прямой перевод с внутреннего монолога в звучание тот ещё несуразный. Надо запоминать, какие сочетания слов бывают чаще других. Говорить быстро и медленно. Говорить убеждённо и равнодушно. Уметь показать, когда ты радостен, а когда тебя что-то не устраивает. Уметь скрыть сомнения и страх. Петь? Это станет понятно позже. И натренироваться, чтобы мимика соответствовала произносимому, а не неслась вприпрыжку, как ей вздумается. Он должен выглядеть взрослым и рассудительным. Та рассудительность, что была приложена к немоте, как оказалось, не годится для того Корнея, которого он тесал из себя. Чтобы приживить правильные, желаемые манеры, надо снова и снова возвращаться домой и смотреть, не вызывая подозрений, особо пристально на своего брата. Другие образцы для его цели нравились меньше. Вглядываться и молчать. Молчать поздней осенью и всю зиму, терзаясь страхом разучиться абсолютно всему. Успевать делать всё, что обычно. Время таяло жестоко, требуя отказаться от задуманного безумия. Только одна попытка будет у Корнея. В кошмарах его первая речь встречалась недоумением и равнодушными зевками. Но стоило только повидать Майю, как он точно знал, что не сдастся.
_______________________________

Ну что Эней? Никто и не спорит, что он лучший во всём. За-ме-чательный. Не говорит ли это и о том, что Корней задуман был небесами вот примерно таким же? Значит, старейшины изначально предполагали, что мужа Майе будут выбирать из них двоих, пока не прикатился колдун и не поломал одного. Сами говорили: небеса и излечить могут. Почему не раньше? Почему Корней раньше не догадался тренироваться говорить, ведь он мог уже вполне догнать самого себя и быть счастливым. Но об этом лучше не думать, равновесие брякается в сторону жестоких сомнений в себе. Зато Майя, выходит, благодаря случаю стала невестой и отхватила себе «небо удовольствия». Если всё получится, Майю обязаны старейшины «разневестить» до тех пор, пока ей двадцать не исполнится. Всё по-честному. Корней докажет, что он достойней. Женится на ней. Старший же брат, пусть и привык добиваться своего всегда, огорчится, конечно, но не пропадёт: вон как младшие девчонки заглядываются на него. Мужчина может подождать, но не женщина.
А у Корнея и выбора нет. Ему никто другой не нужен. Даже в обмен на дар охоты. Даже, теперь, если бы небеса пообещали, что отец признает в нём истинного ашш, Корней не захочет отказаться от Майи.

План на несколько лет вперёд кого угодно повергнет в уныние, изведёт нервы подводными камнями. Корней не привык злиться, на злости, как он скоро убедился, на обиде и поиске справедливости ему не продержаться. Любой компонент его порыва мог сдуться, это верно. Даже с телесным наваждением легко, в сущности, было справиться: искупаться в ледяной воде, поработать, поголодать. Даже дерзкая мечта сразить всех одновременно, порвав им ткань представления о реальности, искушала признаться в обретении речи прямо сейчас, пережить краткую волну общественного удивления и жить как раньше спокойно. Теперь немота конспиративная мучила особенно. Просто язык чесался. А ещё стыд, что врёт он всем, молчащий, крадёт их жалость, что ли, уже совсем не нужную. И воображение отпустить страшно, чтобы представить, какая ответственность возляжет на него, как только он заявит о приобретении полноценности. Но без воображения постоянно просчитываешься. Нет, нужен стимул не отпускать основного решения, что бы ни происходило. Перебрать в себе многочисленные «а если…» и всё равно идти напролом. Что терять-то, кроме оков отчуждения?
Но было с ним то, чем Корней внутренне заменил обрыдшее ходовое понятие «равновесия», которым ашш привыкли затыкать все дыры неизведанного. Что это? Это как центр управления всеми остальными правилами жизни, нечто тревожно покалывающее и ерошащее нутро. Единственное, ради чего стоило больше не впадать в растительную душевную дрёму. Растишь, собираешь или наблюдаешь своё неизъяснимое, веришь, что тоже являешься его частью – всё задуманное получается.

Об охоте он запретил себе размышлять. Это труднее задача, но прямо сейчас решения и не требуется. Не раньше, чем заговорит при всех. А это когда ещё. Вот и повод врать, что немой и глупый. А если не трудная, а непреодолимая, тогда это дело неба пусть будет, не его.

Мама отдала все старые шкуры и все лишние валяные коврики, собрала кое-какую посуду для него. Казалось, что она догадывается о чём-то. Корней придумал, как не терять зимы для развития речи. Всего-навсего расстарался привлечь к себе внимание старейшин, и ещё дополнить новую для себя наглость, не пояснив им никакими знаками или кивками головы в ответ на расспросы, зачем понадобилось поселиться в один из заброшенных домов по ту сторону отравленного водопада Просто захотелось, вы поняли? Эней бы точно на его месте не стал пускаться в объяснения... Корней получил должную порцию недоумения, но всё же на жилище ему указали. Счастливая идея явилась вовремя, так что к зиме дом он вычистил и проложил травами стены, обновил очаг, наколол дрова. К сожалению, слуху, что Корней отселяется, понадобился от силы час, и вот толпень советчиков и досужих комментаторов каждый день зырит, как он обустраивается. Но он вытерпел. Просыпаясь зимой в сумерках, маниакально проверял, нет ли сегодня мужественного любопытца, что невзирая на морозище, пришёл бы подслушать. Корней без конца проверял следы на снегу, чуть ли не впервые в жизни представая перед лицом зимы. В этих старых домах не было окон, вот в чём беда.
Однажды следы обнаружились, когда он возвращался к дому. Он изучил их внимательно, и понял, кто ждёт его внутри.
- Сегодня солнцестояние, но ты, кажется, забыл. Это угощение тебе, - сказала Ильма, сидевшая на каменной лавке при свете лучинки на железной подставке в глиняной плошке. Корней обрадовался визиту и бросился раздувать очаг. В свёртке были лепёшки, промазанные мёдом – именно в этот день года встречаются вместе хлеб и мёд.
Корней предполагал, что мама должна первой услышать его слова. Она дольше всех верила в них. Но существеннее, чтобы событие не сразило её внезапностью. Говорят, от радости можно умереть, хорошо, что Корней выцепил эту чью-то фразу. Он думал, что придёт весна, и тогда. А может, лучше летом. Когда точно не будет стыдно за произношение.
- Корней, ты стал говорить?
- Да, - ответил он, прежде чем обдумал вопрос.
Она не упала в обморок, только закрыла лицо руками, счастливо всхлипнув. И обняла ребёнка, как мечтала, да не смела, так как сыновьям таким большим давно не полагалось нежностей.
- С весны что-то с тобой происходило… да не поймать было тебя. Один раз осенью дома днём заснул – и вот стою над тобой, и кажется, что вот-вот скажешь во сне. И страшно: что сказать-то должен был? Все годы думала, как ты там, один. О чём думаешь. Чего хочешь. Или привык – послушание и работа…
Ильма была мудрая женщина. Приходя в гости все последующие дни, она не бросилась наставлять сына в дальнейшем существовании и обрисовывать перспективы. Она просто наслаждалась, выспрашивая его о том, как он жил все годы – вместе с ними всеми, но так далеко. Её интересовали странно неважные вещи вроде горных цветов и как выглядят звёзды из низин, где она так давно не бывала. Её интересовало мнение Корнея по каким-то незначительным происшествиям.
- Есть глупости, о которых и не с кем поговорить… они не имеют каждодневного значения, а без них как без мёда.
То есть, Ильма, в конечном счёте, получала свою заслуженную награду, убеждаясь, что младший сын не только проявил волю к восстановлению речи (внимательно отнеслась к тому, что именно тянул себя за уши самостоятельно, а не в один миг получил от небес!), но и с логикой, общими представлениями и отношением к событиям у него всё в порядке.
- Твой голос оказался точно таким, каким он рос вместе с тобой в моём воображении. И слова твои оказались похожи на тебя, каким ты всегда был – добрый и сильный. Благодарю, что не озлобился, хотя не всегда наши соседи и друзья были к тебе справедливы. Да и отец, что говорить. Зато теперь, когда я немного помогла тебе научиться вести беседу с кем-то кроме самого себя, ты смело можешь пользоваться этим. Поверь, уже совсем хорошо.
- Мама, я не могу к ним выйти пока, - отвечал Корней на исподволь начавшиеся тихие увещевания. Он уже понимал, к чему идёт, хотя жалеть о том, что мама раскрыла его тайну, не хотел.
_____________
- Соседи удивляются, зачем это я хожу к тебе каждый день. Вот, травы целебной передали, потому что пришлось сказать, что ты приболел. Вот эту стоит заваривать при настоящей лихорадке, а из второго мешочка я прямо сейчас – эта зимой никому не помешает. Болеет, говорю, а сама сияю. Непорядок.
______________
- Ты просишь никому не говорить, а я хожу которую неделю лгуньей. И Ксаверу толком не объяснить, о чём без конца задумываюсь так, что ничего не вижу. Всё, Корнеюшка, хватит «болеть», возвращаемся домой прямо сейчас. Я знаю, что боязно, знаю, что другой спрос с тебя будет, да что языки не всегда добрые кругом. Только не думай, что возможно угадать день и час, когда твоя новость застанет людей в добром расположении духа всех до единого. Такого вообще никогда нет. И зачем было так стараться, если не собираешься пользоваться словом? Без людей слово мертво, даже лучшая песня. Пойдём, пойдём! Просидеть во мраке, мечтая о совершенстве, а жизнь может повернуться в любой миг. И перевернуться. И вообще мало её – можно промедлить день и опоздать, и никогда с кем-то так и не поговорить. Кстати. Сегодня мы устроим купальный день, будешь упрямиться и засядешь здесь – будешь грязным ходить до весны.
Всё. Никаких возражений больше, гаси огонь, бери мех и пойдём прямо сейчас. Иначе я молчать больше не буду и с лёгким сердцем выдам тебя.
Корней, поддерживая Ильму, в другую руку прихватив несколько поленьев, вышел в кромешный снегопад.
Войдя в свой родной, но ставший так быстро совсем незнакомым, дом, он поклонился Ксаверу:
- Здравствуй, отец, - и сложил поленья у очага, - Ты позволишь мне снова жить здесь?
И повернулся туда, где Эней валялся под одеялом в ожидании, пока нагреется вода, чтобы вылить очередное ведро в большую кадку посреди тесной комнатки:
- Привет тебе, брат, - как только мог небрежно, бросил ему.
В образовавшейся тишине Корнею было ужасно неловко; он жалел, что все поленья скопом поклал, а надо было по одному, тщательно пристраивая каждое. Обернулся – мама стояла, проливая беззвучные слёзы.
- Вот… не надо… теперь… мама, ладно?
Поднялся из своего удобно устроенного мехового угла, с усилием опираясь на клюку, Ксавер – высокий, седой, высохший, но сохранивший абсолютно молодого качества глаза, взгляд которых паниковавший в те моменты Корней не умел расшифровать. Ксавер положил руку на плечо сына и больно сжал. Он не стал облекать в слова что-то невыразимое. Постояв так, он, не заботясь ни о верхней одежде, ни о том, чтобы холодный воздух не выстужал дом, распахнул дверь и встал на пороге: чтобы посмотреть в небо.
- Озвереть, брат… - наконец выдал Эней, вставая, чтобы рассмотреть диво поближе.

***
- В ребёнке должна быть треть страха за себя. У охотника – четверть. У матери младенца – половина. У сироты – одна десятая. Больше страха для жизни не нужно, но меньше - нельзя. А в тебе нет вообще. Рано, девчонка. Без страха может быть только человек в день смерти.
Майя, лёгкая, как стрекозка, на стрекоз похожая и цветами своими любимыми платьев: голубых или светло-зелёных, Майя, которая никогда не грустила, а только хмурилась или смеялась, когда плохо, Майя, что с добычей возвращалась всегда, Майя, что никогда не ревела, даже когда ногу сломала.
Майя пытает сидящую на пороге своего дома старую Аминию:
- Скажи, как старейшина выучивается генетической науке? А если вдруг бывает некому передать, то как наука не пропадает? А можно заранее выучиться?
- Нет никакого риска, что старейшина будет в племени неуч, - старая Аминия никогда не раздражается и не призывает быть почтительней. Она улыбается, будто бы довольна не вполне вежливым интересом и пыхает страшно вонючей трубкой из рога фхела, которую никогда в жизни не курила до тех пор, как была избрана, - Хочешь стать?
- Пока – знать. А вообще на охоту хочу. Прямо сейчас.
- Ну слушай. Доживает ашш до пятидесяти пяти лет – уже хорошо, раз сумел. В этом возрасте нас ещё довольно, чтобы было из кого выбирать. Надо, чтобы за ашш не было преступлений и особенных ошибок – вообще без ошибок прожить нельзя, а без преступлений почти все обходятся. И укрывать что-то, если было без свидетелей, бесполезно, выйдет наружу. Лучше сказать людям, вдруг рассудят, что не так уж страшно, и можно будет испытывать себя дальше. Конечно, надо, чтобы человек в браке был и обязательно с детьми. Лучше и с внуками. Если мужчина, надо, чтобы хотя бы раз помогал в родах, жене, или кому пришлось. Надо, чтобы жизнь знал, не тунеядствовал, умел замирять товарищей, не был гневливым. Это необходимые условия…
Корней сидит рядом с Майей, оба на каменной оторочке выметенной дорожки перед домом. Над ними крона самого высокого в поселении плоскохвойника, спасает от полуденной жары, не для всякого лета такой сильной. Корней хотел бы расположиться к дому боком, чтобы видеть, как Майя говорит и как бегают тени мелкорассечённых ветвей у неё по лицу вместе с тенями серьёзности, любопытства и безмятежности, так же быстро толкающими друг друга. Только побоялся, что Аминия тогда заметит его невольную пристальность. Но всё равно так хорошо!
- А потом всё просто. Испытуемые по одному в день поднимаются в Пещеру Старейшин, и мёртвые старейшины говорят с ними. Они видят, кто может – нет, кто именно должен перенять науку, и в течение половины года передают её преемникам. Разве не знаете?
Корней содрогается, Майя от восторга подаётся вперёд:
- Мы же в это время ходили в горах, старейшина Аминия. А что будет… если я сейчас поднимусь в Пещеру? Заругаются? Обвалят на меня камни?
- Ещё чего. Никто с тобой говорить не будет. Ты увидишь только мумии. Да замёрзнешь. Да дышать там тяжело. Тут же вернёшься.
- Это ты специально говоришь, что там скучно. А я думаю, что мёртвым старейшинам есть, что мне сказать…
- Так сходи. Никто не запрещает, в самом деле. Оденься потеплее, клубок у входа зацепи. Лучше из двух клубков нить смотай, чай, одинарная порвётся. Слышала я, какая из тебя пряха.
Майя кривится слегка, потом смеётся, роняет железную бусину из косы и не глядя прицепляет её на место. Майя давным-давно придумала заплетать косы по числу своих лет, и в начале лета, когда была рождена, добавляет в причёску ещё одну памятную для прошедшего года мелкую штучку. Она умеет подобрать их так, чтобы каждый видел и гадал, чем жила в тот или иной год девчонка, баловень родителей, любимица младших, не хуже ровни среди старших, одна такая между всеми женщинами ашш. Одна косица, у лица, год пустая – смотрит вместе с хозяйкой и ловит чудеса, чтобы явить следующим летом на себе то вышитую ленточку, то косточку редкого плода, то деревянную фигурку… Младшие девчонки переняли было моду, но им матери быстро запретили. И каждый хоть раз да говорил Майе: нельзя, чтобы нечётное число кос, это не сообразуется с равновесием (не любит оно неуважения к себе!) и навлечёт на тебя беду. Но разве Майю можно призвать к порядку или припугнуть? Смеётся: такая малость не считается, а будет беда, перетрётся. Ей: беда с тобой – беда для всех, так как мы все, ашш, повязаны равновесием. Даже мать с отцом заметили: как нечётно на твоей голове, так год чем-то неспокойный всем людям. Чётно – и вроде всё образуется. Но она своевольничать не перестаёт. И всё-то ей простится…
Этот год лучше прочих: по девять кос с каждой стороны у Майи. И никто не умер с зимы! Этой весной мальчишки осмелились пробраться сквозь мёртвые заросли кустарника к небольшому озеру у подножия твердыни Нами, куда низвергался отравленный водопад, и обнаружили, что края озера зеленеют сочной травой, что зелень понемногу распространяется дальше, а на воду садятся птицы и взлетают живыми! Вестников даже не стали наказывать, предполагалось, что само небо толкнуло их нарушить запрет. Было решено взломать небольшую часть каменной кладки, что укрывала часть водопада наверху, в поселении. С величайшими предосторожностями подняли ковшом на длинной вертикальной ручке воды из источника и полили траву в стороне от жилищ. Ничего плохого не случилось, и смрада из пролома не несло, только подземная свежесть! Проверяли ещё много раз. Потом вышел Ксавер и, не позволив успеть и подумать что-то, испил этой воды сам. Это был миг похлеще, чем когда Корней прошлой зимой себя за уши вынул говорить.
Так все поняли, что две части проклятия колдуна сняты.
Этим летом разбирали кладку всем миром – связующий камни раствор с годами стал чуть не прочнее их самих. С утра до заката. Кроме того, старейшины посовещались и объявили год малой охоты. Так необходимо поступать всякий раз, когда обнаруживается, что запасы вяленого и засоленного мяса у народа достаточны, урожай обещает быть хорошим, враги не грозят. На тот или иной вид зверя или птицы есть запрет каждый год, чтобы подправить триединство жертва-хищник-охотник. Но закон равновесия говорит, что мир неразумных тварей существовал задолго до человека и прекрасно без него обходился. Значит, надо иногда отступать, чтобы мир заиграл первозданно. При необходимости можно и добывать, конечно, но не про запас. Сущее разочарование для охотников, особенно младших. И истинное блаженство для Корнея!
Он трудился вместе со всеми, год малой охоты как раз для общинных дел по обустройству и даже украшению Твердыни Нами. Как раз в прошлый такой год ашш водопад замуровывали, сейчас освобождали – радовались, без конца радовались добрым переменам и хорошим предчувствиям. Уже пять лет не было свадеб, что закономерно следовало из возрастного состава общины, разве что взрослые люди сходились вторым браком, но это не настоящие свадьбы, а отголоски печальных событий, не праздник. Через два года будет всего одна, нетерпеливо приветствуемая заранее. После неё пройдёт ещё пять лет, и вот тогда каждое лето будет рождаться новая семья. А пока, увы, ашш становится всё меньше. Но они надеются…
С прошлой зимы Корней стал говорящим человеком. Не сразу, но от всей души оценил то, что мама с папой его в тот же день буквально пинками пригнали в пещеру зимних посиделок, сразу, как вся семья намылась и обсушилась. Он не мог заставить себя произнести первое слово при всём честном народе, эти десятки глаз вокруг и насмешливый интерес – чем нас может порадовать немой Корней? Просто ужас. Но как раз Эней Майю привёл на сенсацию. Они держались за руки и выжидательно переминались рядом, наинагляднейше отражая чаяния и ревность Корнея. Вот его и подхватило, он подобрался, как охотник, наверное, ведь эти мурашки сосредоточения и у него в крови, и поклонился всем присутствующим:
- Те-те…перь яя уууумею го-во-рить!
И что тут стало! Он плохо помнит, хоть и не было ответственнее мига в жизни. Он должен был представить своё умение группам, приходящим одна на смену другой, ведь в пещеру никак всё не помещались. Несколько дней были бурными. От них он так устал, что уснул на сутки.
Были дальше месяцы, в которые он знакомился с каждым заново.
Нельзя сказать, что речь принесла ему много счастья – вообще всё стало сложно. Если бы мама не подсказала ему, что уже двадцати дней хватает для того, чтобы привыкнуть к чему угодно. Казалось, он не многое выиграл такими усилиями, столько бессмысленности пришлось слушать и произносить. Учиться ежедневно такому органичному для всех, но до недавних пор не для него, лицемерию в общении. Поведению среди людей, одним словом. Немой или говорячий, ни один человек не нужен другим такой, как он есть.
Внезапно ему стали приносить подарки. Особенно женщины средних лет. Говорили какую-то чушь, хитро или вымученно улыбались, заверяли в добром отношении. Корней не понимал мотивов до тех пор, пока Майя однажды не подошла к нему, выбрав момент, когда он остался в одиночестве.
- Ты ведь начал говорить потому, что захотел нас с Энеем, тогда, предупредить - полувопросительно утвердила она.
- Это правда, - ответил он, потом добавил, - Чтобы всегда предупреждать об опасности любого.
Конечно, это была правда. Только не вся.
Он отправился возвращать подарки, так как догадался, почему они. Можно было оставить и замять, но совесть и брезгливость погнали «в узкий кувшин». Заикаясь от неловкости, он заверял почтенных хозяек, что не только не разгласил бы ни при каких обстоятельствах те «страшные» (в основном мелкие и глупые, то есть) секреты, которыми они легкомысленно с кем-то поделились в его присутствии, но и не помнит, о чём речь была! В конце концов, был маленьким и едва ли что понял, заверял он. Но Корнею не особенно верили. Так у него появились недоброжелатели, да и при других обстоятельствах прибавилось злословцев и пакостников. Тех, кто относился спокойно, добродушно или поддерживал, тоже хватало. Всё стало как у людей, лучшего и не пожелать!
Майя нисколько не переживала о том, что Корней может разоблачить её и Энея. Не заискивала, опасаясь разозлить его. Не предлагала подарков взамен молчания до скончания века. Не придумывала угрозы. Совсем не умела бояться осуждения, хотя, как становилось ясно, вполне наврала Корнею в своей короткой импровизированной лекции о допустимом в отношении женихов и невест. Дома она и Эней вели себя благоразумнее травы, чопорно-дружески, никакими возможностями уединения не пользовалась. Но потом они уходили, вроде как сами по себе, спускались вниз, и это болело у Корнея. Прошлый год не выдавать себя было труднее. Он снова сбежал на лето в горы, на этот раз от того, что на насмешки о неспособности к охоте приходилось отвечать. Но больше затем, чтобы не смотреть на Майю с братом. Думал, как быть дальше. Успехов не прибывало. Пусть остальным он не возражал, когда они говорили, что, может, теперь Корней так же внезапно и заохотится, но сам-то знал, через какой труд была дарована небесами одна только речь.
Он сидел в диких ущельях, созерцая кипучую жизнь вокруг, и призывал Дух Жизни помочь ему. Тиыйэйкливаниаль один мог подсказать, как правильно относиться к смерти. Другого способа Корней не знал. Не дождавшись ответа в очередной раз, срывался, бежал к реке или озеру. Всё кругом принадлежало ему – горький, светлый мир – и ничто не было его. Корней много плавал, бегал, карабкался вверх, чтобы прыгнуть в воду со скалы. Он гнался за оленями и зайцами, ловил змей, изобретал хитроумные ловушки птицам – всё, чтобы уметь догнать или поймать. Вся живность улепётывала, перепуганная, но невредимая, а Корней радовался этому мигу их обретения свободы – чтобы тут же снова впасть в отчаяние. Ещё, бывало, убегал от хищников, но это было редко – он знал местообитания и обходил далеко стороной. Рыбы точно так же не протестовали, когда требовалась их жизнь, ведь они не принадлежали этому миру, не были изначально полностью живыми. Корней стрелял из лука, сбивая шишки с горных кедров. Метал копьё с верёвкой, когда хотел забраться на особенно неудобные скалы, где рассчитывал немного пограбить диких пчёл. Было совестно, что он заставляет оружие действовать не по назначению. Осмелился и попросил его у отца. Старые, трофейные, не особо ладные ножи, копьё, лук. Сам чистил их, потом упрашивал в кузне подновить наконечники. Сам сплёл верёвки и корзины. В прошлое лето он сосредоточился на добыче мёда, а ещё посвятил его сбору целебных трав, которые теперь-то показали ему знающие женщины.
Отец, конечно, втайне рассчитывал, что небо снова явит чудо. Иначе бы не видать Корнею железа. Но Корней знал, что снова обманет эти ожидания.
Следующей зимой он несколько раз был учителем. Он упирался, его практически заставили - должен был рассказать детишкам, ещё не ставшим охотниками, но уже приучившимся насмехаться над Корнеем, о дикой жизни. О повадках зверей и птиц. О съедобных и ядовитых грибах.
Он был, наверное, самым смешным учителем. Да не духи горшки обжигают.
Но пришёл и этот, самый щедрый, тихий, жаркий и счастливый, Чётный Майин Год – Корней и сам, своим запасом мёда, поспособствовал тому, чтобы он наступил. Он работал на камнях, и в работе даже петь пробовал вместе со всеми, не так чтобы мелодично и вовремя за остальными поспевая, ну так песенного слуха много кто лишён, на самом деле. И от его двустиший, сродни пению, диковатых, все укладывались наземь и долго припоминали ещё, но это значило всего-навсего, что Корней больше не призрак.
Майю усадили за приданое. Не то, чтобы оно кому-то нужно, тряпки – дело наживное, как и шкуры, как любая утварь. Но вовремя выяснилось «страшное» - девчонка совсем плохо шьёт. Оказывается, кривоватые заплатки и косо заново вшитый оторванный рукав – её работа, а замечательные, нежные цветные платья и рубахи, так выгодно подчёркивающие и не стесняющие девичью легконогость, в которых прорехи, когда появлялись, прятались искуснейшей штопкой – творения Иригены. Стыд и позор, однако, потому что, конечно, матери не запрещено наряжать и столь взрослую дочь, но как только та уйдёт в пустой дом с мужем, такое право исчезнет навсегда. А кто Майиных детишек одевать будет? Такая красавица, разумница, приветливая и всем помощница – а будет ходить в обновках, похожих на обноски? Хорошо у неё только бусы и браслеты всякие получались, из чего скажете, из того и снижет, но без украшений прожить можно, а без одёжи? Майя дулась, отбрыкивалась. Она хотела на охоту. На волю. Но даже она общественному мнению противостоять не могла. И смирилась, решив направить упрямство на то, чтобы в это гибло-скучное лето запастись себе барахлом на несколько лет вперёд, чтобы после свадьбы не тратить время на такую унылоту, как чесать, белить или красить шерсть, прясть её, ткать узенькие холсты, кроить их так, чтобы уложить все детали, шить, вязать, плести коврики и набивать подушки. Зу, её отец, на следующий год пригрозил научить тачать сапоги.
Так и не удивительно, что не торопится Майя закруглить полуденный отдых, и лезет из себя, чтобы поназадавать старейшине Аминии самых немыслимых вопросов: а что будет, если заселить в Нами-Аттала-Шийашш несколько серых норников, которые свистят на рассвете? Они заставят себя жить возле людей или от страха попрыгают в пропасть? А почему ашш никогда не делали отводы водопада, чтобы стирать и мыть посуду прямо у дома? Можно ли в будущем, когда нас будет столько, что домов свободных не останется, отселить половину племени и рассориться с ней специально, чтобы начать новую войну, а то чего мужчины ашш с такой ностальгией вспоминают славные времена победы над тияшш? Нет, Майя не хочет ссоры и войны, но хотела бы уловить принцип, по которому такие родные и милые люди начинают кровавые выступления. Можешь объяснить, добрая Аминия? Ты ведь застала это.
Старая Аминия, а почему нельзя, чтобы бывало у людей по две жены или по два мужа, а? Тогда не было бы среди нас одиноких, таких как Эвси, например. Да, не понимаю!
____________________
Любимая.

6.

@темы: жизнь волшебная, среди миров, работа над сюжетом